Сосед
Когда-то я любил Запад за его музыку, за его свободных людей (с длинными волосами), за его кино, отчасти литературу (которой я все же предпочитал нашу, как более «глубокую»). Вообще - за искусство, более «современное», открытое, ищущее новые формы. За его дух риска и авантюры (пусть это вдохновлялось наживой, - что, конечно, противно). И даже за его более рациональное и человечно устроенное хозяйство, все эти элементарные удобства жизни, приятно отличающие его от суровых реалий Союза. В общем: the land of the free and the home of the brave...
Ничего этого больше нет. Музыка, кино, литература - все это средненько, вторично. Гениальность покинула Запад. И свободы в нем теперь не больше, чем в отечестве (если не меньше - в связи с известным заговором медиков). Не осталось ни джентльменов, ни дам, ни грешников, ни праведников, ни героев - лишь политкорректное болото, ненавидящее инакомыслящих.
И вместо храбрости - технологии, в том числе шмалять по тем, кто не может ответить. Что же до разницы в хозяйстве, в удобстве - уже и не известно, где в этом смысле лучше...
Запад снова, как во времена Достоевского, - это священные камни и дорогие могилы. Это великая архитектура великих городов. Это некие бессмертные образцы и традиции.
Он бросает вызовы и заставляет соответствовать. И отстаивать свое. Он уточняет наше собственное лицо, все, что не есть он, что он не ценит, но что дорого нам. И что когда-нибудь будет признано им, хотя вряд ли. Мы считаем, что хорошо его понимаем, а ему нас никогда не понять. Он без конца стремится все искусственно усложнить и запутать, - тогда как другим и без того сложно. Греясь у своего, не потревоженного столетиями, камина, он уходит в схоластические уточнения и красивую риторику. Он воображает, что может снисходительно учить и требовать, словно самый старший и мудрый. А, главное, он придумывает всякие полезные облегчения, но они не имеют отношения к экзистенциальным проблемам бытия, которые так важны для России.
Запад и мы - метафизические противники, нужные друг другу, как спарринг-партнеры. У них красивая форма, у нас - мощный и простой смысл, замешанный на трагедии.
Но иногда Запад - просто старый сосед, впадающий в маразм.
Ничего этого больше нет. Музыка, кино, литература - все это средненько, вторично. Гениальность покинула Запад. И свободы в нем теперь не больше, чем в отечестве (если не меньше - в связи с известным заговором медиков). Не осталось ни джентльменов, ни дам, ни грешников, ни праведников, ни героев - лишь политкорректное болото, ненавидящее инакомыслящих.
И вместо храбрости - технологии, в том числе шмалять по тем, кто не может ответить. Что же до разницы в хозяйстве, в удобстве - уже и не известно, где в этом смысле лучше...
Запад снова, как во времена Достоевского, - это священные камни и дорогие могилы. Это великая архитектура великих городов. Это некие бессмертные образцы и традиции.
Он бросает вызовы и заставляет соответствовать. И отстаивать свое. Он уточняет наше собственное лицо, все, что не есть он, что он не ценит, но что дорого нам. И что когда-нибудь будет признано им, хотя вряд ли. Мы считаем, что хорошо его понимаем, а ему нас никогда не понять. Он без конца стремится все искусственно усложнить и запутать, - тогда как другим и без того сложно. Греясь у своего, не потревоженного столетиями, камина, он уходит в схоластические уточнения и красивую риторику. Он воображает, что может снисходительно учить и требовать, словно самый старший и мудрый. А, главное, он придумывает всякие полезные облегчения, но они не имеют отношения к экзистенциальным проблемам бытия, которые так важны для России.
Запад и мы - метафизические противники, нужные друг другу, как спарринг-партнеры. У них красивая форма, у нас - мощный и простой смысл, замешанный на трагедии.
Но иногда Запад - просто старый сосед, впадающий в маразм.