О сексуальном лицемерии и сексуальном неврозе
Данный невроз, собственно, был у одного Фрейда, но он заразил им весь мир. Я люблю Фрейда, но когда узкий специалист делает глобальные выводы, - он превышает свои полномочия и порождает ложные влияния.
Вот и Герберт Маркузе, верный последователь Фрейда, в работе «Эрос и цивилизация» решил уложить на койку и подвергнуть психоанализу ни много ни мало как все современное общество (само собой больное). Суть работы - конфликт сущностей, вынесенных в заголовок, иначе говоря: торжество цивилизации над эросом, «принципа реальности» над «принципом удовольствия» - в терминологии все того же Фрейда. «Принцип удовольствия» (исходящий из структуры фрейдовского «Оно») заключается в желании биологического организма следовать своим инстинктивным желаниям, прежде всего сексуальным («либидо»). А «принцип реальности», отвечающий за выживание особи (и воплощаемый как «Я», так в большей степени «сверх-Я»), накладывает на особь и ее желание ограничения. Государство и цивилизация в интересах выживания максимального числа индивидов навязывают человеку (с помощью репрессии) труд - все время отсрочивая удовольствие, приучая человека к отказу. В этом нехитрая суть конфликта.
То есть: всю цивилизацию и государство со всеми его институтами подавления Маркузе выводит из истории борьбы «принципа реальности» с «принципом удовольствии» и попытки контроля инстинктов. (Это, конечно, интереснее, чем у Фрейда, который вывел цивилизацию из чувства вины сыновей за убийство отца.) Это не все: вся цивилизация и культура построены на энергии, отнятой у либидо, считают оба мыслителя. Но и этого мало: вслед за Фрейдом Маркузе видит в цивилизации нарастание разрушительных сил, усиление стремления к смерти или Танатоса, когда «сверх-Я», увлеченное борьбой с либидо, распространяет свою агрессию не только на «Оно», но и на «Я».
«Принцип удовольствия был ниспровергнут не только потому, что он препятствовал цивилизации, но потому что он противился цивилизации, прогресс которой увековечивает господство и изнурительный труд», - пишет Маркузе. Похоже ли это на правду? Нет. Цивилизация (как поступательный процесс) как раз освобождает человека от изнурительного труда - и в этом ее главная суть. И все-то они врут, эти знаменитые мыслители!..
Опровергать идею происхождения цивилизации из чувства вины сыновей за убийство отца я не собираюсь - это клинический бред Фрейда. Как и его Эдипов комплекс. Важнее для меня другое: понять, насколько обосновано выведение цивилизации из борьбы с либидо? И насколько удовольствие должно быть исключительно либидозным (и активизировать эрогенные зоны)?
Человек устроен довольно просто, но не по-фрейдовски. Все, что ему надо, или, точнее, что ему надо прежде всего - это безопасность («жизнь без страха»). Вот его первый и врожденный инстинкт (здесь я могу сослаться на Отто Ранка). Следом идет удовлетворение голода. И лишь когда удовлетворены эти первые «инстинкты» - человек может подумать о развлечениях, то есть репродукции. Мораль - так же следствие стремления к безопасности. В детстве родители внушают ребенку, как надо себя вести, чтобы жить «хорошо», то есть безопасно. Фрейд относит это к стадии «сверх-Я», стадии внешних внушенных запретов, ставших внутренними и автоматическими.
В действительности мы не наблюдаем ничего подобного: хоть мы и наследуем мораль, как мы наследуем язык, существуют люди, чувствительные к ней - и совершенно нечувствительные. И последних подавляющее большинство. Моральная чувствительность - это талант, и как каждый талант - редок. Ни гипноз «сверх-Я» (раскаленным утюгом), ни репрессия государства и общества не объясняют феномен морали, иначе не получилась бы парадоксальная картина, что наиболее моральные люди часто оказываются и наиболее духовно свободными.
Я бы сказал напротив: принцип удовольствия, сексуальность - это основа конформизма и социологизации. Потому что нонконформизм, бунт - неудобен и противоречит принципу удовольствия. Если, конечно, не видеть в бунте лишь подавленное стремление к промискуитету.
И тут мы, естественно, упираемся в главное: фрейдовское выведение всей энергии человека из сексуальной энергии, которая тем самым маркируется как «хорошая», «чистая», то есть первичная (ибо принадлежит, мол, инстинкту жизни) - в отличие от вторичных, «плохих», сублимированных, основанных на психическом вытеснении и ведущих к неврозу. Но ведь это и есть центр фрейдизма, и тут можно только развести руками. И у верного ученика Маркузе то и дело проскальзывают оговорки, намекающие на не полное согласие с учителем. Главное противоречие учения он видит в расхождении между теорией и терапией. Если теория признает, «что заболевание индивида коренится в заболевании его цивилизации», то терапия стремится примирить пациента с этой самой цивилизацией, научить принимать принцип реальности, заставляет его капитулировать и признать необходимость регламентации своих инстинктивных потребностей. Самого Маркузе, собственно, больше всего волнуют две вещи: господство и подавление. И когда он пишет о них свободно, не обращаясь к Фрейду, как наши советские философы обращались к Марксу, - получается наиболее интересно.
К сожалению Маркузе по-своему и марксист тоже. Поэтому ему неизбежно приходится предполагать некий заговор (горстки плохих людей против массы хороших), придумывать неких злодеев, которые что-то навязывают человеку и как-то так его одурманивают (системой образования, развлечений и пр.), чтобы он отказывался от своей свободы и не мог различить контроля и господства. Но кто эти злодеи?! Зачем им это? Конечно, все мы помним о Великом Инквизиторе, на свой лад заботящемся о несчастном человечестве. Но в этом ведь и суть: свою беспомощность (и нужду в контроле), свой упадок свободы человек выбирает абсолютно добровольно, просто как самое неконфликтное и неэнергозатратное. Не злодеи виноваты в этом выборе, а человек, которому хочется быть где-нибудь в задних рядах атакующих или атакуемых (и таким образом он, вероятно, полагает, что следует инстинкту жизни). Он хочет снять с себя вину за скудость своей жизни - и переложить на других, внешних злодеев. И социальные философы, удовлетворяя его инфантильную потребность, немедленно несут ему этого злодея на блюдечке, разделанного и под соусом.
На самом деле перед нами очередной заговор внутри Западной цивилизации против Западной цивилизации. Фиксируются проблемы и противоречия, которые возводятся в ранг неразрешимых в рамках бытования этой цивилизации. Лишь объяснения проблем даются разные. С точки зрения Маркузе современная цивилизация виновата в том, что она подавляет человека, осуществляет же она это с помощью «прибавочной репрессии» по адресу его сексуальности и принципа удовольствия вообще. Поэтому «сегодня… борьба за Эрос - это политическая борьба», - делает вывод автор.
Но даже если признать, что человеком движет стремление к удовольствиям, то его проблема вовсе не в том, что цивилизация постоянно мешает ему их получать. Человек сам не знает, чего он хочет. То, чего он добивается, тут же теряет для него ценность - и он начинает хотеть чего-то другого. Проблема человека не в запретности удовольствий, а в их недостаточности для него, или в его собственной ненасытности. И сексуальное удовольствие тут не исключение.
Значительность этого удовольствия, на мой взгляд, вообще сильно преувеличена. А желание увидеть в сексуальном инстинкте «первообраз свободы», как увидел автор, - абсурдно, потому что инстинкт и свобода несовместимы. Где есть инстинкт - там нет свободы. Поэтому сексуальность - это основа несвободы, и преодоление сексуальности расширяет пространство нашей свободы, хоть и лишает достаточно примитивных удовольствий. Что ж, за все надо платить.
И уж если изучать генезис сексуальных запретов, то надо искать его не в Сверх-Я, не в репрессии государства и цивилизации, не в убийстве отца, не в мифическом Танатосе или где-то еще. Этот генезис, на мой взгляд, весьма прост.
Некогда, в самые что ни на есть первобытные времена сексуальная область в силу своей важности и загадочности (как из ничего получается что-то) была сакрализована, секс как мощный магический инструмент жестко регламентирован, органы размножения скрывались, как самые ценные, хотя бы от сглаза. Как часто бывает - священное стало нечистым (при забвении древнего мотивировочного смысла). Все это написано у Фрэзера, Фрейд просто был не в теме. Странно, что и Маркузе тоже. На поверхностный взгляд кажется, что, по сравнению с бытованием в племени, - сексуальная жизнь в ячейке общества подвергается большей репрессии. Но давайте вспомним, что индейцы отрезали неверным женам носы (Герман Леманн: «Девять лет среди индейцев»). Это, конечно, гуманнее, чем Нюрнбергская дева, но тоже не фонтан.
Эту сферу бесспорно надо было «расколдовать», снять с нее табуированность, что и сделали 60-е.
Однако до сих пор существует моральный запрет на публичность акта. Тут мы подходим к лицемерию: если это стыдно, то почему же все этим с таким упоением занимаются? По инстинкту? Но у нас много инстинктов, в том числе весьма агрессивных, и тот, кто с ними не справляется - подвергается вышеупомянутой репрессии. Цивилизация действительно борется с инстинктами, главный из которых - врожденный эгоизм, вполне оправданный биологически. Объединяясь с другими в интересах выживания, человек неизбежно жертвует частью своих инстинктивных и естественных «прав». Преодолеть нельзя голод, а не это.
Впрочем, сексуальный «инстинкт» действует так же, как голод: от мучительной потребности у нас мутится мозг. Зато поддавшись ему - мы на короткое время возвращаем голове свободу, а себе создаем (подчас) много долгосрочных проблем.
Однако человек не хочет бороться с этим инстинктом, просто потому, что он приятен, потому, что в качестве инструмента фиктивного бессмертия его нечем заменить. Собственно, лишь животные занимаются сексом только ради продолжения жизни, по голому инстинкту. Человеку это просто сладко и необычно. Это еще один способ ослабить стресс жизни, вроде алкоголя.
Сам по себе секс не особо разнообразен, несмотря на все камасутры, и умеренно эстетичен. В любом случае, эстетичность секса вряд ли превышает эстетическую ценность двоих, им занимающихся. В нем слишком много физиологичности и банальности, чтобы поднимать его на знамя свободы. Как мы знаем из Апулея: лучшим трахальщиком оказался осел. Но его умеренная эстетичность (секса, не осла) - еще не повод переводить секс в область запретного. «Запретность» секса бесспорно поднимает его статус, делает его таким же сакральным, как наркотики. Поэтому не надо до конца профанировать его. Когда люди будут считать, что потрахаться - это все равно, что поковырять в носу, человечество потеряет один из последних возбудителей, допингов и ценностей.
Кроме того, как все, что возбуждает, секс так же сильно и опустошает. Кайф берет зарплату за месяц вперед, лихо тратит, а потом идет собирать бутылки. Кайф - не прямой и не окольный путь, это прыжок. Приравнивать секс к обычным вещам - это все равно, что приравнивать к ним, скажем, стихи. Из секса надо сотворить момент фундаментальной близости и феноменальной открытости, и тем самым лечить, а не усугублять невроз существования. Поэтому секс надо освободить от всего постороннего и недостойного. В том числе и от своей слишком жаркой потребности в нем. И тогда уже танцевать этот танец.