Apr 13, 2009 00:15
ОСТРОВ “НИКОГДА-НИКОГДА”
Два путешествия
Все страны похожи на кинофильм.
Хемингуэй
I.
Поколебавшись, с чего начать, начну с очень русского желания быть испанцем: Тихо над Альямброй, Дремлет вся натура. Просто желания где-то быть, лучше всего -- не дома.
Мадридский таксист, сделав добровольный экскурсионный круг по центральной части города, довез нас до гостиницы Гранд Виа на улице с тем же многозначительным названием, умеренно старинной, то есть в домах начала века, и мы, выяснив, что номер для нас действительно забронирован, побросали вещи и пошли гулять по ночному городу.
Четыре года я не был заграницей, не думаю, что она сильно изменилась. Скорее изменилось мое впечатление от нее.
Если Эстремадура и спит, то Мадрид в одиннадцать ночи и не думает дрыхнуть. На улицах куча молодежи. Точнее, кроме молодежи на улицах никого нет, словно это единственный существующий здесь возраст. Очень красивые женщины с очень стройными ножками: Карменсита на Карменсите. Никакого феминизма, никакой педерастии. Все естественно, все очень просто, все целуются. У мужчин в этой стране не может быть проблем: юный испанец, толстый, некрасивый, идет с брюзгливой рожей, конвоируемый двумя потрясающими длиннорунными темнокудрыми красотками.
В остальном - вполне западная страна, за исключением того, что в конце октября днем жарко. Сидим в открытом кафе и смотрим на Королевский дворец, который мы только что посетили (раз в сто слабее Эрмитажа). Дешево, тепло и красиво. Так засиделись, что опоздали в Прадо.
Зато мы поругались с отцом, который является частью нашей компании: меня, Маши и Данилы. Он не хочет больше музеев, не хочет ходить туда-сюда, он считает, что мы должны идти куда-то обедать и кончать культурную программу. А мы ее только начали.
Зачем тогда было брать нас с собой, если сразу навязываются правила?
Отец в гневе уходит один -- в неизвестный ему город, не умея говорить ни на одном иностранном языке. Но он не теряется и вовремя появляется в аэропорту. О ссоре ни слова.
А мы неплохо прошлись по старому городу. Возможно, здесь мало психологии, но очень много естественных чувств. Тут хорошо проводить зиму. И, конечно, тут хорошо быть молодым (хотя, может быть, слишком много соблазнов).
Ночной самолет на Тенериф, Канарские острова. Северный тропик (Рака). Южнее Танжера и Маракеша. Не жарко (ночью около 20). Похоже на Крым. Место нашей дислокации называется: Пэббл Бич Виллидж. Говорят, тут уже куча русских: ездят сюда заместо Сочи. Пальмы, магнолии, бассейн с нежной зеленой водой, подсвеченный в ночи зелеными лампочками.
Сейчас это “английская колония”. Им (англичанам) принадлежат деревни, в них они живут, работают в барах, подают “чисто английский брекфаст”. Играют в гольф, трепятся и пьют. Это вполне знакомо по романам. Сразу подружились с пьяненьким владельцем одного паба, толстеньким седым “джопи” с севера (Англии) и его женой, к которому завез нас местный лопух-таксист, прокуролесив с полчаса через все местные поселки. Хозяин попытался (в меру не очень великих сил) помочь нам отыскать (в два часа ночи) наш apartment. Тут с этим так же как на родине. Пятый раз он начинает объяснять мне характер наших затруднений, словно сейчас мы сядем на самолет и улетим обратно в Москву.
Он препроводил нас к владельцу другого поселка, мистеру Алану Фросту. Того на месте не оказалось, но в баре мы попали в очень теплую компанию троих пьяных англичан (длинного молодого человека с американским акцентом, татуированного футбольного болельщика и лопоухого изилайфера - бармена) и одного испанца. С шутками-прибаутками они выяснили наше положение. Выпили с ними Гиннесс и Мартини.
- За наш счет! - кричат они.
Бармен объяснил мне название острова: Тенериф по-местному, гуанческому, якобы означает "never-never" (“никогда-никогда”). Молодой человек с американским акцентом, которого называли Гарри, отыскал наш номер и помог таскать вещи. Он с этого момента вроде курировал нас, старательно выговаривая по-английски, и обещал утром русского Владимира, который все устроит. Мистер Алан Фрост так и не появился.
Не появился он и на следующий день. Появился другой, седой Джон, снова со старательным выговором. Опять обещал мифического Владимира. Вчерашний бармен из паба, не узнавая нас, рассказывал о нас друзьям.
Вдруг возник Володя, молодой, в белой рубашке, с гладким услужливым лицом, и как из рукава достал новенький “опель”, на котором мы поехали в Лос Кристианос, ближайший местный город, где купались в заливе вместе с гологрудыми красотками и попали под дождь. Вода в заливе теплая и очень соленая. После дождя чудесный воздух, не жарко, розовые и фиолетовые глицинии, оплетающие фасады домов (...И вдруг - глициний цвет!). Магнолии и пальмы вдоль дорог. Сочная, бесстильная и избыточная курортная архитектура. Первые этажи - беспрерывные бары и рестораны. Оттуда щекочущий нос запах. Я чувствовал себя Незнайкой первый день на Луне. В мокром после дождя виде завалились по моему предложению в китайский ресторан “Slowboat” (“Медленная лодка”). Когда вышли, на улице уже вечер. Крики цикад, как звук ЛЭП’а. Так же было несколько лет назад на Ривьере. Не понятно, за что мне такая поблажка? Тут можно отупеть, но это довольно приятная форма скуки.
Ночью сидел на топчане у бассейна, смотрел на зеленую светящуюся воду. Передо мной в полуосвещенных номерах с открытыми окнами и на террасах какая-то интимная жизнь. Тепло и странно. Можно было бы купаться, но купание после захода солнца почему-то запрещено. Как и жаренье барбекю. Об этом в правилах на деревянном щите. Мимо пропилил Володя с друзьями и девушками.
- Что там за мужик уже давно лежит на топчане? - услышал я вопрос, донесшийся из зарослей пампасской травы, куда они скрылись.
- Это русский, - сказал Володя, - одурел от счастья. - Затяжной дружный хохот. Родные непоправимые совки!
Я посылаю всех к черту и отдыхаю, как мне хочется. Последнее время в Москве я что-то стал много болеть. А в снах я все почему-то умирал. Думал, вот поеду на Канары и отрегулирую - если не здоровье, то хотя бы сны. Так чахоточный, наверное, тоже надеется...
Для начала искупался в голубом прудике с пальмой. Потом пошел гулять.
Белые трехэтажные дома, выстроенные в одну линию (у нас это называется "блокированная застройка"). Каждая “квартира” (секция) со своим входом. Белые стены и черепичная крыша. Напоминает юг Франции. В "квартирах" большие террасы, прохладный мраморный пол. Прихожей нет, - входя, сразу попадаешь в гостиную, сделанную заподлицо с кухней. Все аккуратно сработано, но без роскоши. Против жары вентиляторы. За окном бордюры из цветущих растений.
Да, наверное, это рай. И иногда, наверное, можно пожить в раю. Я стольких отправил за границу за последний год. А сам полетел в рай. Только большим напряжением воли и неспособностью пить тут можно взяться за книгу или о чем-нибудь думать. Впрочем, можно совершенствоваться в языке и изучать колорит.
Тенериф - бывший вулкан. Здесь очень странный климат: в одной части острова грозовые облака, в другой - голубое небо и шпарит солнце. Облака, как и Заратустра, тянутся к вершинам. На второй день глаз уже не выдерживает блеска просторов.
Кошечки тут ходят с ошейниками.
В пятом часу по русской наивности зашли в паб пообедать. Нам с некоторым изумлением объяснили, что до шести ничем, кроме пива, не обслуживают. Купили продуктов в местном магазе и соорудили дома какую-то еду: пюре, горошек, кукуруза. Запив отличным испанским вином “Черо Гордо”.
Делать тут совершенно нечего. Вечером взял машину, и мы втроем с Машей и Данилой поехали в Плайя де лас Америкас, еще один курортный городок. Впрочем, здесь тоже нечего делать: ходить по магазинам и сидеть в уже надоевших барах. Это все слишком сладко, приторность висит в воздухе.
В семь уже темно, но все работает, горят огни отелей и ресторанов, носятся машины с горящими фарами. Я хаотично кружусь по городу, едва не нарушая правила, пытаясь найти что-нибудь, ради чего стоило бы остановиться.
Прямо у машины к нам прикололся шотландец, стриженный загорелый малый лет 18-ти, чье занятие - злить людей, - сообщает он с веселой откровенностью. Ничего не делает, лишь любит свою русую английскую подругу, “но это много времени не занимает”. Ясно, он тоже скучает.
Земля засыпана черным вулканическим керамзитом или вообще ничем. Все на острове в процессе строительства. Скрипят двери. Нет ни TV, ни телефона (хотя на кой шут он здесь нужен?) Вечером лишь бар и шум моря.
Прямо из окна видны необъятные поля для гольфа. Кажется, ими занята большая часть острова. Неспешные люди с великим понтом ходят по ним с авоськой клюшек за спиной, останавливаются, долго прицеливаются, машут что есть силы, смотрят в даль и идут дальше. Дело проще простого. Такой хоккей на траве для импотентов.
И так весь день. Некоторые особо ленивые ездят по полям на маленьких драндулетиках.
Наверное, это единственное дело, которым занима¬ются души в раю.
Полями этими тут заделано почти все свободное пространство. Белые керамические шары то и дело свистят мимо головы, только успевай уворачиваться. Потерянные мячи в большом количестве ищутся и не находятся в диких прибрежных кустах.
Цвет пейзажа все время меняется: одна и та же гора над морем то черная, то светло-желтая, то сиреневая (любители Коктебеля в этот момент наверное вспомнят небезызвестный Хамелеон). Теннис, дикое бурное море (океан) -- наши развлечения. Море -- все то же, что в Крыму или Пицунде. Но мало запахов. Даже от моря: чистое, ни медуз, ни водорослей, ни иной дряни. Земля девственна и пуста.
Справа от водителя обязательно сидит темноволосая смуглая красотка. Впрочем, часто красотка сама ведет машину. Но тогда это белая женщина. Вообще, белые европейцы вырождаются: они дурны лицом и телом. Опять же: издали все женщины - красавицы; вблизи это далеко не так.
Тут нет змей, диких животных, запахов, луны, многих знакомых созвездий. Нет даже пресловутых канареек. Это голый вулканический остров с отличным климатом. Крым по сравнению с ним - дендрарий. Тут ничего не случается, тут нет грабителей, тут не надо закрывать квартиру или машину (с острова ей все равно деться некуда). И тут, в общем, нечего делать. Даже за сто метров тут ездят на машине. Но от купания, лошадей, тенниса и прогулок вдоль моря - ноги гудят. В середине дня здесь меняется время года. Утром здесь лето. Около двух (как в сказке “Двенадцать месяцев”) наступает осень. Небо затягивается облаками, дует ветер, море бурлит. К вечеру ветер стихает, небо расчищается, тихо трещат цикады. Лишь гремит музыка из баров.
Зашел в один, собственно, “наш” бар, который мягко переходит в офис, и где можно всегда найти всю администрацию и всех своих новых знакомых из нашего поселка с чудным названием “Скорпион”. Слушают музыку, поют под фанеру и видеоряд (кажется, это называется “караоке”), пьют, общаются. Но не танцуют. Познакомился с двумя русскими, из которых один был пьян, а с другим мы связали две фразы. Глухой ветеран Джон, наш “ме¬неджер”, угостил пивом. Несколько красивых женщин, но не знаю, как и зачем знакомиться. Какой-то новый англичанин спросил, есть ли в Москве марихуана? Скучно, вышел из бара прочь.
На доске объявлений у другого паба уже по-русски “Здрав¬ствуйте. Айриш бар”. Гремит музыка, кто-то играет на бильярде под открытым небом. Сорок пять русских, якобы прилетевших сюда сегодня, благополучно растворились, не вызвав катастрофы.
Вообще, все это напоминает пионерский лагерь, где все знают друг друга, и где массовик-затейник каждый вечер изобретает не очень новое развлечение. С той же степенью непредсказуемости и чреватостью последствиями (нулевой).
Мы с Машей проводили вечера в нашем доме, секции двухэтажной жилой гусеницы, вытянувшейся вдоль моря, болтали, пили пиво в местном английском пабе, бродили вдоль моря (то бишь океана) (ку¬па¬ться ночью было уже холодно). Здесь, наконец-то, обнаружилась луна. Она висит узким серпиком - всегда вниз, на манер лодки (Slowboat).
Нашли некий ритм жизни: купание, лошадки, теннис. С приездом матери, незапланированным и внезапным, как все у нее, выпали лошадки, зато прибавились рестораны в Лос Кристианосе и Плайя де лас Америкасе.
Туристы тут выглядят одинаково, русские и нерусские: мы встречаем их каждый день на прибрежной авеню ближайшего “Бананоса”. Впрочем, соотечественника видно за километр, даже если ты с ним лично не знаком: живот вперед, цветастые шорты-трусы, майка с эмблемой острова, яркая кепка. Огромный целлофановый пакет в руке. Пьет пиво на ходу, закусывает чипсами, словно в Москве на бульваре. Чувствовалось, человек вполне акклиматизировался.
Из окна итальянского ресторана виден прибой, по соседству пылает бордовый остров - Ла Гомера. Вечереет, открытый тропический горизонт, грифельно черные трепещущие на ветру пальмы, загнутое небо.
Я откинулся на спинку и стал смотреть на море, где в полосе прибоя стояли босоногие девушки с обувью в руках.
Все равно не чувствую здесь себя на месте. Никакой моей заслуги или выбора. Вспоминаю, как пять лет назад в Каннах меня восхищали ночные рестораны и гуляющие по набережной люди. Тогда вспоминалась жутковатая, темная, голодная Москва. Теперь и Москва изменилась, и я. Захотелось камерности, тихих разговоров и занятий. Большое количество людей раздражает. К тому же много бесполезных соблазнов: красивых вещей, красивых женщин. Спешу скорее вернуться домой - и читать. Много читаю: нет телевизора и пр.
Лежу на пляже и смотрю, как кораблик портит линию горизонта. Слушаю, как окружающие меня дети шумят, пытаясь занять все жизненное пространство, даже то, которое все равно не смогут освоить и понять. Хочу удержаться, но все равно злюсь. Рыбак размахивает спиннингом, леса блестит в воздухе.
Это мой последний день. Я хочу вернуться в Мадрид и нормально осмотреть его. Без родителей.
Едем в аэропорт. Под каждой пальмой вдоль дороги кишка с водой. Даже пальмы не могут здесь расти. В иллюминаторе самолета опять замелькали пенопластовые домики под черепичной крышей. Странно, никакого сожаления. Это все же до удивления не мой мир, не моя игра. Ни пейзаж, ни воздух, ни курортная архитектура не удовлетворяют меня. Нужно какое-то напряжение, какое-то усилие над собой.
Я вернулся в Мадрид и почувствовал, как оживился ум. Курорт усыплял. Я, кажется, очень полюбил Мадрид, как мы внезапно влюбляемся в незнакомую девушку.
В Мадриде 14 тепла. Мы гуляем по ночному городу, заряжаясь его оживлением, его зряшной динамикой, его непонятным нам весельем.
- Нравятся ножки? - спрашивает Маша.
- Изумительные ножки. - Хоть я смотрю в другую сторону.
И тут со всей дури мотоциклист врезается в машину. Крики, толпа людей, испанский полицейский, увидев мою камеру, спрашивает, не снимал ли я момент аварии? Кажется, парень серьезно разбился.
Внизу по Гранд Виа - демонстрация. Открыл окно, гляжу: идут, кричат, несут лозунг. Полиция тщательно создает удобство продвижения, демонстранты тщательно контролируют самих себя. В Москве это выглядело бы тревожно, здесь - обычное дежурное мероприятие: для меня вроде фестиваля, для остальных, наверное, рутина.
Красивые длинноволосые женщины в мадридском парке курят и плюют на здоровье. Белки спускаются с деревьев и едят конфеты из рук. В Мадриде в ноябре, как у нас в начале сентября. Узнаю родину. Это все обман зрения, как у Шекли: псевдоклены, псевдолипы... Очень похожие, но совершенно другие породы (“псевдоклены” - это платаны) - назначены играть на тех же местах ту же роль, коли европеец требует от пейзажа узнавания.
За три дня, что нам дали погулять на свободе, мы осмотрели весь центр, попали на старую площадь с городской ратушей, поплавали на лодке в городском пруду -- специально ради Данилы: он, как и отец, не особенно прикалывается к архитектуре и бессмысленным хождениям по улицам. А для меня это лучший кайф. Сколько городов я уже осмотрел подобным образом!
Проходя, дал сто песет поэту, седому, бородатому, за столиком со стихами. Подумал, что люблю поэтов, но не тогда, когда они читают стихи. Я отношусь к ним, как к монахам или священникам: совершенно бесполезные люди, может быть, что-то делающие про себя для блага Вселенной. Их даже нельзя сравнить с художниками или писателями. Это высшая степень бесполезности среди всего цеха...
На Прадо требуется два дня. Тут великолепный Веласкес, Эль Греко, Босх, но все равно - фантастичнее всех - Гойя, особенно своего безумного темного периода. От “Сатурна, пожирающего своих детей” (из Дома Глухого: они каким-то образом смогли перекопировать это со стены на холст и выставить) - реально не могу отойти.
Здесь, кстати, есть и другой кровожадный Сатурн - Рубенса. И тоже не без странности: наверху композиции в небе - три яркие звезды, напоминающие заходящий в сумерках на посадку самолет.
Прадо было омрачено одним событием: охранник какого-то рожна выбрал Машу из толпы и потребовал сдать совсем небольшую сумку. Она стала спорить, потом ругаться -- бесполезно. Как всегда, когда проигрывает, она разрыдалась. Все ходили, смотрели картины, - ее, сидящую и рыдающую на топчане, видеть не хотели. Мы вдвоем были будто в мертвой зоне своего индивидуального горя посреди всеобщей радости.
- С испанками он не посмел бы так себя вести! - кричала она сквозь слезы. Она теперь часто рыдает: тяжелая туристская жизнь. Тяжелая жизнь, оставленная в Москве.
На оставшиеся деньги вечером выбирал компакты. Нашел “Аран¬хуэзский концерт” Родриго, но в исполнении Александре Легойя, а не Сеговии. Очень много джаза, но черт ногу сломит искать: Гарбарек на “J”, Джарретт на “К”, Майлз Девис на “М”, но Колтрейн на “К”. Не имея денег отдельно на Гарбарека, отдельно на Джарретта, отдельно на Колтрейна и Дона Черри (на “D”), - “схитрил”: нашел диски, где они совмещались. Плохой метод, но что же делать?
И уже почти ночью известие: на Тенерифе в аэропорту забастовка, и родители не прилетят. У меня же осталось сто долларов, тогда как надо почти триста, чтобы оплатить номер за три дня. Два часа бесконечных переговоров с рецепцией, с Тенерифом. Администрация гостиницы не хотела принимать деньги по кредитной карточке, не объясняя причин, вообще вдруг разучившись понимать по-ан¬г¬лийски. Я еле удержал Машу от скандала на всю гостиницу.
- Ненавижу испанцев, ненавижу испанцев! - кричала она, пока я уволакивал ее в лифт.
Чтобы отвлечь, повел ее в ресторан на соседней улице. А он как назло закрывался. Испанцы были ленивы и неприветливы: на скорую руку Маше соорудили не очень вкусную паэлью, рис с моллюсками, и все ждали, когда мы, наконец, уйдем… А мы не спешили, выпили бутылку местного красного вина... Крепко держа за руку и закрывая видимость, я провел ее мимо рецепции. Боялся, что, как коршун, кинется на них. Ее приходилось постоянно сдерживать и успокаивать, отчего я извелся больше, чем от обстоятельств.
В конце концов, оплатили счет по кредитной карточке какой-то тенерифской англичанки, подвернувшейся родителям.
Утром они не дали нам "бесплатного" завтрака, зато заставили заплатить (наличными) за те два, которые мы уже съели (еще пятьдесят баксов с лишним), о которых вчера не было речи. В первую секунду я даже побоялся ей это сообщить. Ведь по камню разнесет всю гостиницу! А гостиница была не из бедных, на центральной Гранд Виа, блин!.. Слава Богу, у меня после вчерашних музыкальных покупок остался стольник: на это и на такси.
Самолет со страшной тряской, как старый надорванный лифт, взмыл в воздух, не хотевший его принимать, и наконец взял курс на Москву.
В самолете одни русские. Русские анархичны во всем. Все время бродят, сняв пиджаки, курят, бессмысленно толкаются в проходе, проводят какие-то стоячие “заседания”. Они все знакомы друг с другом, летят одной большой компанией, распустившейся и погрязшей в панибратстве. Недалеко от меня с самого начала полета спал человек. Непоседливые приятели зачем-то разбудили его (“Водку пить будешь?”), чтобы, не дай Бог, ему не было хорошо или чтобы не выпадал из коллектива.
Из ночного самолета над Москвой видно, что вся она засыпана снегом.
-- Минус четырнадцать, -- мило объявила стюардесса, и все загалдели, словно решали, не попросить ли пилота лететь сейчас же обратно.
Но нас встречали, как я встречал многих в этом году, с машиной и теплыми вещами.
- Ну, как оно там? - спросил брат Володя.
- Ничего, тепло.
- А у нас настоящая зима.
Белая колючая поземка на черном асфальте. От этого сперва берет жуть. Длинные очереди машин за бензином. Но надо жить, надо привыкать, звать друзей, чтобы долгие застолья и водка, чтобы тихие разговоры на занесенных снегом дачах.
Сбить снег с лица, удержать равновесие и - к России с любовью...
октябрь-ноябрь 94
Испания,
Беллетристика,
Книга путешествий