Бретон
Словно что-то чувствуя - в конце прошлого года я написал текст про Питер, во многом посвященный моему американскому другу.
Возьму оттуда суть.
Все началось в 86-ом году прошлого века, когда Стивен, американский философ-практик в духе Торо, открыл нашу секретную родину и, вернувшись в Штаты, принес своим друзьям благую весть, что есть на свете страна исключительной духовности! В которой, между прочим, обитает уйма красивых девушек!
Тут-то американцы и ломанулись в Россию, как сыновья Будрыса…
Продолжение имело место в 88-ом году на Арбате, только-только оккупированном художниками, музыкантами и продавцами матрешек, среди которых по старой памяти сновали группки длинноволосых «неформалов», выбравшие когда-то это место, как и соседнее 5-е отделение милиции, в качестве своих опорных пунктов. Достойно пережив суровые времена, неформалы теперь грелись под теплым солнцем перемен и ждали всяких чудес. И вот в один прекрасный летний день на улице материализовался неизвестный пижон, с волосами до плеч и в ленноновских очечках. Иностранца тогда было видно за версту, как бы он ни старался слиться с пейзажем. Когда-то хиппи-философ из Калифорнии, а ныне совладелец магазина «натуральных продуктов» в городке Санта-Круз, Бретон с изумлением остановился перед лоботря..., то есть неформалами. Как он потом сам объяснил - просто они сильно отличались от обычных советских граждан и, напротив, совсем не отличались от тех, кого он встречал в родной Калифорнии. Проницательно распознав в них «коллег по цеху», он попытался наладить контакт. Увы, если они и знали основы его басурманского языка, то лишь в пределах рок-классики. Бретон же, хоть и учил когда-то в университете русский, практическое задание с успехом провалил. В связи с чем его, под белы ручки, отвели к нам на Автозаводскую, где он с грехом пополам смог завязать интересующую его беседу, а потом и многолетнюю дружбу…
Бретон принадлежал, несомненно, к лучшему поколению Америки в ее самое ценное (для нас) время. Кажется, он был первым американцем из этого поколения, во всяком случае - со всеми вторичными признаками контркультуры, - который нам попался. Нам было интересно услышать из первых уст про «нашу» (!) Америку, увидеть живого, так сказать, свидетеля. Мы ждали, что он подтвердит все наши мифы - и об Америке, и о хиппи. Увы, он не подтвердил. Об Америке он говорил амбивалентно, едва не скептически, мифы о неслыханной свободе развеял. Мы не верили свидетелю, спорили, мы полагали, что знаем Америку лучше него…
Пару лет спустя он пригласил нас с Машей в Калифорнию - чтобы мы, типа, увидели все своими глазами... К этому времени он уже заново выучил трудный русский язык - и зачастил в наши палестины. В 91-ом он очень жалел, что пропустил путч, о котором так выпукло рассказывал Стивен.
Впрочем, долго закрытая страна, страшилище №1 для нескольких поколений янки, была любопытна тогда во многих отношениях. Съездить в Россию - это была экзотика, приключение! Больной бился в агонии, которую многие принимали за родовые муки - и с небольшого расстояния можно было наблюдать исторические события. Россия была тогда популярна всеми своими невероятными превращениями. Она напоминала огромный провинциальный музей, с треснувшими стенами и текущей крышей, где ценные экспонаты отдавались едва не за так. И наличие коммерческого опыта в паре со знанием русского просто обязывало нашего друга ко многому, прежде всего, разумеется, к деловым операциям, в которые мы не были посвящены.
Зато мы имели прямое отношение к тому, что Бретон выбрал как симпатичное хобби. В одной из ипостасей фотограф-любитель, человек со своеобразным вкусом, тяготеющим к китчу, Бретон до кучи обратился к местному андеграунду. Круг его знакомых стремительно расширился, теперь его нарасхват возили по кухням, квартирам, мастерским, подвалам и чердакам. Гении выстраивались в очередь с протянутыми холстами. Так что он не скучал, вошел во вкус, обещая в скором будущем всем нам немалые гонорары от американских галерей.
Найденная им живопись была, как правило, сюрреалистического толка, с наивной многозначительностью намекая на что-то, якобы, глубокое, вроде малогрузинской мазни. В Калифорнии мы накрутили немало миль по разным галереям, предлагая порт-фолио всего того, что Бретон наснимал в свой очередной визит…
Любовь к приключениям Бретон удовлетворил в октябре 93-его, попав на знаменитые события. Не моргнув глазом, словно на шоу, пошел вместе с нами защищать Моссовет, сидел у костра на баррикадах, которыми мы перегородили Тверскую. И все «интервьюировал» на ломаном русском встречных-поперечных - зачем они здесь и что, как они думают, теперь случится? Кто победит?.. Он боялся худшего и надеялся, что эти люди знают, что делать, словно они всю жизнь занимались революциями и уличными боями. Наша смелость и «приверженность свободе» восхищали его!
Местный genius loci, тем не менее, был к нему неблагосклонен - в частности, в поисках «спутницы жизни». Конечно, он находил их много, но все они хотели одного: чтобы он увез их из ужасной «свободной» России в счастливую Америку. Он же хотел, напротив, иметь местную подругу, с которой встречался бы или жил в свои многочисленные приезды. Он не скупился, он поражал ее щедростью, водил в открывшиеся повсюду рестораны, одевал и т.д. Он был сказочным принцем, в ответ же хотел сущей ерунды…
Увы: когда русская барышня убеждалась, что роль жены ей не светит, и в Америку ее не повезут, а если и свозят разок, то там не оставят, - она теряла к Бретону интерес, либо начинала капризничать и устраивать сцены…
Непонимание между нами он расценивал как свойство русской души, сотканной из противоречий, - и не сильно расстраивался. Он вообще мало расстраивался. Или держал удар, по-самурайски скрывая обиды.
Скрывал он, вероятно, много, поэтому мы не сразу узнали, что у Бретона помимо идеи русской «подруги» имелась и сверхидея: подруга должна была зваться Надей, как у сюрреалиста Андре БретОна, чьей реинкарнацией Бретон, внук французского масона, себя едва ли не считал (притом что вышеозначенный БретОн умер через десять лет после его рождения). И если у французского БретОна была русская Надя, то и у американского БрЕтона должна быть!
…Другие герои, но с теми же именами «снова» встретились, на этот раз в Питере, куда Бретон отправился для расширения культурного кругозора и поиска неподцензурных шедевров. Напоминала ли их встреча встречу БретОна и Нади №1? Нимало. И уж тем меньше Надя №2 походила на фею Мелюзину, дьяволицу с двумя хвостами, коей явно подражала Надя №1. Это была невысокая красивая девушка с художественными устремлениями, как, отчасти, и Надя №1. Но она не была сумасшедшей, что было очевидным плюсом. Хотя - как знать…
В оправдание Нади №2: она вовсе не претендовала на ту роль, которую придумал для нее Бретон. Двух хвостов у нее не было. И в Америку она тоже не стремилась, в отличие от прежних девушек, и даже не учила поэтому английский - в чем наш друг усмотрел подтверждение ее искренности и бескорыстия. Мы никакой искренности не заметили. Была лень и типично питерская фанаберия. И была свежая любовная драма. Так что в какой-то момент ей стало все равно: что в омут, что замуж за американца… Ибо Бретон, наконец, предложил ей и этот великий приз.
Но тут коса нашла на камень, и Бретону для покорения Нади пришлось расстараться. Прежде всего, сменить Москву на Питер, отдалившись от уже приобретенных друзей. Зато благодаря Наде он открыл и полюбил этот город, по красоте ничем не уступавший Парижу БретОна (на наш и его взгляд). Во-вторых, он купил огромную квартиру в дореволюционном доме на Большой Пушкарской, чтобы его ледяная питерская красавица имела достойное ее художественное обрамление. (Коли она и правда не хочет селиться с ним в чудесной Америке.)
Тут, конечно, ему повезло: ценник на недвижимость и в Москве был невысокий, а в Питере был и вовсе смехотворный. Поэтому даже некрупный бизнесмен казался здесь аль-Рашидом. В конце концов, сам того не зная, калифорнийский Аль-Рашид вливал свежее вино в ветхие мехи моего романа с этим городом.
Почти одновременно у нас с Машей, и у Бретона с Надей родились дети, мальчик и девочка. Это нас снова, последний раз сблизило. Бретон регулярно звал нас в Питер: он хотел общаться, хотел показать новую квартиру - а еще хотел познакомить наших детей. Он верил, что одинокая и замкнутая Саша найдет себе компанию… Родитель-дилетант, он на многое смотрел слишком радужно…
И все же мы продолжали встречаться, в Питере и Москве, отяжелевшие от проблем того мира, к которому мы когда-то мечтали быть причастными.
Увы, несмотря на всю нашу и не нашу помощь, - не только Морозовым, но даже арт-дилером средней руки Бретон не стал (в чем я не сомневался), а там и мода на Россию кончилась. Он пробовал писать рассказы, самиздатским способом размножая их и раздаривая друзьям. Таким же образом распространял самодельные англо-русские словари, например словарь «когнатов». Он был увлечен Россией, в отличие от большинства автохтонов.
…Через несколько лет Надя подала на развод - пользуясь услугами своего нового американского друга, юриста. Бретон даже прибег к нашей с Машей помощи - и мы накатали телегу для американского суда, где поклялись, что знаем Бретона много лет - как человека вменяемого, который никогда не бил жену и ребенка, в общем, что он совсем не тот маньяк, наркоман и развратник, каким его изобразила Надя. Но это не помогло - и ему было запрещено видеться с дочерью иначе как в строго отведенные дни и часы. Помню, как он нервничал и бежал, опаздывая на встречу с бабУшкой, чтобы отдать ей Сашу.
Изгнанный с Пушкарской, он купил в Питере однушку, на Красносельской улице, столь маленькую, что в ней не было стен, а те, что остались в силу своей несущей природы, были увешены зеркалами от пола до потолка - чтобы расширить иллюзию объема (идея Нади). Зато она оказалась недалеко от прежней квартиры. Здесь он встречался с Сашей. И заодно с нами, когда мы вновь приехали в Питер. Чуть позже Надя благополучно переедет в Америку, к своему американскому юристу, вернется в Америку и Бретон. Потеряет дом на склоне калифорнийских гор, столь памятным нам, потеряет бизнес, найдет новую возлюбленную, парикмахершу, настоящую американку.
Последние годы он жил на окраине маленького городка, типа («знаменитой») Санта Барбары, в скромной хибарке, ничего не делал. У него не было ни друзей, ни развлечений, кроме, пожалуй, одного: время от времени он приезжал в местный бар, где играл в шахматы… В Россию он больше не ездил, но русский не забыл.
Сегодня я узнал, что он умер.
Глядя на наше поколение, я вижу, что у нас, по большому счету, ничего не вышло. Как поколение - мы «удались», нам во многом повезло. Мы были связаны идеями и мечтами, мы были красивы, умны, воодушевлены. Мы родились вовремя, мы многое видели, пережили, участвовали (хотя сперва и не хотели)... Но все наши «победы» кончились вместе с нашей молодостью.
Мы не стали ни успешными, ни знаменитыми, ни даже причастными какому-то серьезному делу. Мы не могли просто существовать, как существует большинство, мы хотели слишком многого, того, чего нет - или на что у нас не было пропуска от высших сил. Лучшее, что мы смогли сделать - остаться собой (самые «счастливые» - досрочно уйдя в «селения блаженных»), бродя тенями среди мира, о котором ничего не знали. И к которому поздно привыкать. Но он не виноват. Казус вражды последних лет - попытка вновь обрести пафос, цель и иллюзии. Вновь ощутить свою пользу, вспомнить звук боевой трубы! В результате выяснился лишь примитивизм наших схем, наша неготовность к сложности мира, не укладывающегося в прежние простые парадигмы. И вот, подорванные многолетней «борьбой», лишившиеся цели и иллюзий, ненужные и одинокие, люди уходят один за другим.
Будем сохранять мужество.
