ТЮТ
Марина Старых
В 13 лет пробовала поступить в Театр Юношеского Творчества, [more=далее прошла три тура, но оказалось, что для Маруси «роли нет», ей предложили ездить в филиал - во Дворец Моряков, но это было невозможно, а тут - болезнь, санаторий, отставание по всем предметам. Никогда не забыть, как опустошённая пришла домой, включила телевизор, а там молодые артисты: Особик, Овсянко играют в телесказке про песочные часы… Им можно, а Марусе нельзя! Как же она рыдала!
Но на следующий год поступила, и пропала, пропала для семьи и школы, началась новая волшебная жизнь!
Итак… свершилось!
Длинный, длинный коридор, запах воска, изумительный запах, предваряющий вход в святая святых: тогда - несколько комнат, в которых уживались все: монтировщики, гримёры, бутафоры, осветители, и - сама маленькая сцена, и классы актёрского мастерства. Марусю взяли в грим. цех, где царствовала Зоя Серебрякова. Но вдруг оказалось, что «учиться на артистку» здесь было совсем не обязательно, (хотя занятия по «мастерству» были на уровне профессиональном), здесь царила такая атмосфера… (прости за клише, возможный читатель!) Да-да! Именно атмосфера! Во-первых, - спектакли, которые казались шедеврами: «Снежная королева» и «Поезд дальнего следования» и «Три шпаги на троих». Игравшие в них были обожаемы, им завидовали, мечтали занять их места, (что естественно). Но… Было ещё и нечто более важное, выделяющее ТЮТ из всех многочисленных театральных кружков в Домах Пионеров ( одним из самых серьёзных конкурентов был ДПШ на 17 линии, откуда вышли многие мои друзья), - ТРАДИЦИИ, передаваемые и тщательно хранимые из поколения в поколение! А кто были те, кто создал эти песни, эти гимны, под которые мы летом радостно шли пропалывать морковь? Они на десять лет были старше нас - шестидесятники! Кац, Сазонов, Додин, Фильштинский, Энтин… А мы впитывали, пытались соответствовать… Чему? Ох! Служение общему делу, честность во всём, в общем, если бы не полное отсутствие коммунистической риторики, то моральный облик ТюТовца должен был быть чем-то средним между кодексом и катехизисом. То есть, это была ПОЛНАЯ ПОБЕДА ИДЕАЛИЗМА НАД РЕАЛЬНОСТЬЮ! Что Маруся с радостью и восприняла!
Матвей Григорьевич сказал;
Ребята, дело не простое,
Нужны горящие глаза,
А остальное - наживное!
Но было и ещё в этой атмосфере то, что не могли контролировать старшие: атмосфера всеобщей влюблённости. Любовь была в песнях, которые достались нам по наследству, любовь была здесь, где собралось довольно серьёзное подростковое, чуть старше, чуть младше, сообщество. Старшие, от которых нас не изолировали, тут же сообщили: если ты не влюблён, то ты не ТЮТовец! А они уже составляли такие красивые, всем известные, завидные пары!
Марусе было четырнадцать. Как у Барто: пора влюбиться! Маруся огляделась: тех, кто уже был занят, сразу отмела, выбрала того, кто казался не слишком востребован: Сергеича, - и он сразу, не подозревая об этом, завладел её романтическими мечтами!
Сергеич был совсем не красив, маленького роста, но с задатками истинного лидера, с колоссальным авторитетом. К тому же, он уже снялся в телевизионном фильме вместе с Рэмом Лебедевым, про мальчика, который, чтобы травить крыс, толчёт стекло и теряет зрение…. Этого было достаточно для того, чтобы Маруся всю свою новую, ещё не осознанную как сексуальную, энергию направила в это виртуальное пространство.
Смейтесь над старушкой, молодые, раскрепощённые, смейтесь, и завидуйте!
Случайная встреча в коридоре становилась событием. Когда Маруся узнала о том, что Сергеич живёт на улице Воскова, она стала таскать ни в чём не повинного брата через мост на Петроградскую в поисках этой улицы, а сердце билось так, будто вот сейчас, под этими чужими окнами и произойдёт что-то…. что? Маруся не знала. Просто это было что-то волшебное и необъяснимое. А по транзистору под одеялом Маруся уже слушала «Изабель» Азнавура, и мысленно была с ним, с героем своей мечты. Иногда удавалось сбежать с урока, вернуться на Первую Линию, из окна четвёртого этажа в которое заглядывали два тополя, растущие напротив, (их спилили, но осталась фотография в интернете) поставив пластинку с музыкой Чайковского, несколько минут следить за тем, как решительным шагом Сергеич идёт пешком из знаменитой тридцатой школы домой.
Боже, Боже!!! Марусе он казался таким уверенным, таким надёжным, а он был всего лишь мальчик из неблагополучной семьи, никому не нужный, никем не защищённый!
В начале марта кому-то из старших пришла в голову идея выбраться за город. Собралась немаленькая компания с бутербродами, чайником и буржуйкой. Ехали на автобусе, потом шли по заснеженной дороге среди елей - к месту ночлега, в качестве которого обнаружился сарай с пустыми оконными провалами. Тут же взялись за дело; чем -то пытались завесить окна, рубили лапник, чтобы постелить на дощатый пол, пытались раздуть буржуйку, которая нещадно дымила, на костре кипятили воду. Усилия были бесплодны, но очень хотелось спать, и в изнеможении мальчики и девочки вповалку, не снимая верхней одежды, улеглись на лапник, задыхаясь от дыма, и пытаясь согреться теплом друг друга, как стадо сбившихся овец.
Заснуть было очень трудно. Вдруг Маруся почувствовала, как кто -то, (Сергеич!) прикоснулся губами к кончикам её пальцев. Прикосновение было таким осторожным и нежным, что… ( Ну как это описать? Только избитыми словами: электрический разряд, озноб, потрясший всё физическое существо… Самое сильное ощущение за всю жизнь, да простят её старательные любовники взрослой Маруси).
Рано утром выползли на свет божий и опять засуетились, пытаясь разжечь костёр и вскипятить чайник. Маруся тоже хотела быть полезной, но вдруг осела на бревно, охваченная сладкой слабостью, причины которой не понимала. Так потом и шла вместе со всеми к станции по дороге, пахнущей конским навозом и подтаявшим снегом, с ничего не видящими, обращёнными внутрь себя удивлёнными глазами.
Несмотря на полное отсутствие времени (Марусе после школы надо было 45 минут ехать на пятом трамвае до Невского, а потом - обратно), одними занятиями пространство ТЮТовской жизни не исчерпывалась.
Очень быстро единочувствующие нашли друг друга, и возник особый, замкнутый мирок, который начал жить по своим, не предусмотренным идеалистом Дубровиным законам.
Во-первых - Колесо. Он был местной знаменитостью, потому что уже снялся в культовом фильме. Как и когда он обратил на Марусю внимание? Кто помнит? Внимание это стало очень значительным в дальнейшем. Не хочется говорить: судьбоносным, но… почти так.
У Колеса был свой « детский» язык, символический и сентиментально - пронзительный. Под обаяние этого странного, непростого общения попадали все. Маруся помнит, как в коммунальной квартире на восемь семей часами занимала общий телефон, не в силах оторваться от этого «для избранных» общения.
Однажды зимой Колесо назначил встречу в 22 часа у Летнего сада. Маруся пришла, и ни о чём не беспокоясь, перелезла с Вовкой через ограду. Сколько бродили по зимнему саду, сидели в беседках, читали друг другу стихи, время летело, ( Маруся читала Солоухина, которым тогда увлекался отец, но и Превера, которого изучали в школе). Напоследок вытоптали на знаменитом пруду крупные буквы: ТЮТ. И никакой охраны! Ощущение полной свободы и уединённости в самом центре города.
Тут были только дружеские чувства, потому что Маруся «любила» Сергеича, а Колесо уже познакомился с Гугой.
Что делать, в юности мы тянемся не к тем, кто может нас остопить, попридержать, вразумить! Мы тянемся к тем, с кем находим общий язык, и, как в Марусином случае, плюс, помноженный на плюс, так надолго зашкаливает, что после и костей не собрать!
« Бегите же, пока бежится, а не снесёте головы, хотя бы память сохранится, как весело бежали вы!»
Гуга была необыкновенно одарена. Но главным её даром было абсолютное влияние на всех, кто оказывался в её сфере влияния. «Ведьма!» - много позже скажет один из них. В самом деле, мужчины и женщины много лет ходили вокруг неё как заколдованные. И Маруся тоже.
Папа Гуги умер, а мама, Эсфирь Исаевна отбывала срок за необузданное предпринимательство. Тетя, Мина Исаевна, редактировала Ахматову, дядя был ведущим шекспироведом. Вместе со старшей сестрой Марьяной Гуга обитала в огромной квартире на углу Маяковского и Некрасова, где в сорокаметровой гостиной был действующий камин.
Там все и «поселились». Голубоглазая Марьяна была старше Гуги на два года, у неё уже были «взрослые « друзья из Кулька: Саша Пурер, который потом стал Галиным, некто Флориан, который танцевал с Марусей и всё шептал ей: « Ты - Фро!, Ты Фро!». Тем самым пробудив интерес к Платонову.
Странное было время. Ещё не было официальных сборников, но в списках ходили стихи Цветаевой, а кое-кто уже цитировал и Мандельштама. Круг, в который попала Маруся, жил именно этим. Девочка иногда стала возвращаться доимой к полуночи. Кто бы мог поверить, что весь вечер Колесо читал « Короля Матеуша» или «Эй, кто-нибудь» Сарояна, пьесу, которую хотел поставить с Гугой, А Маруся дико ревновала.
Цветаеву Маруся приняла безоговорочно, полностью идентифицировав себя с ней. Да и как иначе? Именно в этом возрасте так близки категоричность суждений, чувство абсолютной непохожести на других, а значит - одиночество, а значит - надрыв, а значит, трагическое восприятие действительности.
Чудом доходившие стихи Маруся переписывала от руки, ещё больше присваивая их, знала почти все наизусть и повторяла по любому поводу, если не вслух, то - про себя.
В «маленькой» (двадцатиметровой) комнате у сестёр по обоям крупно написано: «Несбыточны сны, что снятся влюблённым и безумным!», « И потому никогда не спрашивай, по ком звонит колокол!».
Маруся, никогда подобной свободы не знавшая, тут же подбила малолетнего брата оставить на обоях отпечатки ладоней и ступней. Почему-то сошло. Может, родителям было уже не до обоев.
Главное - Гуга писала стихи. Мы все были уверены, что среди нас - новая Ахматова.
Вбирая улиц протяжённость
Взвесь на ладони отзвук сна
И тополей посеребрённость
И сиротливый свет окна.
Здесь всё - от звука и до дна
Души необъяснимо значимо.
Все тени резко обозначены,
И ясно музыка слышна.
Маруся помнит это уже пятьдесят лет.
Ну да. А ещё Соля и Гуся.
Как звучало в капустнике, написанном одним из самых талантливых из нашего поколения, слишком рано ушедшим Саней Рачковым:
Гуга, Соля, Воля, Гуся… О-о-о-х Ох, здоровый коллектив!
В белые ночи случился первый серьёзный конфликт с отцом. Причина, наверное, была… Часов в одиннадцать Маруся в слезах выбежала из дома и понеслась по набережной. На набережной человек выгуливал овчарку. Огромный пёс встал на задние лапы и вылизал Марусе лицо. От этого она разревелась ещё горше и побежала быстрее. Цель была очевидна: через стрелку Васильевского острова, мимо Эрмитажа, мимо Летнего Сада, за Литейный мост, где в огромной коммуналке в комнате с родителями жила Гуся. К ней можно было заявиться ночью: - папу она ни в грош не ставила. А мама ей во всём потакала. Гусина постель стояла за шкафом, на задней стенке которого висел потрясающий плакат: женщина с красивым лицом пристально всматривается в лицо сына, положив ему на плечи руки: - НЕ ЛГИ НИКОГДА! Этот закуток был неприкасаемым Гусиным пространством, в котором она могла принимать подруг.
Днём ходили в ТЮТ, питались батонами, ночью - у кого-то из подруг. Домой Маруся вернулась на четвёртые сутки. Отец снова начал курить.
1968. Удивительно, но родители отпустили Марусю в ТЮТовский лагерь. Может, это было дешевле, чем где-то ещё, лагерь-то был трудовой: полдня прополки на совхозных полях, вечером - репетиции.
Коробицыно. Знать, что пик твоего счастья остался там, летом 68-го, и дальше скользить всю жизнь по наклонной вниз…
Есть ещё один тютовец, с которым знакомы больше пятидесяти лет, - Дубровский, мастер афоризмов, сказал: ТЮТ, это как небоскрёб без лифта вниз, ты поднимаешься наверх и,.. шагаешь в пустоту.
Никто лучше не мог объяснить того, что слишком многие из этого поколения 1О-го -12-го сезонов безвременно ушли.
Коробицыно. У нас уже сложился наш узкий масонский круг со своим языком, понятным только нам, со своими ритуалами: Гуга, Гуся, Маруся, и приезжающие Соля, Абраша и Колесо. Сергеич приезжал редко - поступал на ХимФак, а когда приезжал, отказывался играть в наши игры: -«Самая лучшая сказка - жизнь!» сказал он, сильно потеряв в глазах Маруси.
Это, видимо, была реакция на то, что наши символы были бесконечно упадочными, почему-то близкими Серебряному веку:
-К надгробью сказки, к белым плитам я принесу тебе из сада букет увядших маргариток, - писала пролетарская дочь Гуся.
Гуга оказалась обладательницей настоящего сокровища: сборника Аполлинэра:
«Белорунных ручьёв Ханаана брат, сверкающий млечный путь!».
Марусю разрывали эмоции. Много лет спустя Сазонов встретил её в кафетерии и сказал: - У меня до сих пор перед глазами стоит, как ты танцуешь в грозу на теннисном столе!
В этом танце было всё - ожидание прекрасного будущего, одиночество, невозможность выразить иначе бушующие внутри страсти, желание публичного явления.
Соля - солнышко, Колесо - «А вы знаете, что на, а вы знаете, что не, а вы знаете, что бе… -Что на небе вместо солнца скоро будет колесо?...»
Видимо, мы в нашем кругу были очень высокомерны, всех остальных считали «пионерами», позволяли себе непозволительное в лагере.
Но как было не сбежать после отбоя в поля ржи, когда белая ночь и спать невозможно?
Как не позволить себе сигаретку без фильтра, тайком кем-то принесённую?
Однажды Гуга задумала операцию «Слоны ушли на водопой». Сговорились с несколькими мальчишками, на рассвете ушли из лагеря, пошли по дороге до озера. То озеро для меня - самое красивое в жизни. На другом берегу - ели, как в иллюстрациях Конашевича к детским сказкам, из-за низ едва пробиваются лучи, а по чёрной, недвижимой глади озера клочья тумана, разбегаясь, взлетают, как по взлётной полосе самолёты.
Даже ТЮТовская дисциплина нас тяготила. Как хотелось свободы! А слухи ходили о танках в Праге.
О, моё Коробицыно! Тогда маленький посёлок вокруг птицефабрики на полях которой мы и потели. Но когда шли по дороге, распевая твисты и рок -н -роллы старших товарищей, вокруг величественно сияла наша «Швейцария» с горами и озёрами, почти нетронутая, чистая, девственная.
На кухне дежурили по очереди. Огромная плита, тётенька, обучающая накормить ораву в сто человек. Сырники - это мы научились на раз. Трудно было потрошить цыплят с фабрики, нутро их было ещё тёплым, сохраняющим остаток жизни… а потом видеть в бульоне пёрышки… От куриного бульона отвратило на много лет.
« Маринушка, здравствуй!
О том, что мы не приедем к тебе, ты уже знаешь из маминого письма Я хочу огорчить тебя ещё больше: я никуда не уезжаю, я остаюсь дома неопределённо долго, поэтому из твоих планов на «самостоятельную жизнь ничего не выйдет
А мама уезжает 4 08. Как тебе, кажется, уже известно, в Севастополь, дабы взять под крылышко своего неблагодарного сына.
У меня всё по-прежнему, пишу технические описания; вынашиваю в голове очерки, памфлеты и эпиграммы, которым не суждено увидеть сет… А ещё - лечу зубы. Последнее, кажется, вытеснило на задний план все остальные заботы: ты же знаешь, как я люблю лечить зубы…
Приобрёл ещё несколько грампластинок, в Т. числе «Марицу»… Как ты там - без музыки? Впрочем, осталось совсем немного до твоего возвращения. Ну, «до увидення», как говорят хохлы.
Твой (всё-таки) отец.
Р.S. Привет твоим наставникам и друзьям.»
Ах, папа! Знал бы ты! Прелестное письмо, но ко всем, ко всем в этот родительский день приехали родственники! Ко всем приехали. К Гуге приехала Марьяна, а Маруся знала, что к ней никто не приедет, и поэтому заранее записалась на дежурство на кухне. Она одна знала, что никому уже не нужна.
Марусю выбрали бригадиром, одну из четырёх бригадиров, входящих в Совет. Вот тут всё, заложенное тобой, папа, и проявилось! Хотя, зачем перекладывать вину… Маруся не смогла поднять свою бригаду на ударный труд на полях, слишком далеки от коллективного труда были её помыслы, разозлилась, даже кого-то назвала - «людишками», что было в этом идеальном обществе «равных» непозволительно.
Что делать, весь узкий круг, в который входила Маруся, не считал себя равным остальным, но никого из них не избрали лидером, никого Рудольф Кац не вывел в своей пьесе под именем Маши Горящих.( Хотя он же впервые и произнёс это страшное слово, ставшее проклятьем всей жизни: эгоцентрик!) Одна Маруся оказалась как под лупой. Было собрание. Марусю клеймили всенародно. Почему-то, больнее всего были доносы тех, кто до этого пресмыкался: -« Я видела, как ночью она шла в туалет и остановилась, и долго смотрела на закат»… Эх, Фелюля!
Разбирательство было долгим, впервые Маруся прошла через товарищеский суд, когда он закончился, рванулась бежать, но куда? - без денег, ночью… спряталась в кустах, долго перебирала варианты: повеситься? Броситься под поезд? Часа через два, измотанная эмоциями, замёрзшая, тихо пробралась в палату, где все уже спали. Дверь приоткрылась, Сазонов убедился, что ребёнок на месте и тихо ушёл.
Заканчивалось лето. Вечером лагерь как всегда, был построен на «линейку», а над самыми головами с шипеньем пролетали сияющие метеориты. Такого «звёздного дождя» в жизни Маруси тоже больше не было.
Начался последний учебный год, и Марусе категорически запретили ходить в ТЮТ. Она так ничего и не сыграла, но запретная, уже разожжённая страсть к лицедейству сжигала изнутри. При любой возможности Маруся срывалась к своим друзьям, которые были главным в её жизни.
Новый год решили встретить вместе. Сергеич должен был быть там. Мама тоже готовилась к Новому году, и даже, кажется, сумела запечь гуся, но атмосфера в семье была вовсе не праздничной. Отец молчал, кривился, что-то гнетущее висело над семьёй. Маруся заранее пыталась отпроситься, затем стала настаивать, ей хотелось туда, где её настоящие родные по духу. Отец не выдержал и вдруг сорвался: - Ты взрослая девка, у тебя - менструация! ( Маруся до сих пор не может слышать это слово, а тогда оно резануло, как ножом), не хватало ещё, чтобы ты в подоле принесла!
Это было слишком. Вдруг прорвалась истинная мужицкая природа, слетела маска умного ироничного интеллигента, каким Маруся считала своего отца, и которым он никогда не был. Маруся огляделась: как уныло, опять не будет чуда! Тогда зачем?
- Я пойду спать. - Было около одиннадцати.
- Тогда прими снотворное, - сказала добрая мама.
Картинка, достойная описания: в одной комнате четверо, бабушкина кровать, на которой спит Маруся - у дверей, на самом проходе, отгороженная наполовину старым советским сервантом, в котором у папы - запас люминала. Семейство сидит за столом у окна, а Маруся поглощает люминал, закусывая конфетами «антракт». Мама просит маленького брата : - Посмотри, что она там делает? (Как будто мать и дочь разделяют километры или непроходимые стены). - Конфеты ест, - говорит брат.
Семейство опомнилось только в два часа следующего дня, когда на губах у Маруси выступила зелёная пена. Откачали.
Весной семья получила ордер на новую квартиру на улице Солдата Корзуна. Рядом с новым домом осталась полоса нетронутого леса. В мае после дождя Маруся пробежала через этот лес и влетела в дом, задыхаясь от счастья: - Папа! Папа! Как там,.. Какой воздух!
- Вот и напиши стихи в духе твоего любимого Превера; Весной просыпается природа, расцветают цветы и в свежих могилах заводятся черви.
Маруся согнулась, как от удара в живот: - За что?
- Это я к тому, что было бы, если бы мы тебя весной схоронили.
Школу Маруся закончила, как и положено: с тройками по математике, физике и химии и пятёрками по гуманитарным предметам.
Принципиально Маруся не читала ничего, что было положено по программе. Но когда на восьмом году обучения весь класс дружно взбунтовался против учительницы русского и литературы, которая говорила, что сакля - то же самое, что аул, не явился на её урок, а рванул на Невский смотреть фильм «Старики на уборке хмеля», был наказан, но своего добился, в школе появился учитель Марин, фронтовик, хранящий в своём теле осколки, а в душе - бунтарство много повидавшего человека. С ним Марусе было очень легко: можно было не читать « Что делать», ухватить какой-нибудь один тезис, развести вокруг него полемику, на которую пожилой учитель так легко ловился, что потом и на переменке хватал Марусю за локоть и продолжал дискуссию. Этот трюк Маруся так отработала, что потом и в институте пользовалась им с такими асами, как Чирва и Гительман. Кстати, когда обнаружилось, что Марин - алкоголик, из школы его выгнали, но он предложил Марусе написать совместную книгу о ком-то из партийных деятелей. ( Марин и Марина - вот, что будет на обложке, здорово?) Марусин вклад в это произведение заключался в переписывании фактов биографии деятеля, что требовало многочасового просиживания в Публичке. Маруся взялась, но, естественно, бросила, потому что уже была захвачена другим потоком. Так вот, в ночь перед экзаменом Маруся напилась кофе и обложилась книгами, но, к несчастью, начала с «Обломова», от которого до утра уже не оторвалась. Сочинение с испугу написала в стихах на тему «Моя встреча с Пушкиным». Получила «Отлично».
Экзамен по французскому тоже прошёл легко: никто не донимал грамматикой, любимая Ленора Яковлевна просто попросила прочесть наизусть то, что мы учили, выслушала, явно получая удовольствие, и поставила пятёрку. ( Что бы я делала, если бы родилась на пятьдесят лет позже с этим ЕГЭ?)
Мама сшила выпускное платье из самого дешёвого материала. Марусе не понравилось. Из крохотного отрезка дедерона, подаренного тётей, она соорудила себе что-то предельно короткое и бесформенное. Но в парикмахерскую пошла, как и все одноклассницы. Её длинные волосы долго начёсывали, сооружая на голове башню, закреплённую миллионом «невидимок», затем опустили на глаза чёлку и залили всё это мебельным лаком. Увидев себя в зеркале, Маруся ужаснулась и стала всё это разбирать, но башня была создана на века, поэтому на выпускной Маруся явилась с чем-то невообразимым на голове, вроде развалин старой крепости.
Накануне выпускного классная руководительница Елена Сергеевна позвала всех к себе домой. Она была потрясающей классной: водила с мужем-альпинистом детей в походы, а потом и в горы. Альпинистская романтика, очень особенные песни так сплачивают! Только Маруся опять-таки, была маргиналом: формально - из-за язвы, на самом деле, из-за нищеты, Маруся и мечтать не могла ни о каких походах. Будем справедливы: этот класс однажды чуть было не расформировали, потому что в нём не было достаточного процента пролетарских детей, слава Богу, обошлось! Родители моих одноклассников в основном - «плавали», а значит, у кого-то появлялись первые шариковые ручки, первые колготки, одевались, в основном, прилично, но всё прятала обязательная форма: коричневое платье с белым воротничком и чёрный фартук, как у гимназисток. Поэтому разницы в достатке родителей мы не замечали: все были равны и встречались не по одёжке.
От Елены Сергеевны с угла Кировского и ул. Попова шли пешком. Шли всю белую ночь через весь город. По улице Писарева, где Марусю зачали, шла поливальная машина. Маруся ещё не видела фильмов Хуциева, но романтизм шестидесятников почему-то был у неё в крови, она гордо шагнула под сверкающую радугой струю воды, и её с ног до головы усыпало грязным песком, смытым с асфальта.
Прошли Нарвские ворота, ряды одноклассников редели, один был бы не прочь проводить Марусю до дома, но она, от переживаний закурила, дальше, ещё километров десять до улицы Солдата Корзуна шла одна.
Сам выпускной вечер стал катастрофой. Ну, потому что, если Новый год - то как в «Карнавальной ночи», если выпускной - то как… ну не помню, в общем, они идут шеренгой в белых фартуках по набережной Невы и поют что-то лирическое и обнадёживающее. А тут… Шесть мальчиков на шестнадцать девочек, никакого тебе прощального вальса. Какая-то толкотня… На Неве - пошлятина: первое представление «Алых парусов», - Ассоль! - Капитан Грей ждёт тебя! В Лебяжьей канавке плавают хорошо отпраздновавшие. Маруся бежала в слезах . ( Да! уже заметно, что Маруся была только в двух состояниях: либо в восторге, либо - в слезах!)
Куда? К Колесу! У него на Таврической был выход на крышу, а там было плоская площадка. Видно было очень далеко: сразу несколько разведённых мостов и восход, незабываемый восход над Невой!
А потом Маруся поступила к Корогодскому.
Учёба занимала всё время, но связь с «кругом избранных» продолжалась ещё много лет. Соля женился на Гусе. Правда, этому предшествовал «декадентский» эпизод, когда Гуся пыталась повеситься в подвенечном платье. Но - обошлось. Двое детей и вполне себе реалистичное, лишённое иллюзий существование, в котором Гуся, как ведущая, не лишала себя, женскиих радостей, да кто ж осудит столь рано оказавшуюся за мужем женщину? Отличились оба тем, что втянули бывших друзей в откровенную «Пирамиду». С тех пор многие с ними не здороваются.
Колесо стал режиссёром, играл и ставил в провинции. Менял жён, охмуряя их своим поэтическим детским лепетом. Единственный, ставил пьесы Каца, один из многих, что пытались, но… слава Богу! Жив ещё.
Гуга перестала писать стихи и потихоньку всё больше стала похожа на свою очень практичную маму. Когда Эсфирь Исаевна вернулась в Ленинград, она тут же нашла направление своей кипучей энергии: достав из огромного шкафа старые наряды, стала перешивать из них дочерям что-то невообразимое и невозможное к употреблению. Жаль, не дожила она до эпохи Васильева, он бы, наверное, оценил дизайн. Квартиру она тоже стала перестраивать, делая из кухни комнату для Гуги. Когда пробили в потолке дыру, с гордостью сказала Марусе: - Смотри, какая вентиляция - человека выносит!
Но, может, и правда, хватит отдавать дань безумию, его было с избытком в нашей молодости.
Маруся познакомила Гугу с художником Окунем, который жил от неё через дом. Окунь к Гуге зачастил. Куда-то они вдвоём рванули в заповедные места, после чего Саша написал м.б. одну из лучших своих картин : «Невеста» - На золотистом фоне девочка в фате, которая то ли снимает, то ли надевает обручальное кольцо… Потом - очередной эмоциональный всплеск, - и картину режут ножом… Потом заклеивают и преподносят тому же хирургу Зельдовичу, что лечил Марусину и впоследствии, Саши Окуня маму.
Кто бы подумал на Земле Обетованной, на что в своё время был способен этот очень успешный, ироничный и уравновешенный художник! С ведьмой встретился. Но ноги унёс вовремя. Надёжная жена спасла.
Сергеич… Его страшная смерть стала для нас для всех шоком. Хотя… Мы все как-то самоустранились. Ну да, он поступил на химфак, потом неожиданно ушёл в армию, потом вернулся, потом работал дворником на Вознесенском проспекте, ему тогда помогали, к нему приходили. Маруся с ним переписывалась, пока он был в армии, письма сохранились, в них нет ничего замечательного, просто товарищеская поддержка. Потом Сергеич женился на ТЮТовке из очень хорошей семьи. Почему-то не сложилось. Однажды Гуся с Солей пригласили старых друзей. Сергеич пришёл, выпил, ушёл на кухню, на кухне раздался грохот упавшего тела. Гуся сказала брезгливо: - ну вот, опять…
Маруся, занятая своими делами, не знала, что Сергеич спился. Да и поверить в это было трудно: железный Сергеич! Почему? Никто не знает. Может, ферменты, справляющиеся с алкоголем, не вырабатывались. Такое бывает. Но дело не в этом. Мало ли у кого плохо с ферментами. Это для докторов. Дело в другом. Его мама умерла, а папа снова женился, и Коля стал никому не нужен, со всеми своими незаурядными мозгами. И - главная проблема питерских мальчиков и девочек - отсутствие жилплощади. Провинциалы поселялись в общежитиях, а потом получали свои законные восемь-десять квадратных метров. С этого можно было начинать! Мы, Питерские, живущие под родительской фамилией, ни на что права не имели. Девочки без собственного жилья не рассматривались в качестве невест, мальчикам было намного хуже. Создать семью, будучи в полной зависимости от жены и её родителей? Как это? Сергеич - с детства лидер, вдруг оказывается никем, человеком, не способным завести и обеспечить ?... Говорят, что и в армию он пошёл, потому что не имел права на общежитие, а жить было негде. А ещё идеализм, максимализм, ну, наш полный набор, неумение идти на компромиссы, ловчить, выгадывать… Бросился под электричку, гроб не открывали. На поминках делали общую фотографию, на которой, залив горе, все уже улыбались. Только Абраша на балконе рассказывал Марусе то, что знал о последних днях Сергеича, и ещё иногда на балкон выходила никому не интересная последняя его женщина, та, которая любила, пыталась спасти и больше всех не могла смириться с потерей.
Абраша.
Он был среди нас, как не от мира сего: всегда любящий, всегда понимающий, прощающий… У него были идеи, которые иногда удавалось воплотить, но тут же находились те, кто эти идеи присваивал, даже самые близкие, включая жену, которая всем ему была обязана, поднялась, обворовав очередного своего шефа, и с презрением давала работу уже уставшему бывшему мужу, который, как всегда, был талантлив. Вечная история: деловитые и наглые используют талантливых нестяжателей… Но в рамках одной семьи… Когда и ребёнок общий…Абраша не боролся за свои права, говорил - да ладно!.. и выпивал. Как и многих, водка примиряла его с миром. Он умер легко и красиво: вошёл в прохладную реку, поплыл, вздрогнул и пошёл на дно…
Дубровский. Маруся увидела его впервые в аккуратненьком пальто с каракулевым воротником - мальчик из хорошей семьи. В юности был любвеобилен, первым женился, первым стал отцом. В «Муху» не поступил, стал завсегдатаем «Сайгона», бродил по городу, философствовал, искал смысл жизни, то пробовал наркотики, попав в компанию какого-то таинственного «Солнышка», то изучал японскую культуру. Без работы, почти без денег, он как-то вполне комфортно существовал, время от времени поселяясь к кому-нибудь из друзей, становясь как бы членом семьи. От жены ушёл, чувствовал себя свободным и независимым, что было несложно, поскольку родители продолжали содержать взрослого сына.
ПИСЬМО « Ожидание и надежда увидеть нечто за поворотом судьбы.
Вероятность! Жизнь - вероятность. (пусть это эпиграф)
Ты моя вся, потому что ничего не хочешь дать. За это я беру тебя всю. Создаю из звучания тебя, твоих губ, волос, рук, взгляда. Создаю тебя из тебя, но другую, не просто живую - любимую.
Послушай, когда тебе будет очень, совсем больно, вспомни. Я всегда на коленях перед тобой. Как раскаявшийся мальчик, как седой, седой старик перед цветком, как в ту ночь, всегда смотрю тебе в глаза и вижу, как рождается из боли твоя улыбка - ещё печальная. Я желаю её до неистовства, наконец, она расцветает, и будит во мне такое страдание, что всё: небо, я, всё становится восторгом и мукой.
Я для тебя - рождающей боль.
Прошу тебя, пиши мне каждый день хоть слово. Я должен знать каждый день, что ты есть.
Владимир.»
ДОКТОР: - ну, просто Захер-Мазох!
- Да нет, конечно. Дубровский любил себя, и все эти выкрутасы, полагаю, были только развлечением его бессонных ночей, или, в самом деле, вызваны каким-то лёгким наркотиком. И, конечно, никакой такой роковой ночи с Марусей не было.
Потом он любил Гугу, потом ещё кого-то… Потом женился на Марусиной подруге, родил сына и влюбляться перестал. Про Марусю однажды сказал: - « Ну, надо же, тут сидит целое благородное собрание - никому не даст! И вдруг появляется какой-то мизерабль…!»
«Хиппы запоздалые», - тоже его выражение. В уникальном сборнике рассказов о «Сайгоне», - очень хороший его рассказ.
С годами Вова остепенился, закрылся в себе, стал жить один, и по собственному его выражению, «стремиться к форме шара». По ночам он делал вещицы из кожи и дерева, тщательно отполированные пепельницы из кап, деревянные ювелирные изделия, стал уникальным мастером. Днём он разъезжает на велосипеде, непрерывно слушая музыку, ещё больше отгораживающую его от мира, который, похоже, ему только мешает. Теперь Маруся страшно его раздражает, он, извиняясь, объясняет, что не терпит «Тельцов».
Друзей, которых он любил, почти не осталось.
У каждого свой ТЮТ. Я не претендую на объективное мнение. Я говорю только о том своём поколении 50 -53г.г. которое, почему-то не нашло себе места в этом мире. Можно назвать ещё несколько фамилий безвременно ушедших ровесников. Думаю, что прав был Дубровский: мы пытались жить в идеальном мире, и все наши иллюзии были жесточайшим образом разбиты реальностью.
1969 год
Получив свой аттестат с предсказуемыми тройками по всем точным наукам, Маруся пошла поступать в Театральный.]