Николай Васильевич Гоголь и "Шинель"
«Действительно, повесть вышла отменной. В неё вложил он самые заветные свои думы, что таились в сердце. Боль, гнев и презрение спрятал он в ней под покровом лёгкой шутки, смешного сюжета.
В самом деле, и герой и сюжет его повести были смешны. Ибо не смешно ли, помилуйте, услышать историю жизни, где всего-то грошовая шинель на коленкоре и с кошкой вместо куницы могла составить мечту, наслаждение, смысл? Ибо, помилуйте, не смешно ли, что вот есть же на свете подобные, с позволения сказать, умные головы, которые не в силах сочинить с пустой бумажки, а только корпят в канцеляриях переписчиками, да и дома ещё - для собственного удовольствия - снимают для себя копию с переписанных отношений? Ну, не смешно ли, право, лишиться чувств и самой, можно сказать, жизни от одного только грозного окрика генерала, ещё и служащего притом по другому ведомству? Всё это крайне забавно, поверьте, и уж никак не могло бы случиться в благовоспитанном обществе.
Найдутся, конечно, - он знает! - такие вот светские болваны, для которых повесть его окажется всего лишь удачной находкой, чтобы весело и легко переварить вкусные блюда дорогого обеда. Найдутся такие - он знает! - которым послужит герой его повести Акакий Акакиевич всего ли мишенью для очередных острот в гостиной, в кругу друзей, посреди милых дам. И даже более того, иной беззаботный мотылёк, за всю свою жизнь не сказавший и путного слова, вдруг пресерьёзно уверится (и за то с благосклонностью похлопает автора по плечу), будто выходит он повыше и поумнее героя его повести, потому что ведь носит отличную шинель на бобрах и зовут его не так вот смешно - Акакий Акакиевич! - а как следует умному человеку: Кузьмой Степанычем или Степаном Кузьмичём. Но не для них, для этих умников, а против них писал он свою маленькую повесть. И для того разбросал он по ней столь много ядовитых шипов и мимоходом представил портрет их в фигуре Значительного лица с незначительными делами и равндушным сердцем.
Да, герой его повести мал и ничтожен. Да, мечта его всего-навсего горькие пустяки... Смешна его жизнь, и смешна его гибель. Но не страшно ли, что есть посреди нашей жизни существа столь одинокие, никем и ничем не защищённые? Давит их, глушит жизнь всей своей железной громадой, и не находят они никаких средств устоять перед нею. Зачем же так дико устроено на свете, что одному даются разом и почести, и богатство, и счастье, а другой, может быть куда благороднее и полезнее прочих, сразу уж, с самого своего рождения обрекается в вечные титулярные советники? Так можно ли простить эти неудавшиеся жизни, эти загубленные души чёрство-равнодушному миру? Нельзя простить. И хотя должен погибнуть герой его повести, ибо так уж устроили свою нелепую жизнь люди, но будет время, исполнятся сроки - придёт и на них, на сытых, пригретых жизнью справедливо-жестокий мститель. Ибо забыли сытые и пригретые жизнью правдивое слово: «Я - брат твой».
Со злой, мстительной радостью дописывал Николай Васильевич свою повесть. Пусть там, в холодном Петербурге, посреди вседеневной погони за чинами и звёздами, совсем и не заметили, что умер Акакий Акакиевич, что Петербург остался без Акакия Акакиевича. Пусть там, в туманной столице российского государства, тотчас же отыскался, прийдясь как раз впору должности Акакия Акакиевича, другой чиновник, хотя и повыше ростом и пишущий буквы гораздо наклоннее. Пусть по-прежнему в департаментах спокойно и важно восседает за внушительным столом Значительное лицо, по-прежнему распекая чиновников грозным окриком: «Как вы смеете? Понимаете ли, кто стоит перед вами?». Но он, российский сочинитель, Николай Гоголь, он не забудет и не простит смерти Акакия Акакиевича. И для того зримо покажет он в конце своей повести всю пустоту и незначительность Значительного лица, до омерзения смешной и жалкий испуг его перед тенью загубленного им Акакия Акакиевича, обретшего после смерти мстительную власть».
© Юрий Глецкий «ГОГОЛЬ», Биографическая повесть, Москва, 1952