Саломея, или о красоте (эссе) (2)
2.
Но прикосновение к жутким эротическим энергиям никогда не проходит даром. Обретение “рая” провоцирует прокручивание известного “райского мифа” до конца: с его грехопадением и изгнанием. “Райский миф” принадлежит к архетипическим мифам человечества. Обогащенный цивилизацией человек, возвращающийся к природе и бунтующий против древних установлений - обретает гармонию и счастье... на время не дольше полета стрелы. Всякий человек, вкусивший от древа познания, сделал свой союз с природой невозможным. Человек - это вечное размежевание, вызов и сопротивление природному порядку вещей, когда он, сильное, но несовершенное с точки зрения природы существо, изменил природным законам, обрекающим его на родовую гибель, и встал на свой собственный путь. И человек не может соединиться с природой, не может обнажиться так, чтобы, оставаясь человеком, вкушать долго радость плоти.
И история любого “освобождения” это подтверждает. Всякий “рай” кончается трагедией, грехопадением и изгнанием... наркотиками, самоубийствами, безумием (и песнями). Или почти скандальным низвержением в мир обывательских добродетелей: покупкой машин, мягкой мебели, шкафов для вечерних туалетов, в мир скуки, педантизма и мелкого разврата на стороне, прикровенного и пошлого.
Из этой ситуации нет выхода. Противоречия между скучной правдой трусливых и неодаренных - и неизбежной расплатой тонких и мужественных - есть извечная трагедия, никак еще не “снятая” ни всею силой прогресса, ни силой личного подвига. (Вру: для такого последователя Востока, как Герман Гессе: “...прекрасное и уродливое, свет и мрак, грех и святость всего лишь на мгновение предстают как противоположности, ...они беспрерывно переходят друг в друга. Для меня высшее, из всего сказанного человеком... - те немногие афоризмы и притчи, в которых великие противоречия мироздания постигнуты как необходимость, и как иллюзия”. Вот единственное утешение, которое я могу подарить читателю.)
Христианство, по видимому, напрасно оторвало любовь от ее реальной основы, обычной телесной любви, желания, и тем ослабило возможность настоящего успеха в ее проповеди, потому что не задевало в своих слушателях комплексов более глубоких, нежели мир абстрактных идей. На самом деле, сама возможность любви, суть любви - нежность одного человека к другому - не завоевание человеческой культуры, не черта прогресса, но архаическое чувство, основанное на животном половом желании (или на инстинкте матери к ребенку). Примитивная сексуальная нежность дала жизнь огромному дереву великой любви, из которой христианство зарезервировало лишь духовную ее часть, в то время как желание, или тяга к чужому, осталась, превращаясь в пламенный костер соединения с Богом, безумное экстатическое действо. И все же, кажется, вся любовь к человечеству и к Богу произошла из простой полубессознательной симпатии к партнеру по удовлетворению сексуальной страсти.
Другое дело, что первых христиан мистерия смерти связывала больше, нежели мистерия любви.
Вообще же, изучение феномена любви делится на две стадии: до полового удовлетворения - и после. В момент 1) кажется, что в любви очень много “от беса”, в момент 2) - что, если и есть таковая, то, может быть, все-таки - от Бога.
Еще пишут, что “жизнь пола - безлична”, что в сексуальном влечении нет личности, что в нем есть отказ от человеческого... Типичный взгляд просвещенных христиан (Бердяев, Соловьев, Льюис).
Как же нет личности, когда в каждую свою страсть человек вкладывает столько личного, яркого и индивидуального, что даже в грехе он (человек) остается (или становится) занятен (Элоиза Абеляру: “Бог свидетель, что я всю мою жизнь больше опасалась оскорбить тебя, нежели Бога, и больше стремилась угодить тебе, чем Ему”. А один из трубадуров заявлял, что благосклонный взгляд его дамы доставляет ему больше радости, чем забота четырехсот ангелов, “пекущихся о его спасении”). Как одна из основных страстей, половая вообще ориентирует на себя значительную часть души. “Все на земле творится, чтобы обратить на себя внимание женщин”, - говорил Пушкин.
Можно, конечно, различать: в эросе бывает творческое начало, в сексе - лишь пустое трение и сопряжение нижней частью живота (“попихались и разбежались”) и очумелая погоня за столь утонченным удовольствием. Но именно эту погоню искусство тысячу раз преображало в исключительные шедевры. Пол дает огонь, а без огня искусства не бывает. Ничего не бывает.
Чего жизни не хватает - это мистерии. Она должна быть, она дает глубину. Творчество - это мистерия. Но оно или должно разыгрываться, как мистерия, или изображать мистерию, что отнюдь не всегда достижимо. Секс - это тоже мистерия и может заменять отсутствующее почему-то творчество. Такой одиозный художник, как Генри Миллер писал: “Половая щель - рана, которая никогда не заживает”. И человек, движимый творческим духом, “знает, что все, что может быть интеллектуально и бесстрастно изучено, это - только панцирь, и он идет прямо под этот панцирь, к открытой ране, к этому гниющему похабному безобразию. Он присоединяет свою динаму к нему, и даже если все, что это совокупление производит, это - кровь и гной, в этом все же есть достижение... Совокупление планет.” (Ух, вывел и самому страшно стало.) Остальные мистериальные области - война и революция (особенно в своей подпольной подготовительной стадии). Благословим же секс - мистерию демократическую и достаточно мирную, к тому же доступную почти каждый день.
Сексуальные эмоции - нехватка собственной женственности в мужчине - и наоборот. Самодостаточное равновесие пола нарушено, мужчина тянется к другому мировому началу - и не находит его или находит в недостаточной степени. Мужчина в любви к женщине любит всегда себя, к которому стремится приблизиться и стремится узнать, как брата, как любовника. (Тут что-то от Отто Вейнингера.) В конце концов, женщина - просто зеркало, в котором отражаются его достоинства.
Существует одна странная и мучительная вещь: отягощенность собственным полом, ощущение собственной сексуальной выраженности. Да, можно впасть в соблазн от себя самого: прельщение пола, его странности, его яркости, его голода, его какой-то своей, независимой жизни. И в какой-то момент можно начать бояться самого себя, бояться обнажаться, бояться направленной на себя сексуальности (вероятно, в отсутствии иного соблазна). (Монолог Нарцисса.)
Распутство - самый извинительный грех, такой естественный и человечный. Ничего не имею против распутника - кроме того, что это человек поверхностный, весь очерченный восприятием, каждый раз тратящий бездну сил и времени на решение животрепещущего вопроса - что у женщины под юбкой (хотя это ему и так отлично известно).
Каждая красивая женщина на улице - несет в себе прообраз сюжета, и в этом ее дополнительное обаяние. “Современная женщина нигде не живет, но парит в собственном эфире” (Голсуорси).
Женщина - гедонист. В конце концов, ее интересует лишь ее собственная красота, в полную силу расцветающая в выстроенной чужими руками оранжерее (“...красоте же и песен не надо”). Женщина, как кошка, способна функционировать в замкнутом мире самой себя и своих порождений. Красота ей нужна как защита, как пропуск, как алиби. И в самой малой степени - для захвата. Ибо, по большому счету, ей, как цветку, никто не нужен. Мужчина ставит перед явлениями глухую стену и сам попадает в ловушку, женщина просачивается, как вода. Красота - как продолжение змеиной гибкости и приноравливаемости к ситуации. Первобытное красноречие плоти, как самое древнее из искусств.
Женщина использует готовые положения, которые создал мужчина. С другой стороны, создавая эти положения, структуры, - он делал это в расчете, что в них войдет женщина и, может быть, станет их центром. Женщина - как завершающий структурный элемент в создаваемой мужчиной композиции жизни.
Проникновение в мир женщины начинается с браслета на тонкой руке, с брошек и перламутра. Становится больше эмалей и серебра. Вообще, ты попадаешь во вселенную мелочей, о которой ты не имел до того даже приблизительного понятия. Бусы, колечки, тени, колготки, духи. Мир женщины подробен и четок. Здесь нет места лени и произволу. Всюду - своя наука. Женщина сама по себе - народная подделка под красоту. Но и это стоит титанических усилий.
Если женщина (словно птица) поселяется в доме, это угадывается сразу. Кофточки и юбки на стульях, брошки и браслетики, помады, тени, иголки, шитье: десятки поспешно брошенных повсюду приспособлений быть красивой. Этот привносимый женщиной беспорядок придает квартире холостяка известную прелесть, яркость и теплоту. У женщины всегда больше вещей, чем может вообразить себе мужчина, и она их чаще меняет. Она всегда следит за собой пристальнее, чем за тем, что творится вокруг нее, или что порождается ее деятельностью.
О стрекозе и муравье. Один раз выпало ему счастье обладать в своем доме небесным сокровищем. Но этот тупой самодовольный плебей в сером фартуке, трудолюбивое ничтожество, добродетельный кастрат, напустил форсу, выволок пыльные пуританские принципы и дорвался почитать мораль! И даже если по какой-то версии он дал хлеба, это не извиняет всю его глупость. Словно Скупой рыцарь в погоне за грошовой справедливостью он лишился главного богатства - в обмен на право унизить высокое, недоступное ему создание.
Доволен один в своей норе? Ну и поделом тебе! Дурак и сам виноват...
Ее сильные бедра мягко улыбаются.
Мужчина осуществляет (и ощущает) себя через завоевание, нарушение закона, расширение экспансии судьбы. Он мучительно любит женщину, пока она свободна, пока она чужая жена. Ему надо добиться, чтобы он стал для нее важнее свободы или долга. Тогда он доволен (собой). Но в момент завоевания победа теряет смысл. Она становится трофеем, который можно повесить на стену, как оленьи рога, где он будет пылиться среди других трофеев. И сразу идти в новый поход. Может быть, последний. Все до тех пор, пока он не встретит настоящего мастера: шафрановую женшину греха.
Разное настроение любви у женщины и мужчины. Женщина в “любовном приключении” более статична, спокойна, она не жаждет крутых перемен и стихийно осторожна при столкновении с новым, даже льстящим ее самолюбию. Отсюда представление, что женщину надо добиваться. Она-то знает, насколько “красота” есть нечто сделанное, есть иллюзия. И не спешит это раскрывать. “Чем женщина красивей, тем лукавей...”
Мужчина, напротив, страстен, нерасчетлив, он требует немедленного фейерверка за свой отказ от свободы.
Зато недоверчивая и капризная до того, женщина чаще всего бывает тиха и довольна после. На осчастливленного ею мужчину она перекладывает заботу о дальнейшей своей жизни или стабильности, столь необходимой этой птице.
В то же время, для удовлетворенного мужчины пять минут назад боготворимая женщина теряет вдруг всякую привлекательность и интерес, и он вновь впадает в грусть и меланхолию своего царственного одиночества.
Это позор природы, где нет места морали. Мораль начинается с необходимости мужчины держать слово, чтобы ему поверили в следующий раз.
Двойная измена, мучившая молодого Гете (“Гец фон Берлихинген”, “Клавиго”, “Стелла”), счастливо разрешаемая браком втроем.
Мужчина, достигший известных лет и оторвавшийся от родного гнезда - ищет в женщине замену матери. Поэтому, в глубине души, он склонен воображать, что, словно мать, женщина, которая живет с ним рядом, не способна ни оставить его, ни изменить ему, ни забыть его, сколько бы лет разлуки ни прошло. Это порождает много заблуждений и необоснованных надежд: она ничего не прочла на челе твоем - и никто тебя ждать не будет, и при первой возможности женщина выскочит за любого другого сиротствующего кандидата (способного натянуть лук среднего достатка).
Болезненное отношение к красоте. Проклятая или, наоборот, спасительная боязнь, что она тебя поработит. Я желаю красоту в мире и трепещу при ее появлении, хочу, чтобы осталась, и чтобы ушла, чтоб не быть ею соблазненным. Ненависть к рабству и к бессознательным деяниям.
Единственное мое в жизни приобретение (словно у Завксиса) - красивые девчонки, пролетающие мимо моих глаз, соблазнительницы, ночные бабочки, до сих пор мною не запечатленные. От их необъяснимого изящества хочется иногда кричать и плакать, как от того, что не может принадлежать земле. И лишь вступив с ними в отношения, предписанные обыденностью, понимаешь, что они все-таки люди.
Почему все женщины любят кошек? Наверное, потому что находят в этом животном большое сходство с собой: снаружи мягкое и покорное, внутри - жесткое и своенравное. “Обладание ими - краткий сон. Постижение их - подобно смерти!” (из поучений Птахотепа).
Это всегда чарует - когда раздевается незнакомая молодая женщина. Особенно, когда она блондинка со светлой, как алебастр, кожей... Но если ты избрал бедность и свободу, то лучше не западай на женщин. Утешай себя тонкими духовными радостями и пиши картины, как Ван Гог, если есть на что купить холст и краски.
Женщина годится лишь на то, чтобы быть нарисованной. Несчастные романы, браки, разводы происходят от того, что не все мужчины могут быть художниками. Еще женщина годится для писания очаровательных “женских стихов”... Любовь должна быть мифом, вроде библейских, о котором говорят, который увековечивают в шедеврах, но реально - реально ее (женщину) избегают, как края бездны, за которым столько небесного простора.
“Сила наслаждения порождает тревогу и мучительную боль... Что же выбрать? Обреченность на вечное страдание или вечный отказ от красоты?..
Познание красоты это поединок, в котором художник кричит от ужаса, прежде чем быть побежденным!” (Шарль Бодлер).
1993