Запостить вот такую штуку
Как бы первые главки :-)
Автор будет рад вашим комментариям, на которые отреагирует не раньше завтрашнего утра...
I
Папа уже несколько дней шептался с мамой на кухне. Уйдут туда вечером и говорят о чем-то. Только и слышно - бу-бу-бу, потом шшшш-с. Раньше, когда я совсем маленький был, так папин радиоприемник разговаривал. Шшшшс-с, потом слова, и снова шшш-ссс... Но тут слов не было. Родители только букали и шикали. И я ушел смотреть телевизор. Теперь мне часто разрешали смотреть телевизор. И допоздна. А на следующее утро пошел в школу. Как обычно.
Через пару дней вечером папа позвал меня на балкон.
- Мы с мамой хотим с тобой поговорить.
- Ага.
Обычно, когда папа с мамой хотели со мной поговорить, я знал - надо готовиться к нахлобучке. Особенно, если они хотели оба, а говорил только папа. Я и сейчас стал готовиться к ней. Дело в том, что вчера по телевизору шла какая-то скучная передача, в ней всё говорили и говорили: как жить дальше, как строить, как собирать урожай, что-то про кооперативы. Вот я и переключил на видик. И поставил кассету, которую мне рано еще смотреть. Ничего особенного, я такие уже видел раньше у них. Просто на этот раз я забыл ее вынуть. И поэтому на балкон пошел, сильно опустив голову. А папа, оказывается, хотел говорить со мной про другое. Про совсем другое.
- Сын...- Он никогда не курил, а тут вдруг начал так пальцами в воздухе щелкать и другой рукой по карманам себя похлопывать.
- Ты что, пап?
- А, да. Извини, - он успокоился. - Сын, скажи. Тебе хорошо?
Ну, мне было хорошо. Мне иногда даже в школе было хорошо. А дома всегда. И на кружке - я ходил на плаванье в бассейн, тот, что в бывшей церкви на Невском - хорошо. И с друзьями хорошо. С ними даже очень хорошо. И летом в пионерлагере. И еще вечером, когда я кассету смотрел, было хорошо. Но про это я папе решил не говорить.
- Да конечно, хорошо. А что?
Папа усмехнулся.
- А скажи, вот тебя не обижают? Ну, фамилия у тебя такая. Нос длинный. И вообще, ты знаешь, мы евреи.
Вот интересно - причем тут мой нос?! Я ж не девица глупая. Я, если что, кому надо за свой нос его нос расквашу. Мне конечно лет немного еще, но я же плаваю, я сильный. А евреи тоже люди. Вот родители мои - евреи, например. Не понимаю! Но сказал я только:
- Нет пап, не обижают.
Папа походил по балкону, встал, ухватившись за перила.
- А вот нам нехорошо. И особенно нашей маме.
Он помолчал, потом дернул плечами и добавил:
- И мы хотим попробовать пожить в другой стране.
Я подпрыгнул.
- Америка!
Папа мотнул головой.
- ЮАР?
Папа опять мотнул головой.
- Германия? - с опаской протянул я.
- Нет, - ответил папа.
И тогда я тоже сказал:
- Нет.
II
Утром со мной никто не разговаривал. Не потому что обиделись. Просто они оба всегда уходят на работу раньше, чем я встаю. До школы-то пять минут, а им ехать. Папе на метро и автобусе, маме на двух, но зато без метро. Еще она может на трамвае, но это долго. И зимой в трамваях холодно. В общем, со мной никто не разговаривал утром. Ну, и вечером тоже. После того, как я сказал нет, папа сразу ушел к маме в гостиную, а я вышел погулять с Мишкой и Вовкой - это мои друзья. Поздновато
было, но мы далеко собирались - просто пошли во двор дома номер пять, мячик немножко в кольцо побросали на площадке. Когда я вернулся, родители уже спали.
Поэтому утром я просто собрал сумку и пошел в школу. Сегодня пятница, а я этот день люблю - литература, математика, физика первый год и две физ-ры в конце. Можно поиграть в баскетбол, ну, и просто. Хороший день.
Мишке с Вовкой я вчера ничего не сказал и сегодня не стал. Я хотел в школе поговорить с Фишбейном. Он шахматист, рыхлый такой. Я его обычно защищаю, если пристают. И у него родители тоже евреи, как мои. Но я не поэтому, конечно, защищаю. Просто жалко его. У него глаза маленькие такие - слезятся и очки толстые. А у нас редкие уроды встречаются, Маркел особенно. Ну, в общем, если кого из наших трогают, мы защищаем. Я и Мишка, ну, и Вовка тоже, только он слабый. Больше орет. В общем, я решил поговорить с Фишбейном. Про Израиль. Мне в него очень не хотелось.
Страна-то наверняка обычная, даже хорошая, наверное. Но там жарко очень. И война все время. У меня раньше подруга была. Она год назад с семьей уехала туда. По кружку подруга. Ну, мы сначала переписывались немного. А потом она перестала. Вдруг погибла? Война ведь там. Стреляют, взрывают. И еще жарко. Только не подумайте, что я войны боюсь. Просто, она же чужая это война, не такая, как с фрицами была. Поэтому глупо было бы.
Фишбейн сидел за своей второй партой и жевал яблоко. Зубы у него тоже были маленькие, как глаза.
- Хочешь?
Он протянул мне почти половину
- Нет, ты ешь, - я немного брезговал, - у нас как раз дома полно яблок.
Помолчали
- Сашка, - это Фишбейна так звали, - Сашка, расскажи мне об Израиле.
Он дернулся чуть-чуть и вжал голову, глаза же его, наоборот, стали чуть крупнее.
- Тише ты.
На самом деле, чего тише-то. Кого бояться. Ну, Израиль. Ну, спросил. Тем более в классе все равно никого нет. Большая перемена - все в столовке.
- Ну, расскажешь? Я и сам много знаю, но просто больше из книжек всяких, телевизора. А ты, ну у тебя там вроде кто-то есть.
- Был, - сплюнув яблочную косточку в розоватую, испещренную линиями ладонь, сказал, опасливо взглянув на дверь, Фишбейн. - Брат двоюродный был. Ну и дядя, как понятно, и тетка. Только они уехали. Они там восемь лет почти прожили и уехали. В Америку.
Ну вот. Если даже Сашкины родственники сбежали оттуда, то мне там точно делать нечего.
- А чего они уехали? Из-за войны?
- Какой войны? - Фишбейн смотрел на меня удивленно.
- Ну, с арабами...
Фишбейн начал смеяться. Он обычно смеялся неожиданно громко и раскатисто. Казалось, при его внешности, и смех должен быть такой мелкий, тихий. Но нет. Если ему становилось смешно, он ржал. Причем так, что все вокруг рано или поздно тоже начинали улыбаться и смеяться в голос. Вдруг он остановился.
- Завтра приходи к нам в гости вечером. Ладно? Я тебе кое-что покажу.
Кивнул я уже под нарастающее жужжание звонка и топот ног своих одноклассников...
III
Софья Исаевна, Сашкина мама, мне всегда нравилась. Она добрая была. Занудливая чуть, но добрая. И кормила всегда вкусно. Папы их я побаивался. Он здоровый очень, вроде мягкий и рыхлый, но размеров с бабушкин комод, если его на попа поставить. Ходил я к ним не часто, но бывало. Особенно когда помладше был. Когда меня еще тоже в шахматы играть учили. Сашка все твердил тогда всякие слова - оппозиция, гарде, гамбиты. Очень смешной был. Как что новое выучит на кружке, так сразу этим в партиях красуется. Вот вроде и не надо, а он все равно, потому что новое. Уже и выиграть мог два раза, а он все короля моего гоняет вокруг пешки. Правда, он потом хорошо навострился фигуры двигать, а я в бассейн пошел. Потому что у меня пневмонии сплошняком и насморк. Ну, врач и сказал, что плавать надо. Уже вон пять лет плаваю...
В общем, я, конечно, в субботу пошел к Фишбейнам. Мама со мной как-то не очень разговаривала последние дни, а тут вдруг засуетилась, когда я объявил куда иду. Обняла меня, коробку конфет дала, которую ей еще на 8-е марта кто-то подарил. Папа усмехнулся только в кресле.
Обычно мы по субботам в гости всей семьей ходили. К теткам - дядькам. У нас их куча. У мамы три брата, и у папы брат и две сестры. И у всех семьи. Только они все старше моих родителей сильно, кроме маминого дяди Жени. Ну, и дети у них тоже сильно меня старше. Двоюродные братья. У них у самих уже мелюзга подрастает, племяннички, но эти, наоборот, младше сильно. В общем, я у родственников не очень любил бывать. Скучно там. Правда, вкусно. Но ведь три часа подряд есть не будешь - лопнуть можно.
Только у дяди Жени было весело. И у него, наоборот, дочь - Машка. Моего возраста. Только он в Москве. С ним как раз редко виделись. Вот.
Ну, в общем, я и пошел к Фишбейнам с этой коробкой конфет, а родители дома остались. Радостные, по-моему. На улице хорошо было. Весна уже почти совсем началась. Деревья вот-вот позеленеют. И листочки у них такие появятся необычные. Клейкие и цветом как гуашь. И главное воздух другой. Живой. Как будто по всему городу сквозняк гуляет. Вот как в квартире, когда долго не был, а окна все и форточки закрытыми оставались. А тут приехал, распахнул всё и... Ну, и в городе сейчас такой ветерок. Только весной так бывает. И недолго.
Идти к Фишбейнам всего два квартала. Я минуты за три мог, но не торопился. Дышал. А потом по лестнице на одной ноге на третий этаж. Пролет на одной, пролет на другой. Нам тренер говорит везде, где можно, тренироваться. И потом в дверь постучал. Сашка почему-то просил не звонить...
Открыла Софья Исаевна.
- Проходи, - говорит, - о, конфеты. Спасибо.
И в сторону отступила.
Я вошел, разулся, ветровку скинул, надел гостевые тапки и пошел в большую комнату, где почему-то было темно, если не считать двух маленьких свечей...
- Проходи, Борь...
Автор будет рад вашим комментариям, на которые отреагирует не раньше завтрашнего утра...
I
Папа уже несколько дней шептался с мамой на кухне. Уйдут туда вечером и говорят о чем-то. Только и слышно - бу-бу-бу, потом шшшш-с. Раньше, когда я совсем маленький был, так папин радиоприемник разговаривал. Шшшшс-с, потом слова, и снова шшш-ссс... Но тут слов не было. Родители только букали и шикали. И я ушел смотреть телевизор. Теперь мне часто разрешали смотреть телевизор. И допоздна. А на следующее утро пошел в школу. Как обычно.
Через пару дней вечером папа позвал меня на балкон.
- Мы с мамой хотим с тобой поговорить.
- Ага.
Обычно, когда папа с мамой хотели со мной поговорить, я знал - надо готовиться к нахлобучке. Особенно, если они хотели оба, а говорил только папа. Я и сейчас стал готовиться к ней. Дело в том, что вчера по телевизору шла какая-то скучная передача, в ней всё говорили и говорили: как жить дальше, как строить, как собирать урожай, что-то про кооперативы. Вот я и переключил на видик. И поставил кассету, которую мне рано еще смотреть. Ничего особенного, я такие уже видел раньше у них. Просто на этот раз я забыл ее вынуть. И поэтому на балкон пошел, сильно опустив голову. А папа, оказывается, хотел говорить со мной про другое. Про совсем другое.
- Сын...- Он никогда не курил, а тут вдруг начал так пальцами в воздухе щелкать и другой рукой по карманам себя похлопывать.
- Ты что, пап?
- А, да. Извини, - он успокоился. - Сын, скажи. Тебе хорошо?
Ну, мне было хорошо. Мне иногда даже в школе было хорошо. А дома всегда. И на кружке - я ходил на плаванье в бассейн, тот, что в бывшей церкви на Невском - хорошо. И с друзьями хорошо. С ними даже очень хорошо. И летом в пионерлагере. И еще вечером, когда я кассету смотрел, было хорошо. Но про это я папе решил не говорить.
- Да конечно, хорошо. А что?
Папа усмехнулся.
- А скажи, вот тебя не обижают? Ну, фамилия у тебя такая. Нос длинный. И вообще, ты знаешь, мы евреи.
Вот интересно - причем тут мой нос?! Я ж не девица глупая. Я, если что, кому надо за свой нос его нос расквашу. Мне конечно лет немного еще, но я же плаваю, я сильный. А евреи тоже люди. Вот родители мои - евреи, например. Не понимаю! Но сказал я только:
- Нет пап, не обижают.
Папа походил по балкону, встал, ухватившись за перила.
- А вот нам нехорошо. И особенно нашей маме.
Он помолчал, потом дернул плечами и добавил:
- И мы хотим попробовать пожить в другой стране.
Я подпрыгнул.
- Америка!
Папа мотнул головой.
- ЮАР?
Папа опять мотнул головой.
- Германия? - с опаской протянул я.
- Нет, - ответил папа.
И тогда я тоже сказал:
- Нет.
II
Утром со мной никто не разговаривал. Не потому что обиделись. Просто они оба всегда уходят на работу раньше, чем я встаю. До школы-то пять минут, а им ехать. Папе на метро и автобусе, маме на двух, но зато без метро. Еще она может на трамвае, но это долго. И зимой в трамваях холодно. В общем, со мной никто не разговаривал утром. Ну, и вечером тоже. После того, как я сказал нет, папа сразу ушел к маме в гостиную, а я вышел погулять с Мишкой и Вовкой - это мои друзья. Поздновато
было, но мы далеко собирались - просто пошли во двор дома номер пять, мячик немножко в кольцо побросали на площадке. Когда я вернулся, родители уже спали.
Поэтому утром я просто собрал сумку и пошел в школу. Сегодня пятница, а я этот день люблю - литература, математика, физика первый год и две физ-ры в конце. Можно поиграть в баскетбол, ну, и просто. Хороший день.
Мишке с Вовкой я вчера ничего не сказал и сегодня не стал. Я хотел в школе поговорить с Фишбейном. Он шахматист, рыхлый такой. Я его обычно защищаю, если пристают. И у него родители тоже евреи, как мои. Но я не поэтому, конечно, защищаю. Просто жалко его. У него глаза маленькие такие - слезятся и очки толстые. А у нас редкие уроды встречаются, Маркел особенно. Ну, в общем, если кого из наших трогают, мы защищаем. Я и Мишка, ну, и Вовка тоже, только он слабый. Больше орет. В общем, я решил поговорить с Фишбейном. Про Израиль. Мне в него очень не хотелось.
Страна-то наверняка обычная, даже хорошая, наверное. Но там жарко очень. И война все время. У меня раньше подруга была. Она год назад с семьей уехала туда. По кружку подруга. Ну, мы сначала переписывались немного. А потом она перестала. Вдруг погибла? Война ведь там. Стреляют, взрывают. И еще жарко. Только не подумайте, что я войны боюсь. Просто, она же чужая это война, не такая, как с фрицами была. Поэтому глупо было бы.
Фишбейн сидел за своей второй партой и жевал яблоко. Зубы у него тоже были маленькие, как глаза.
- Хочешь?
Он протянул мне почти половину
- Нет, ты ешь, - я немного брезговал, - у нас как раз дома полно яблок.
Помолчали
- Сашка, - это Фишбейна так звали, - Сашка, расскажи мне об Израиле.
Он дернулся чуть-чуть и вжал голову, глаза же его, наоборот, стали чуть крупнее.
- Тише ты.
На самом деле, чего тише-то. Кого бояться. Ну, Израиль. Ну, спросил. Тем более в классе все равно никого нет. Большая перемена - все в столовке.
- Ну, расскажешь? Я и сам много знаю, но просто больше из книжек всяких, телевизора. А ты, ну у тебя там вроде кто-то есть.
- Был, - сплюнув яблочную косточку в розоватую, испещренную линиями ладонь, сказал, опасливо взглянув на дверь, Фишбейн. - Брат двоюродный был. Ну и дядя, как понятно, и тетка. Только они уехали. Они там восемь лет почти прожили и уехали. В Америку.
Ну вот. Если даже Сашкины родственники сбежали оттуда, то мне там точно делать нечего.
- А чего они уехали? Из-за войны?
- Какой войны? - Фишбейн смотрел на меня удивленно.
- Ну, с арабами...
Фишбейн начал смеяться. Он обычно смеялся неожиданно громко и раскатисто. Казалось, при его внешности, и смех должен быть такой мелкий, тихий. Но нет. Если ему становилось смешно, он ржал. Причем так, что все вокруг рано или поздно тоже начинали улыбаться и смеяться в голос. Вдруг он остановился.
- Завтра приходи к нам в гости вечером. Ладно? Я тебе кое-что покажу.
Кивнул я уже под нарастающее жужжание звонка и топот ног своих одноклассников...
III
Софья Исаевна, Сашкина мама, мне всегда нравилась. Она добрая была. Занудливая чуть, но добрая. И кормила всегда вкусно. Папы их я побаивался. Он здоровый очень, вроде мягкий и рыхлый, но размеров с бабушкин комод, если его на попа поставить. Ходил я к ним не часто, но бывало. Особенно когда помладше был. Когда меня еще тоже в шахматы играть учили. Сашка все твердил тогда всякие слова - оппозиция, гарде, гамбиты. Очень смешной был. Как что новое выучит на кружке, так сразу этим в партиях красуется. Вот вроде и не надо, а он все равно, потому что новое. Уже и выиграть мог два раза, а он все короля моего гоняет вокруг пешки. Правда, он потом хорошо навострился фигуры двигать, а я в бассейн пошел. Потому что у меня пневмонии сплошняком и насморк. Ну, врач и сказал, что плавать надо. Уже вон пять лет плаваю...
В общем, я, конечно, в субботу пошел к Фишбейнам. Мама со мной как-то не очень разговаривала последние дни, а тут вдруг засуетилась, когда я объявил куда иду. Обняла меня, коробку конфет дала, которую ей еще на 8-е марта кто-то подарил. Папа усмехнулся только в кресле.
Обычно мы по субботам в гости всей семьей ходили. К теткам - дядькам. У нас их куча. У мамы три брата, и у папы брат и две сестры. И у всех семьи. Только они все старше моих родителей сильно, кроме маминого дяди Жени. Ну, и дети у них тоже сильно меня старше. Двоюродные братья. У них у самих уже мелюзга подрастает, племяннички, но эти, наоборот, младше сильно. В общем, я у родственников не очень любил бывать. Скучно там. Правда, вкусно. Но ведь три часа подряд есть не будешь - лопнуть можно.
Только у дяди Жени было весело. И у него, наоборот, дочь - Машка. Моего возраста. Только он в Москве. С ним как раз редко виделись. Вот.
Ну, в общем, я и пошел к Фишбейнам с этой коробкой конфет, а родители дома остались. Радостные, по-моему. На улице хорошо было. Весна уже почти совсем началась. Деревья вот-вот позеленеют. И листочки у них такие появятся необычные. Клейкие и цветом как гуашь. И главное воздух другой. Живой. Как будто по всему городу сквозняк гуляет. Вот как в квартире, когда долго не был, а окна все и форточки закрытыми оставались. А тут приехал, распахнул всё и... Ну, и в городе сейчас такой ветерок. Только весной так бывает. И недолго.
Идти к Фишбейнам всего два квартала. Я минуты за три мог, но не торопился. Дышал. А потом по лестнице на одной ноге на третий этаж. Пролет на одной, пролет на другой. Нам тренер говорит везде, где можно, тренироваться. И потом в дверь постучал. Сашка почему-то просил не звонить...
Открыла Софья Исаевна.
- Проходи, - говорит, - о, конфеты. Спасибо.
И в сторону отступила.
Я вошел, разулся, ветровку скинул, надел гостевые тапки и пошел в большую комнату, где почему-то было темно, если не считать двух маленьких свечей...
- Проходи, Борь...