Конец патриархата или просто повторение истории?
Есть мнение, будто бы на закате XX и на заре XXI века произошла не сексуальная революция, а скорее повторение событий и процессов, впервые свершившихся более ста лет назад. Приверженцы такого взгляда указывают на то, что конец XIX века, или fin de siecle, подобно современности являлся периодом радикальных и глубоких социальных перемен, подталкиваемых политикой эмансипации женщин. Тогда, как и сейчас, развитые капиталистические общества поразило широко распространенное передающееся половым путем заболевание, которое достигало уровня эпидемии и проявлялось в форме зачастую фатальных инфекций сифилиса и гонореи. Эти болезни до сих пор поражают сексуально активную часть населения, однако самой опасной инфекцией ныне считается вирус иммунодефицита человека (ВИЧ).
Проводятся и другие сравнения. Элейн Шоуволтер отмечает сходства между имевшей место в конце XX века антипорнографической кампанией крыла феминисток, с одной стороны, и кампаний против проституции и за строгость нравов в эпоху fin de siecle. В обоих случаях одни женщины предостерегали других против того, что казалось им сексуальной угрозой мужского начала. Их кампании строились на фундаменте, который Люси Блэнд называет «идеологией нравственного превосходства женщин и альтруистического материнства». Блэнд утверждает, что, подобно настроенным против порнографии феминисткам, которые выдвинули миннеаполисский декрет на передний план общественной жизни США конца восьмидесятых годов, «феминистки, боровшиеся за чистоту репрессивными методами, действовали через государство, стремясь трансформировать сексуальную мораль тех времен». Эведон Кэрол усматривает в антипорнографическом феминизме конца XX века «то самое отношение к женщинам и сексуальности, которое занимало главное место в традиционных кампаниях за социальную чистоту: женщины считались холодными жертвами, мужчины - ненасытными животными, сексуальные удовольствия - опасными и асоциальными, а репрессии - необходимым условием стабильности общества». Уэнди Мак Элрой сравнивает антипорнографические законодательные меры конца XX века с такими законами конца XIX столетия, как Акт об инфекционных заболеваниях и Поправка к акту об уголовном праве, призванными сохранить контроль за сексуальностью в руках патриархального государства.
И с этой точки зрения история повторяется не только для женщин и феминисток. На закате XIX века гомосексуальность выделилась как особая сексуальная идентичность и образ жизни, что в некоторых аспектах происходило и в последние три десятилетия XX века. Некоторые авторы сравнивают подавление гомосексуальности времен fin de siecle, сигналом к началу которого послужил суд над Оскаром Уайльдом, со страхами перед «голубой чумой», сопровождавшими обнаружение ВИЧ и предположения о его связи с половой жизнью мужчин-гомосексуалистов в 1980-е годы. И то и другое породило, по словам Шоуволтер, «нравственную панику, которая ознаменовала период цензуры, затронувшей как продвинутых женщин, так и гомосексуалистов».
Эти параллели убедительны и подкрепляют взгляд на историю как на цикличный процесс, следующий более или менее предсказуемым моделям приливов и отливов, прогресса и реакции. Они наделяют смыслом сбивающие с толку события современности, подводя под них термины лучше изученного прошлого, и вставляют оценку их значимости в удобный (потому что знакомый) контекст прошлого опыта, продемонстрировавшего границы возможного. Кроме того, они используются во благо всевозможных сравнительно пессимистичных трактовок роли культуры и эволюции сексуальных отношений при капитализме, в конечном итоге преуменьшающих вероятность положительных изменений (длительных, глубоких и значимых в противовес поверхностным и коммерчески мотивированным) в этих отношениях.
Проводятся и другие сравнения. Элейн Шоуволтер отмечает сходства между имевшей место в конце XX века антипорнографической кампанией крыла феминисток, с одной стороны, и кампаний против проституции и за строгость нравов в эпоху fin de siecle. В обоих случаях одни женщины предостерегали других против того, что казалось им сексуальной угрозой мужского начала. Их кампании строились на фундаменте, который Люси Блэнд называет «идеологией нравственного превосходства женщин и альтруистического материнства». Блэнд утверждает, что, подобно настроенным против порнографии феминисткам, которые выдвинули миннеаполисский декрет на передний план общественной жизни США конца восьмидесятых годов, «феминистки, боровшиеся за чистоту репрессивными методами, действовали через государство, стремясь трансформировать сексуальную мораль тех времен». Эведон Кэрол усматривает в антипорнографическом феминизме конца XX века «то самое отношение к женщинам и сексуальности, которое занимало главное место в традиционных кампаниях за социальную чистоту: женщины считались холодными жертвами, мужчины - ненасытными животными, сексуальные удовольствия - опасными и асоциальными, а репрессии - необходимым условием стабильности общества». Уэнди Мак Элрой сравнивает антипорнографические законодательные меры конца XX века с такими законами конца XIX столетия, как Акт об инфекционных заболеваниях и Поправка к акту об уголовном праве, призванными сохранить контроль за сексуальностью в руках патриархального государства.
И с этой точки зрения история повторяется не только для женщин и феминисток. На закате XIX века гомосексуальность выделилась как особая сексуальная идентичность и образ жизни, что в некоторых аспектах происходило и в последние три десятилетия XX века. Некоторые авторы сравнивают подавление гомосексуальности времен fin de siecle, сигналом к началу которого послужил суд над Оскаром Уайльдом, со страхами перед «голубой чумой», сопровождавшими обнаружение ВИЧ и предположения о его связи с половой жизнью мужчин-гомосексуалистов в 1980-е годы. И то и другое породило, по словам Шоуволтер, «нравственную панику, которая ознаменовала период цензуры, затронувшей как продвинутых женщин, так и гомосексуалистов».
Эти параллели убедительны и подкрепляют взгляд на историю как на цикличный процесс, следующий более или менее предсказуемым моделям приливов и отливов, прогресса и реакции. Они наделяют смыслом сбивающие с толку события современности, подводя под них термины лучше изученного прошлого, и вставляют оценку их значимости в удобный (потому что знакомый) контекст прошлого опыта, продемонстрировавшего границы возможного. Кроме того, они используются во благо всевозможных сравнительно пессимистичных трактовок роли культуры и эволюции сексуальных отношений при капитализме, в конечном итоге преуменьшающих вероятность положительных изменений (длительных, глубоких и значимых в противовес поверхностным и коммерчески мотивированным) в этих отношениях.