Девочки
Посмотрел фильм «Девочки» Валерии Гай Германики (спасибо _comeback_ за ссылку), - странное, двойственное чувство. Фильм сделан мастерски, при всей кажущейся хаотичности «живой жизни» там жёсткая драматургия, мощный каркас, каждая сцена на своём месте, результат - очень сильное эмоциональное воздействие и «долгий осадок»; вообще, я думаю, этот фильм останется в истории кино. Работа автора с героями - восхищает. Рядом с этим восхищением - стыд, неловкость, чувство того, что так не должно быть.
Однажды я случайно оказался на семинаре Сергея Евгеньевича Медынского во ВГИКе, дело было так. Наш преподаватель по истории кино Сергей Владимирович Дробашенко пригласил нас, студентов журфака, во ВГИК на кинопросмотры. Я пришёл, постучался, приоткрыл дверь, из темноты мне кто-то сердито сказал: «Либо заходи внутрь, либо закрывай дверь снаружи», - я зашёл, а потом, когда экран погас и включили свет, оказалось, что ошибся аудиторией. Но на семинаре я остался, досидел до конца.
Медынский спрашивал у студентов: «Какое умение для документалиста самое важное?» Отвечали ему по-разному: выбор героя, способность к себе его расположить, постановка темы, ну, что-то ещё. (Если бы меня сейчас спросили, я бы ответил, наверное: умение строить драматургию, композицию.) Преподаватель отвечал: не то, не то. А потом, когда варианты ответов были исчерпаны: «Главное для документалиста - это умение не снимать. Талант вовремя выключить камеру».
Думаю сейчас - он прав высшей правотой. Потому что документалистика - это профессия, рабочий инструмент, метод и смысл которой - человечность. А человечность требует, если это нужно, отказаться от успеха фильма ради… Ради чего?
От фильма «Девочки» осталось ощущение того, что на искренности героев, на их живом движении, на их неспособности закрыться нажит режиссёрский капитал. Не в буквальном смысле, конечно. Имею в виду - блестящий результат, успех.
Я не хочу живой жизни на экране. Не хочу «знать номер паровоза», пользуясь выражением Виктора Шкловского. Я понимаю, что это самое ценное, что все великие постановки мира её - жизни - не стоят, но всё-таки я не хочу живой жизни на киноэкране, она очень хрупкая и мне бывает стыдно, неловко, что её взяли и выставили на всеобщее обозрение. Не хочу искренности, пусть уж лучше будет постановка и фальшь. Я вижу нормальных девочек, которые, я уверен, вырастут и будут хорошими жёнами и матерями, но вот сейчас им 14 и это такой возраст, когда всё на сломе, и почему-то кажется, через год, через два им станет стыдно, что они вот так просто, неосмотрительно открылись здесь, в этом фильме. Вообще почему-то больно, когда живое, непотревоженное становится фактом искусства, в искусстве как таковом есть какой-то изначально присущий ему цинизм: герой античной драмы произносит монолог, я же, зритель, испытываю светлое и возвышенное чувство, потому что я знаю, что это искусство и вижу, что это красиво, но то же самое чувство применительно к живой жизни - оно… не знаю, оно неправильно, что ли, потому что жизнь серьёзнее, важнее всех вместе взятых античных драм. На неё нельзя смотреть вот так, откинув прядь со лба, прищурившись. В её героях нельзя видеть драматических персонажей.
А что такое вообще документалистика, в таком случае? Возможно ли это - снять что-то настоящее, не задев, не смутив жизни, не потревожив её?
Однажды я случайно оказался на семинаре Сергея Евгеньевича Медынского во ВГИКе, дело было так. Наш преподаватель по истории кино Сергей Владимирович Дробашенко пригласил нас, студентов журфака, во ВГИК на кинопросмотры. Я пришёл, постучался, приоткрыл дверь, из темноты мне кто-то сердито сказал: «Либо заходи внутрь, либо закрывай дверь снаружи», - я зашёл, а потом, когда экран погас и включили свет, оказалось, что ошибся аудиторией. Но на семинаре я остался, досидел до конца.
Медынский спрашивал у студентов: «Какое умение для документалиста самое важное?» Отвечали ему по-разному: выбор героя, способность к себе его расположить, постановка темы, ну, что-то ещё. (Если бы меня сейчас спросили, я бы ответил, наверное: умение строить драматургию, композицию.) Преподаватель отвечал: не то, не то. А потом, когда варианты ответов были исчерпаны: «Главное для документалиста - это умение не снимать. Талант вовремя выключить камеру».
Думаю сейчас - он прав высшей правотой. Потому что документалистика - это профессия, рабочий инструмент, метод и смысл которой - человечность. А человечность требует, если это нужно, отказаться от успеха фильма ради… Ради чего?
От фильма «Девочки» осталось ощущение того, что на искренности героев, на их живом движении, на их неспособности закрыться нажит режиссёрский капитал. Не в буквальном смысле, конечно. Имею в виду - блестящий результат, успех.
Я не хочу живой жизни на экране. Не хочу «знать номер паровоза», пользуясь выражением Виктора Шкловского. Я понимаю, что это самое ценное, что все великие постановки мира её - жизни - не стоят, но всё-таки я не хочу живой жизни на киноэкране, она очень хрупкая и мне бывает стыдно, неловко, что её взяли и выставили на всеобщее обозрение. Не хочу искренности, пусть уж лучше будет постановка и фальшь. Я вижу нормальных девочек, которые, я уверен, вырастут и будут хорошими жёнами и матерями, но вот сейчас им 14 и это такой возраст, когда всё на сломе, и почему-то кажется, через год, через два им станет стыдно, что они вот так просто, неосмотрительно открылись здесь, в этом фильме. Вообще почему-то больно, когда живое, непотревоженное становится фактом искусства, в искусстве как таковом есть какой-то изначально присущий ему цинизм: герой античной драмы произносит монолог, я же, зритель, испытываю светлое и возвышенное чувство, потому что я знаю, что это искусство и вижу, что это красиво, но то же самое чувство применительно к живой жизни - оно… не знаю, оно неправильно, что ли, потому что жизнь серьёзнее, важнее всех вместе взятых античных драм. На неё нельзя смотреть вот так, откинув прядь со лба, прищурившись. В её героях нельзя видеть драматических персонажей.
А что такое вообще документалистика, в таком случае? Возможно ли это - снять что-то настоящее, не задев, не смутив жизни, не потревожив её?