Про мой крымский дом. Правоустанавливающий пост с музыкой.
За последние недели меня добавило в друзья довольно много людей, и очевидно, что это произошло из-за слова "Крым" в названиях моих постов - впочем, из песни слов не выкинешь. Будут ли мои заметки интересны людям в дальнейшем, когда пропадет политическая острота вокруг крымской земли - покажет жизнь.
Друзьям принято представляться - тем более, что сейчас я столкнулась и с обратным явлением. Для кого-то я стала врагом и оккупантом на основании того, что живу, сажаю деревья, выращиваю детей и принимаю гостей на крымской земле с русским паспортом. Я не слишком люблю, когда меня обсуждают за спиной и пишут подметные письма, поэтому внесу-ка я ясность в вопрос, что я тут делаю, с какой целью, и насколько давно.
Между первой и последней фотографией почти 47 ( прописью - сорок семь) лет. Они сделаны на одном и том же месте - во дворе у летнего домика, на лужайке у самшита.
Маленькую Петровну держит на руках бабушка Елена Антониевна. Она - дочь украинского священника, Антона Иустиновича Гриневича, моего прадедушки, которого я внезапно нашла вот прямо сейчас даже в Википедии. Ничего там толкового про прадеда не написано, но я знаю, что это был добрый и скромный человек с серыми глазами, написавший множество теософских трудов ( ящик с ними у меня в сарае), посвящавший себя людям, но при этом дававший детям полную свободу. Кстати, он ратовал за ведение служб в церкви не на церковнославянском, а на украинском языке, чтобы люди в церкви понимали , о чем речь - из-за этого и тогда были постоянные противоречия.
Он занимал высокие государственные должности, но в первую мировую ушел на фронт полковым священником надолго. Был награжден Золотым Крестом, во вторую мировую войну был арестован и бежал при помощи прихожан от расстрела - а куда было бежать? Конечно, в Крым.
Первую зиму он жил в землянке в горах в Отузах, то есть в Крымском Приморье, в долине Грибоедова, возле биостанции. Питались они в основном корешками и ежами, которых удалось поймать в силки. История долгая - и здесь ей не место. Тем не менее, он умудрялся что-то писать, и как мне рассказывали, отметился словами "Крым - благословенный край, и я могу пожелать своим детям, чтобы они остались здесь".
В самом деле, в войну удалось передать в Крым пешим маршрутом по церквям всех раскиданных черти куда внуков и племянников, они добыли семена, и моя матушка до сих пор может рассказать, как они сажали огород, убегая купаться на море через сады, в которых стояли румыны. И как она все ноги порезала в воде об осколки от снарядов.
Так вот, бабка моя ( к слову сказать, будучи замужем за внуком не менее известного русского священника, осколка Романовых, лишенным имени за карты-водку-любовь и прочую пассионарность, тогда с таким диагнозом отправляли в священнослужители) очень редко, но прислушивалась к мнению родителей. Она быстро поняла, что хотел сказать папа перед смертью, и в смутное время собрала все политзаключенные осколки семьи в Крыму ( почитайте, там мне хорошо удалось написать)
Жизнь стала налаживаться - все были целы, живы, относительно сыты и обогреты, и даже смогли работать в старокрымской школе. Ее директором был фронтовик, который закончил один и тот же математический факультет Лениградского Университета, что и бабушкина сестра. Он был счастлив ее встретить - после рудников Барита.
Так вот - этот домик, купленный на учительское пенсионное пособие моей бабушки, постепенно превращался в дом. Он стал домом моей семьи в 1958 году, а в 1966 году родилась я, в Москве, и уже в полгода самолет Аэрофлота привез меня в Старый Крым, и там я научилась ходить, говорить, и еще много чему.
Вспоминать все, что я помню, и что тут было - бессмысленно и неформат. Это была эпоха. Мы просто жили - вернее, взрослые жили, а я болталась под ногами. Жили между Москвой и Крымом в поезде и самолете, среди старых книг, гостей из прошлого, Вертинского и извечного вопроса, где добыть дрова. Их же непрописанным было не получить - но печь топилась, росла зеленая трава, созревали фрукты и я впитывала все это, строго-принудительно учась вести хозяйство.
Потом была Новая История - и как раз ее сейчас все любят перетирать. Однажды мой крымский дом стал заграницей, от этого наступила куча формальностей, какие-то пограничники и таможенники, и еще дом внезапно стал не наш, так как мы все превратились в иностранцев.
Бабушка не дожила - она умерла в ГКЧП. Переживала ли мама - не знаю, могу спросить, но она не из тех людй, которые позволяют себе эмоции.
Я предпочла ничего не замечать, и жить как обычно, потому что от суеты портится цвет лица ,и вообще, можно потерять вкус к жизни, но хлопот прибавилось. Это был просто какой-то долговременный дорогостоящий ужОс - все время переоформлять документы, так как на них никак не выходил норматив. Потом нужно было платить какую-то аренду ( граждане борцы за справедливость, как вам тема платить за уже купленный сто лет назад дом?), но я так глубоко думать не люблю)
Вообщем, все это походило на литературный пример "Скарлетт О Хара должна заплатить налоги любой ценой!" Кстати, налоги были не так страшны, а вот за всякие переоформления каждый год я отдавала по штуке уе уж точно!
Будучи в образе, я просто наводила порядок!
Тем временем, дом жил. Я была в нем счастлива, сажая бесполезные, но красивые розы, подрастал младший сын, деревья по ночам шептали мне те же сказки, что в детстве, но я вынуждена была их потихоньку вырубать, чтобы сажать новый сад, впочем, горы укрывали нас облаками, и я прослыла в своем кругу больной на голову экстравагантной дамой, которая уехала от теплого толчка в заброшенное место, да и еще ребенка глумит при низкой температуре и купает в тазу.
Из-за деревьев я даже плакала пару раз, но поводов радоваться было больше. Росли молодые саженцы, и рос дом, и он заработал по-прежнему. В него потянулись хорошие люди, и совершенно неважно, при какой это было власти, сколько было плОчено за аренду, и что они думают насчет политики особенно - потому что я про нее не думаю. Гости моего дома ходили в горы, в монастырь, вкусно выпивали и закусывали, общались с соседями, всем было уютно - а я радовалась, что они делят со мной гармонию и удовольствие. Мне жилось душевно!
Была ли я в это время оккупантом? Ненавидел ли меня кто-то в этот момент за посягательство на исконные земли? Или, может быть, моих бабушек и старого недвижимого священника соседи ненавидели полвека назад за его огород?
Думаю, что нет. Прадед делился семенами с людьми, не разбирая их веры и принадлежности. У меня звучал Вертинский, котики бегали среди цветочков, а врагов еще год назад никто не искал. Этой моде на гражданскую позицию всего ничего, но быть "против" и хлопать крыльями на гражданский мотив уже стало очень шумно.
Пожалуйста, не надо делить мир на чОрное и белое, а мой огород - особенно. Он мой - а не ваш. На нем всегда будет порядок, а в доме - жизнь, гости и дети. Не надо пугать меня бомбежками - у меня погреб с бетонным перекрытием. Карающую руку не пойми чего тоже засуньте себе в карман. Не надо шуметь в экологически чистом регионе, это мешает слушать птиц.
Вместо Вертинского - вот вам Высоцкий.
Будем знакомы.
Друзьям принято представляться - тем более, что сейчас я столкнулась и с обратным явлением. Для кого-то я стала врагом и оккупантом на основании того, что живу, сажаю деревья, выращиваю детей и принимаю гостей на крымской земле с русским паспортом. Я не слишком люблю, когда меня обсуждают за спиной и пишут подметные письма, поэтому внесу-ка я ясность в вопрос, что я тут делаю, с какой целью, и насколько давно.
Между первой и последней фотографией почти 47 ( прописью - сорок семь) лет. Они сделаны на одном и том же месте - во дворе у летнего домика, на лужайке у самшита.
Маленькую Петровну держит на руках бабушка Елена Антониевна. Она - дочь украинского священника, Антона Иустиновича Гриневича, моего прадедушки, которого я внезапно нашла вот прямо сейчас даже в Википедии. Ничего там толкового про прадеда не написано, но я знаю, что это был добрый и скромный человек с серыми глазами, написавший множество теософских трудов ( ящик с ними у меня в сарае), посвящавший себя людям, но при этом дававший детям полную свободу. Кстати, он ратовал за ведение служб в церкви не на церковнославянском, а на украинском языке, чтобы люди в церкви понимали , о чем речь - из-за этого и тогда были постоянные противоречия.
Он занимал высокие государственные должности, но в первую мировую ушел на фронт полковым священником надолго. Был награжден Золотым Крестом, во вторую мировую войну был арестован и бежал при помощи прихожан от расстрела - а куда было бежать? Конечно, в Крым.
Первую зиму он жил в землянке в горах в Отузах, то есть в Крымском Приморье, в долине Грибоедова, возле биостанции. Питались они в основном корешками и ежами, которых удалось поймать в силки. История долгая - и здесь ей не место. Тем не менее, он умудрялся что-то писать, и как мне рассказывали, отметился словами "Крым - благословенный край, и я могу пожелать своим детям, чтобы они остались здесь".
В самом деле, в войну удалось передать в Крым пешим маршрутом по церквям всех раскиданных черти куда внуков и племянников, они добыли семена, и моя матушка до сих пор может рассказать, как они сажали огород, убегая купаться на море через сады, в которых стояли румыны. И как она все ноги порезала в воде об осколки от снарядов.
Так вот, бабка моя ( к слову сказать, будучи замужем за внуком не менее известного русского священника, осколка Романовых, лишенным имени за карты-водку-любовь и прочую пассионарность, тогда с таким диагнозом отправляли в священнослужители) очень редко, но прислушивалась к мнению родителей. Она быстро поняла, что хотел сказать папа перед смертью, и в смутное время собрала все политзаключенные осколки семьи в Крыму ( почитайте, там мне хорошо удалось написать)
Жизнь стала налаживаться - все были целы, живы, относительно сыты и обогреты, и даже смогли работать в старокрымской школе. Ее директором был фронтовик, который закончил один и тот же математический факультет Лениградского Университета, что и бабушкина сестра. Он был счастлив ее встретить - после рудников Барита.
Так вот - этот домик, купленный на учительское пенсионное пособие моей бабушки, постепенно превращался в дом. Он стал домом моей семьи в 1958 году, а в 1966 году родилась я, в Москве, и уже в полгода самолет Аэрофлота привез меня в Старый Крым, и там я научилась ходить, говорить, и еще много чему.
Вспоминать все, что я помню, и что тут было - бессмысленно и неформат. Это была эпоха. Мы просто жили - вернее, взрослые жили, а я болталась под ногами. Жили между Москвой и Крымом в поезде и самолете, среди старых книг, гостей из прошлого, Вертинского и извечного вопроса, где добыть дрова. Их же непрописанным было не получить - но печь топилась, росла зеленая трава, созревали фрукты и я впитывала все это, строго-принудительно учась вести хозяйство.
Потом была Новая История - и как раз ее сейчас все любят перетирать. Однажды мой крымский дом стал заграницей, от этого наступила куча формальностей, какие-то пограничники и таможенники, и еще дом внезапно стал не наш, так как мы все превратились в иностранцев.
Бабушка не дожила - она умерла в ГКЧП. Переживала ли мама - не знаю, могу спросить, но она не из тех людй, которые позволяют себе эмоции.
Я предпочла ничего не замечать, и жить как обычно, потому что от суеты портится цвет лица ,и вообще, можно потерять вкус к жизни, но хлопот прибавилось. Это был просто какой-то долговременный дорогостоящий ужОс - все время переоформлять документы, так как на них никак не выходил норматив. Потом нужно было платить какую-то аренду ( граждане борцы за справедливость, как вам тема платить за уже купленный сто лет назад дом?), но я так глубоко думать не люблю)
Вообщем, все это походило на литературный пример "Скарлетт О Хара должна заплатить налоги любой ценой!" Кстати, налоги были не так страшны, а вот за всякие переоформления каждый год я отдавала по штуке уе уж точно!
Будучи в образе, я просто наводила порядок!
Тем временем, дом жил. Я была в нем счастлива, сажая бесполезные, но красивые розы, подрастал младший сын, деревья по ночам шептали мне те же сказки, что в детстве, но я вынуждена была их потихоньку вырубать, чтобы сажать новый сад, впочем, горы укрывали нас облаками, и я прослыла в своем кругу больной на голову экстравагантной дамой, которая уехала от теплого толчка в заброшенное место, да и еще ребенка глумит при низкой температуре и купает в тазу.
Из-за деревьев я даже плакала пару раз, но поводов радоваться было больше. Росли молодые саженцы, и рос дом, и он заработал по-прежнему. В него потянулись хорошие люди, и совершенно неважно, при какой это было власти, сколько было плОчено за аренду, и что они думают насчет политики особенно - потому что я про нее не думаю. Гости моего дома ходили в горы, в монастырь, вкусно выпивали и закусывали, общались с соседями, всем было уютно - а я радовалась, что они делят со мной гармонию и удовольствие. Мне жилось душевно!
Была ли я в это время оккупантом? Ненавидел ли меня кто-то в этот момент за посягательство на исконные земли? Или, может быть, моих бабушек и старого недвижимого священника соседи ненавидели полвека назад за его огород?
Думаю, что нет. Прадед делился семенами с людьми, не разбирая их веры и принадлежности. У меня звучал Вертинский, котики бегали среди цветочков, а врагов еще год назад никто не искал. Этой моде на гражданскую позицию всего ничего, но быть "против" и хлопать крыльями на гражданский мотив уже стало очень шумно.
Пожалуйста, не надо делить мир на чОрное и белое, а мой огород - особенно. Он мой - а не ваш. На нем всегда будет порядок, а в доме - жизнь, гости и дети. Не надо пугать меня бомбежками - у меня погреб с бетонным перекрытием. Карающую руку не пойми чего тоже засуньте себе в карман. Не надо шуметь в экологически чистом регионе, это мешает слушать птиц.
Вместо Вертинского - вот вам Высоцкий.
Будем знакомы.
Click to view