Закон Османа - Эйфеля
© Максим Соколов
Еще на самой заре интернета был открыт закон Годвина, гласящий, что "по мере разрастания дискуссии вероятность употребления сравнения с нацизмом или Гитлером стремится к единице". А поскольку сравнить с Гитлером можно все что угодно, в дискуссионной этике злоупотребление такими аргументами квалифицируется как поражение. Надо спорить по существу, если спорщик прибегает к универсальному чудо-оружию, значит, ему сказать нечего.
Архитектурные и градостроительные споры, так умножившиеся во время строительной горячки тучных лет, подвержены аналогичной закономерности. Только в качестве последнего довода, после которого оппонент имеет полное право объявить: "Слив засчитан", - вместо нацизма и Гитлера используется г. Париж. Когда сказать уже совсем нечего, вынимается козырный туз, даже два туза. Префект барон Осман и инженер Г. Эйфель, построивший 300-метровую башню.
Когда крыть уже нечем - как объяснить многофункциональное торгово-развлекательное безумие, как оправдать методическое доламывание того немногого, что осталось от прежней Москвы, наконец как изъяснить эстетическую ценность изделий Церетели? - в ход идет последний довод. "А барон Осман, что ли, не ломал? А Париж не он благоустраивал? А Эйфелеву башню разе не ругали?" Совопроснику, по предположению, остается только сделать "хенде хох".
При том, что делать этого совсем не надо, поскольку и Осман, и Эйфель тут совсем ни при чем, и упоминание их всуе надоело.
Начнем с первого. Служа в должности столичного префекта с 1853 по 1870 г. - до конца Второй империи, Осман полностью преобразил Париж, причем весьма решительными средствами. Затронуто, т. е. уничтожено, было около 60% исторической застройки. Каганович ломал меньше. Можно сокрушаться по исчезнувшему Парижу - впрочем, Гюго делал это еще в 1832 г., задолго до всякого Османа, но нельзя отрицать того, что исторический центр взрывообразно выросшего столичного города, тем более столицы мира, которой тогда был Париж, - обречен. Средневековый город есть средневековый город - какие там коммуникации и какая там канализация, объяснять не надо. Вопрос лишь в том, сколь радикально будут рубить историческую застройку.
Но варварская рубка Османа (и, кстати, Сталина - Кагановича) имела хотя бы тот смысл, что благодаря ей расшивались узкие места, создавались современная уличная сеть и современная инфраструктура. Причем делалось это с таким запасом, что и Париж, и Москва во многом живут до сего дня на том инфраструктурном заделе. В извинение Османа можно сказать, что Париж, в котором он взял бразды, был совершеннейшей клоакой, а небольшой "Черкизон" на вполне законных основаниях существовал во дворе Лувра. Без крутых мер было не обойтись. Но есть меры и меры. Ино дело расчистка тромбов - пусть варварская, ино дело - их создание. Осман выводил Париж из Средних веков, в Москве же мы наблюдаем обратное: многофункциональные центры, элитные дома etc., etc., лепятся, как тромбозные бляшки, закупоривая и так перенапряженную дорожную сеть и давая новую нагрузку на и так уже стонущее инженерное хозяйство, - кроме частной выгоды, нет иных соображений. Это как раз Средние века, когда Древний Рим рассматривался как удобная каменоломня для строительства многофункциональных замков. Про инфраструктуру с V и по XV век вообще никто не думал - примерно как в нынешней Москве. Здесь не стоит поминать барона всуе.
То же и касательно Эйфеля и его башни. Да, Мопассан, Гюго, Дюма-сын, Гуно называли ее самыми нехорошими словами, а башня гениальна и стала символом Парижа. Но было бы опрометчиво делать из того вывод, что всякое заметное сооружение (вроде церетелина петроколумба), по поводу которого современники не могут говорить без мата, потомками непременно будет признано гениальным. Тут простая логическая ошибка. А равно и эстетическая. Эйфель первым нашел пластическое выражение для принципиально нового материала - сборных металлоконструкций, и взлет параболы был гениален. Поминающие Эйфеля в связи с Церетели или стандартным карандашом-небоскребом (которых в мире многие тысячи) могли бы для начала объяснить, в чем тут гениальная новизна архитектора. Если не смогут - пусть более не тревожат прах великого инженера.
Еще на самой заре интернета был открыт закон Годвина, гласящий, что "по мере разрастания дискуссии вероятность употребления сравнения с нацизмом или Гитлером стремится к единице". А поскольку сравнить с Гитлером можно все что угодно, в дискуссионной этике злоупотребление такими аргументами квалифицируется как поражение. Надо спорить по существу, если спорщик прибегает к универсальному чудо-оружию, значит, ему сказать нечего.
Архитектурные и градостроительные споры, так умножившиеся во время строительной горячки тучных лет, подвержены аналогичной закономерности. Только в качестве последнего довода, после которого оппонент имеет полное право объявить: "Слив засчитан", - вместо нацизма и Гитлера используется г. Париж. Когда сказать уже совсем нечего, вынимается козырный туз, даже два туза. Префект барон Осман и инженер Г. Эйфель, построивший 300-метровую башню.
Когда крыть уже нечем - как объяснить многофункциональное торгово-развлекательное безумие, как оправдать методическое доламывание того немногого, что осталось от прежней Москвы, наконец как изъяснить эстетическую ценность изделий Церетели? - в ход идет последний довод. "А барон Осман, что ли, не ломал? А Париж не он благоустраивал? А Эйфелеву башню разе не ругали?" Совопроснику, по предположению, остается только сделать "хенде хох".
При том, что делать этого совсем не надо, поскольку и Осман, и Эйфель тут совсем ни при чем, и упоминание их всуе надоело.
Начнем с первого. Служа в должности столичного префекта с 1853 по 1870 г. - до конца Второй империи, Осман полностью преобразил Париж, причем весьма решительными средствами. Затронуто, т. е. уничтожено, было около 60% исторической застройки. Каганович ломал меньше. Можно сокрушаться по исчезнувшему Парижу - впрочем, Гюго делал это еще в 1832 г., задолго до всякого Османа, но нельзя отрицать того, что исторический центр взрывообразно выросшего столичного города, тем более столицы мира, которой тогда был Париж, - обречен. Средневековый город есть средневековый город - какие там коммуникации и какая там канализация, объяснять не надо. Вопрос лишь в том, сколь радикально будут рубить историческую застройку.
Но варварская рубка Османа (и, кстати, Сталина - Кагановича) имела хотя бы тот смысл, что благодаря ей расшивались узкие места, создавались современная уличная сеть и современная инфраструктура. Причем делалось это с таким запасом, что и Париж, и Москва во многом живут до сего дня на том инфраструктурном заделе. В извинение Османа можно сказать, что Париж, в котором он взял бразды, был совершеннейшей клоакой, а небольшой "Черкизон" на вполне законных основаниях существовал во дворе Лувра. Без крутых мер было не обойтись. Но есть меры и меры. Ино дело расчистка тромбов - пусть варварская, ино дело - их создание. Осман выводил Париж из Средних веков, в Москве же мы наблюдаем обратное: многофункциональные центры, элитные дома etc., etc., лепятся, как тромбозные бляшки, закупоривая и так перенапряженную дорожную сеть и давая новую нагрузку на и так уже стонущее инженерное хозяйство, - кроме частной выгоды, нет иных соображений. Это как раз Средние века, когда Древний Рим рассматривался как удобная каменоломня для строительства многофункциональных замков. Про инфраструктуру с V и по XV век вообще никто не думал - примерно как в нынешней Москве. Здесь не стоит поминать барона всуе.
То же и касательно Эйфеля и его башни. Да, Мопассан, Гюго, Дюма-сын, Гуно называли ее самыми нехорошими словами, а башня гениальна и стала символом Парижа. Но было бы опрометчиво делать из того вывод, что всякое заметное сооружение (вроде церетелина петроколумба), по поводу которого современники не могут говорить без мата, потомками непременно будет признано гениальным. Тут простая логическая ошибка. А равно и эстетическая. Эйфель первым нашел пластическое выражение для принципиально нового материала - сборных металлоконструкций, и взлет параболы был гениален. Поминающие Эйфеля в связи с Церетели или стандартным карандашом-небоскребом (которых в мире многие тысячи) могли бы для начала объяснить, в чем тут гениальная новизна архитектора. Если не смогут - пусть более не тревожат прах великого инженера.