Прощай, нищета! Краткая экономическая история мира. Книга в кратком изложении за 10 минут
Читаем вместе с финансовым парфюмером книги в кратком изложении. Почему до Промышленной революции экономическое развитие было таким медленным? Что стало причиной стремительного экономического роста в Европе в XIX веке? Почему в наше время одни страны очень богаты, а другие по-прежнему бедны? Объяснение разницы в благосостоянии народов через культурную традицию. Темой этой увлекательной книги, работа над которой продолжалась 20 лет, является история цивилизации от неолитической до Промышленной революции и до наших дней. Историю человечества Грегори Кларк представляет читателю не в виде череды сменяющих друг друга королей, цезарей, пап, прелатов и президентов, а в форме информации экономического характера, большая часть которой была получена им в результате анализа документальных свидетельств. На страницах этой книги вы найдете графики, таблицы и схемы, проливающие свет на то или иное темное место в истории. Отступления Кларка не менее интересны, чем основная линия книги. Его стиль изящен и ясен, а юмор пронизывает весь текст, оставаясь при этом ненавязчивым. Книга вызвала довольно резкую критику, что представляется странным, учитывая ту деликатность, с которой автор излагает свои выводы. Скорее всего, критическую реакцию могло вызвать то, что Кларк придает большое значение культурным факторам, способствующим экономическому развитию или же, наоборот, тормозящим рост такую точку зрения иногда ошибочно отождествляют с расизмом. Парфюмер рекомендует эту книгу всем, кто хочет обогатить свои представления об экономической истории человечества.
Представьте себе жизнь в Англии XVIII века. Скорее всего, это будет образ, подобный тому, что запечатлел Джошуа Рейнолдс на своем полотне “Семейство Бреддил”, написанном в 1789 году. В резном кресле сидит женщина в пышной юбке и с комнатной собачкой на коленях. Муж в напудренном парике и костюме для верховой езды стоит рядом и смотрит прямо на зрителя. Их сын, облокотившись на пьедестал скульптурной композиции, держит в руках перчатки и шляпу. Он скучает. Похоже, его этот сеанс позирования для семейного портрета утомляет больше, чем родителей.
Основные идеи книги
В эпоху неолита и в XVIII веке уровень жизни был практически одинаковым. Только после Промышленной революции уровень жизни в Европе стал расти. До этого исторического периода человечество не могло выбраться из мальтузианской ловушки. Парадокс Мальтуса все, что повышает смертность, способствует повышению уровня жизни. В мальтузианской модели мира технологии развиваются чрезвычайно медленно. Промышленная революция не была мгновенным разрывом с прошлым. Экономический прорыв XIX века во многом был следствием резкого повышения рождаемости в обеспеченных слоях общества. Поведенческие модели и ценности среднего класса последовательно распространились на все общество. Именно вследствие этого западному обществу удалось значительно повысить уровень жизни. Тем не менее, как показывают исследования, материальное благосостояние не приносит с собой счастья.
“До тех пор, пока технологический прогресс идет медленно, повышение материального благосостояния не может быть непрерывным процессом”.
Теперь представьте себе жизнь наших предков - охотников-собирателей на заре цивилизации. Наверное, она не слишком отличалась от жизни индейцев племени нукак, лишь недавно обнаруженного в амазонской сельве. На фотографиях племени можно видеть лишенных какой-либо одежды женщин, сидящих на корточках вокруг грубо сделанных мисок с плодами. Младенцы висят на матерях; те кормят их грудью, не отрываясь от работы. Живут эти люди в шалашах, покрытых листьями. В общем, легкой такую жизнь никак не назовешь.
“Со времен Промышленной революции... мы оказались в новом - очень странном - мире, в котором теоретическая экономика никак не может объяснить разницу в благосостоянии между разными странами и народами”.
А теперь скажите в каком из этих двух миров вы предпочли бы жить? Большинство, несомненно, выберет для себя Англию XVIII века. А ведь последние исследования показывают, что уровень жизни среднего англичанина, жившего в ту эпоху, был не выше, чем у современного индейца из племени нукак. Рейнолдсом и другими художниками были увековечены отдельные баснословно богатые представители века романтизма, а среднему англичанину жилось в то время не легче и не лучше, чем какому-нибудь охотнику-собирателю за 10 тысяч лет до нашей эры. Может быть, нашим предкам из каменного века повезло даже больше по крайней мере, равноправия в их обществе было куда больше.
“Первобытный человек неплохо питался - по сравнению с жителями одной из богатейших стран XIX века”.
Мальтузианская ловушка
Объяснением такому ошеломляющему отсутствию прогресса служит так называемая мальтузианская ловушка. Это явление получило свое название по имени описавшего его английского ученого Томаса Мальтуса. В своем “Опыте закона о народонаселении”, опубликованном в 1798 году, Мальтус рассматривает соотношение между количеством населения и уровнем жизни. Полученная им модель выглядит простой и убедительной, по крайней мере для современной ему экономики. В этой модели достаточно учитывать всего три фактора уровень рождаемости в том или ином обществе, уровень смертности и уровень производительности труда в конкретный момент времени. Согласно этой теории, по мере увеличения населения уровень жизни падает, так как за то же количество ресурсов конкурирует большее количество людей. Производительность же, по Мальтусу, в какой-то мере меняется в соответствии с уровнем технологического развития общества.
“В обществах, занимавшихся охотой и собирательством, а также подсечным земледелием, существовало своего рода «первобытное изобилие», характеризовавшееся избытком досуга, а не материальных благ”.
Мальтус распространяет свою теорию на любое сообщество, будь то колония колибри или же человеческий коллектив. Для современного читателя многие ее положения звучат по меньшей мере странно. То, что для нас по определению является злом, Мальтус характеризует как благо, и наоборот. Обычно войны, насилие, неурожаи, антисанитарию, недостаток гигиены и стихийные бедствия не принято считать положительными факторами. В мальтузианской же модели они дают сугубо положительный эффект повышая уровень смертности, они повышают средний уровень жизни. Ну а такие явления, как мир, перераспределение благ в пользу нуждающихся, улучшение системы здравоохранения и стабильность в обществе являются в этой модели факторами отрицательного воздействия снижая уровень смертности и, скорее всего, повышая рождаемость, они снижают средний уровень жизни каждого из членов общества. Парадокс, но в логичности ему не откажешь.
“Чума была отнюдь не суровой карой мстительного Бога из Ветхого Завета, обрушившего свой гнев на погрязшую в грехе Европу, а всего лишь мягким порицанием, вынесенным провинившимся каким-то благодетельным божеством Нового времени”.
Со времен неолитической революции, когда 10-12 тысяч лет назад люди перешли от собирательства к земледелию, и вплоть до XIX века эта статичная мальтузианская экономика загоняла цивилизацию в ловушку, не позволявшую совершить прорыв к значительному повышению среднего уровня жизни. Развитие технологий шло слишком медленно. Среднегодовой уровень технологического прогресса вплоть до начала XIX века можно считать равным 0,05%. В наше время этот показатель стал выше примерно в 30 раз. Но, несмотря на всю неспешность прогресса, в Европе все же постепенно накапливались изменения, которые со временем привели к прорыву - Промышленной революции. Одной из важных особенностей доиндустриальной жизни была антисанитария в те времена, например, в Лондоне было в порядке вещей использовать подвал собственного дома как выгребную яму. Мылись редко, а плотность населения в городах в ту эпоху выросла во много раз. Чудовищные условия проживания повышали уровень смертности наравне с чумой - еще одним “полезным” фактором, способствовавшим переменам в обществе.
“В силу статического характера экономики и предлагавшихся ею ограниченных возможностей потомки излишне плодовитых богатых семей оказывались ниже своих родителей на ступеньках социальной иерархии”.
Как в любом сообществе животных, в человеческом социуме играл свою роль и естественный отбор. Те же качества, которые позволяли человеку стать представителем среднего класса - крестьянином-фермером или ремесленником, - вознаграждались успешным размножением. У трудолюбивого, обученного грамоте и счету, потерявшего вкус к разбою жителя доиндустриальной эпохи рождалось больше детей, у которых, в свою очередь, было больше шансов выжить - несмотря на антисанитарию и болезни. Исследования показывают, что у богатых людей того времени было больше детей, чем у бедных (в среднем вдвое) и жили они дольше.
“В Промышленной революции нет по сути ничего собственно промышленного”.
Это явление имело и свою оборотную сторону в силу статичности экономики дети из богатых семей не были уверены в своем будущем. Не имея возможности унаследовать в одиночку семейное дело, они были вынуждены браться за работу, не соответствующую их статусу. Наследник крупного землевладельца распоряжался небольшим клочком земли, дети хозяина ремесленной мастерской становились простыми мастерами. Посредством этих механизмов в обществе постепенно распространялись такие атрибуты буржуазного менталитета, как упорство, изобретательность и привычка много работать, которые заложили фундамент последующей революции. Возможно, в этом процессе играли роль не только культурные и экономические факторы существует вероятность, что на том этапе в природе человека произошли некоторые изменения на генетическом уровне.
“Повышение уровня инновационности экономики Англии периода Промышленной революции было не столько результатом увеличившегося вознаграждения за внедрение инноваций, сколько следствием более широкого предложения инновационных решений, вознаграждавшихся по-прежнему весьма скромно”.
Промышленная революция
Несмотря на устоявшееся название, Промышленную революцию нельзя назвать революцией в привычном смысле слова в ту эпоху не было резкого разрыва с прошлым, в результате которого производительность труда резко выросла, а экономика европейских стран получила единовременный импульс к росту. Скорее, мы можем говорить об ускорении давно наблюдавшейся тенденции. Технологический прогресс шел своим чередом задолго до 1800 года. Он был постепенным и далеко не всегда равномерным. Сегодня вызывает затруднения даже фиксация даты начала Промышленной революции. Помимо привычного 1800 года, можно указать и другие рубежи 1860, 1600 или даже 1200 годы. Кроме того, не следует забывать, что скачкообразный рост доходов на душу населения, характерный для XIX века, связан не только с научно-техническим прогрессом, но и со снижением рождаемости. Этот процесс затронул сначала высшее сословие, а затем распространился на все слои общества детей в семьях рождалось все меньше.
“Бедные страны пользовались теми же технологиями, что и богатые. Они добились той же отдачи на единицу вложенного капитала. Но они тратили такое количество рабочей силы на каждую используемую машину, что при этом терялись все преимущества механизации производства”.
Традиционная теория Промышленной революции не дает объяснения всем историческим фактам. Некоторые историки ищут их причины в потрясениях, выходящих за рамки экономики, - в реформах политических институтов и в укоренении демократических форм правления. Впрочем, если взять Англию, то в этой стране большинство институтов, необходимых для экономического роста, существовало уже к 1200 году. Мотивы для упорной работы и инвестирования капитала были в ту эпоху едва ли не сильнее, чем в наши дни. Другие исследователи полагают, что доиндустриальная экономика была переведена из статического в динамическое равновесие каким-то внешним воздействием незадолго до 1800 года. Ученые давно пытаются определить, что именно стало этим решающим фактором - уголь, колонии или же что-то еще. К сожалению, пока что эта гипотеза не получила убедительного фактического обоснования.
“Человеческие сообщества, зажатые в тисках мальтузианской ловушки, далеко не всегда характеризовались крайней бедностью - даже по современным стандартам”.
Долгое время не было ответа и на вопрос, почему Промышленная революция состоялась в Европе, а не в Китае, Японии или Индии. Вполне вероятно, что это произошло по исторической случайности, которая тем не менее была во многом обусловлена европейскими социальными нормами. Например, стабильное общественное устройство существует в Англии с 1200 года. С конца XIII века в этой стране наблюдается снижение роста населения. Стабильная экономика и умеренная рождаемость в равной мере способствовали экономическому росту. Но ведь в Китае и Японии также существовало стабильное общество, в котором не меньше, чем в Англии, поощрялись такие ценности, как бережливость, трудолюбие, честность и образованность. У этих стран были все предпосылки к экономическому прорыву. Недоставало им немногого плодовитого высшего сословия и распространения ценностей (и поведенческих моделей) среднего класса вниз по иерархической лестнице. Например, в период правления династии Токугава в богатых японских семьях рождалось так мало детей, что им не приходилось прикладывать усилий, чтобы унаследовать занятие, соответствующее их статусу. За них лично, конечно, можно только порадоваться, но экономике в целом это на пользу не шло.
“Высокий доход на душу населения во многом определяет стандарты жизни в современном мире. Тем не менее материальное благосостояние не принесло людям счастья. Как мы видим, еще одна базовая посылка теоретической экономики оказалась ложной”.
Великий разрыв
Александрия, Бомбей, Шанхай - все эти города к началу XX века были полностью интегрированы в британскую экономику. Стоимость перевозок, доступность капитала, культурные и властные институты этих регионов были сравнимы с аналогами в Великобритании. Казалось, и этим городам, и всему так называемому “развивающемуся миру” уготовано радужное будущее. История распорядилась иначе. Одни страны стали сказочно богатыми, другие остались бедными, а некоторые, как, например, отдельные африканские государства, обнищали еще сильнее. Уровень жизни в Англии начала XIX века был, наверное, в два с половиной раза выше, чем в Малави в наши дни. Этот огромный разрыв между богатыми и бедными странами наглядно проявляется в оплате труда. Почасовая ставка индийского рабочего, занятого в текстильной промышленности, составляет 38 центов. Час его коллеги, работающего в США, оценивается в девять долларов.
“Доля людей, считающих себя счастливыми в тех странах, которые по бедности сравнимы с государствами доиндустриальной эпохи, в среднем не слишком отличается от процента счастливых граждан, проживающих в самых богатых странах, например в США”.
Механизм образования такого разрыва частично объясняется на примере истории хлопчатобумажной промышленности. Промышленное производство изделий из хлопка вообще может считаться лабораторно-чистым экспериментом оно стало развиваться на заре Промышленной революции - одновременно в богатых и в бедных странах. В Англии и в Индии рабочие обрабатывали одно и то же сырье на одинаковых машинах. При этом производительность труда в Индии была значительно ниже, чем в Англии. Индийские рабочие затрачивали намного меньше труда в единицу времени, чем их английские коллеги. (И сегодня индийские рабочие-текстильщики уделяют работе лишь 15 минут из каждого рабочего часа.) Та же картина вырисовывается при сравнении железных дорог разных стран в XIX веке. В бедных странах были точно такие же локомотивы и рельсы, как и в богатых. Тем не менее их производительность была катастрофически низка, что не могло не сказываться на показателях экономического роста.
“Судя по всему, современный человек не создан быть довольным жизнью. Этот мир унаследовали от предков лишь самые завистливые их потомки”.
В чем причина этого явления В плохом управлении, в географическом факторе Возможно. Впрочем, более убедительный вариант ответа следует искать в социальной области. В то время английская культура труда еще не была широко распространена в бедных странах. Английские рабочие были более сознательными и дисциплинированными, чем их собратья по цеху в Индии. Это и породило разрыв, сохраняющийся и в наши дни. Сегодня в мире есть люди, куда более богатые, чем когда-либо в истории. В то же время на протяжении многих тысячелетий не было в мире такого количества столь бедных людей, как в современную нам эпоху.
К сожалению, современное производство предъявляет еще более жесткие требования к сознательности и дисциплинированности работников, так как цена любой ошибки в производственном процессе становится слишком высокой. Однако все вышесказанное вовсе не обрекает бедные страны на вечную нищету. Человеческим сообществам свойственна высокая адаптивность. Например, исторически северная Германия доминировала над южной. Сегодня же расстановка сил является обратной. Вскоре после Первой мировой войны север Англии поменялся местами с югом в сфере экономической активности. Бедствовавшая на протяжении двухсот лет Ирландия недавно сравнялась по достатку с Англией. Вспомним и о “ценностях среднего класса” их ведь всего лишь чуть-чуть не хватило на то, чтобы Промышленная революция состоялась и в Китае. Сегодня эти давно посеянные семена дают мощные всходы, и даже 30 лет господства коммунистической идеологии не смогли разрушить культурные предпосылки для экономического благополучия этой страны. Япония также смогла оправиться от катастрофических для нее последствий Второй мировой войны.
Триумф Запада
История последних двух столетий как будто бы дает нам бесчисленные подтверждения превосходства западной модели. В конце концов, именно на Западе неизменно рос доход на душу населения, именно здесь снижалась детская смертность, здесь возрастает продолжительность жизни, здесь с наибольшим успехом борются с неравенством. Впрочем, этот “триумф” Запада омрачают весьма неприятные парадоксы. Во-первых, экономическая наука этой цивилизации достигла своего пика в начале XIX века, не произведя ничего лучше классических мальтузианских моделей. С тех пор она потеряла способность объяснять механизм обогащения одних стран и обнищания других. Соответственно, наука стала неспособна “прописать лекарство” от бедности и от других экономических недугов. Во-вторых, стало ясно, что небывалое богатство развитых стран вовсе не гарантирует счастья их граждан. Например, доход на душу населения в Японии увеличился с 1958 года в семь раз, тогда как индекс счастья жителей страны за это время несколько снизился. Судя по всему, предками современного человека были люди деятельные, не удовлетворенные своим положением и готовые на все ради того, чтобы это положение улучшить. Довольные же, похоже, вымерли, а вместе с ними умерла и надежда на общечеловеческую удовлетворенность и счастье.
Об авторе
Грегори Кларк - специалист по истории экономики, возглавляет факультет экономики в Университете Калифорнии.
Добавиться в друзья можно вот тут
Понравился пост? Расскажите о нём друзьям, нажав на кнопочку ниже:
Представьте себе жизнь в Англии XVIII века. Скорее всего, это будет образ, подобный тому, что запечатлел Джошуа Рейнолдс на своем полотне “Семейство Бреддил”, написанном в 1789 году. В резном кресле сидит женщина в пышной юбке и с комнатной собачкой на коленях. Муж в напудренном парике и костюме для верховой езды стоит рядом и смотрит прямо на зрителя. Их сын, облокотившись на пьедестал скульптурной композиции, держит в руках перчатки и шляпу. Он скучает. Похоже, его этот сеанс позирования для семейного портрета утомляет больше, чем родителей.
Основные идеи книги
В эпоху неолита и в XVIII веке уровень жизни был практически одинаковым. Только после Промышленной революции уровень жизни в Европе стал расти. До этого исторического периода человечество не могло выбраться из мальтузианской ловушки. Парадокс Мальтуса все, что повышает смертность, способствует повышению уровня жизни. В мальтузианской модели мира технологии развиваются чрезвычайно медленно. Промышленная революция не была мгновенным разрывом с прошлым. Экономический прорыв XIX века во многом был следствием резкого повышения рождаемости в обеспеченных слоях общества. Поведенческие модели и ценности среднего класса последовательно распространились на все общество. Именно вследствие этого западному обществу удалось значительно повысить уровень жизни. Тем не менее, как показывают исследования, материальное благосостояние не приносит с собой счастья.
“До тех пор, пока технологический прогресс идет медленно, повышение материального благосостояния не может быть непрерывным процессом”.
Теперь представьте себе жизнь наших предков - охотников-собирателей на заре цивилизации. Наверное, она не слишком отличалась от жизни индейцев племени нукак, лишь недавно обнаруженного в амазонской сельве. На фотографиях племени можно видеть лишенных какой-либо одежды женщин, сидящих на корточках вокруг грубо сделанных мисок с плодами. Младенцы висят на матерях; те кормят их грудью, не отрываясь от работы. Живут эти люди в шалашах, покрытых листьями. В общем, легкой такую жизнь никак не назовешь.
“Со времен Промышленной революции... мы оказались в новом - очень странном - мире, в котором теоретическая экономика никак не может объяснить разницу в благосостоянии между разными странами и народами”.
А теперь скажите в каком из этих двух миров вы предпочли бы жить? Большинство, несомненно, выберет для себя Англию XVIII века. А ведь последние исследования показывают, что уровень жизни среднего англичанина, жившего в ту эпоху, был не выше, чем у современного индейца из племени нукак. Рейнолдсом и другими художниками были увековечены отдельные баснословно богатые представители века романтизма, а среднему англичанину жилось в то время не легче и не лучше, чем какому-нибудь охотнику-собирателю за 10 тысяч лет до нашей эры. Может быть, нашим предкам из каменного века повезло даже больше по крайней мере, равноправия в их обществе было куда больше.
“Первобытный человек неплохо питался - по сравнению с жителями одной из богатейших стран XIX века”.
Мальтузианская ловушка
Объяснением такому ошеломляющему отсутствию прогресса служит так называемая мальтузианская ловушка. Это явление получило свое название по имени описавшего его английского ученого Томаса Мальтуса. В своем “Опыте закона о народонаселении”, опубликованном в 1798 году, Мальтус рассматривает соотношение между количеством населения и уровнем жизни. Полученная им модель выглядит простой и убедительной, по крайней мере для современной ему экономики. В этой модели достаточно учитывать всего три фактора уровень рождаемости в том или ином обществе, уровень смертности и уровень производительности труда в конкретный момент времени. Согласно этой теории, по мере увеличения населения уровень жизни падает, так как за то же количество ресурсов конкурирует большее количество людей. Производительность же, по Мальтусу, в какой-то мере меняется в соответствии с уровнем технологического развития общества.
“В обществах, занимавшихся охотой и собирательством, а также подсечным земледелием, существовало своего рода «первобытное изобилие», характеризовавшееся избытком досуга, а не материальных благ”.
Мальтус распространяет свою теорию на любое сообщество, будь то колония колибри или же человеческий коллектив. Для современного читателя многие ее положения звучат по меньшей мере странно. То, что для нас по определению является злом, Мальтус характеризует как благо, и наоборот. Обычно войны, насилие, неурожаи, антисанитарию, недостаток гигиены и стихийные бедствия не принято считать положительными факторами. В мальтузианской же модели они дают сугубо положительный эффект повышая уровень смертности, они повышают средний уровень жизни. Ну а такие явления, как мир, перераспределение благ в пользу нуждающихся, улучшение системы здравоохранения и стабильность в обществе являются в этой модели факторами отрицательного воздействия снижая уровень смертности и, скорее всего, повышая рождаемость, они снижают средний уровень жизни каждого из членов общества. Парадокс, но в логичности ему не откажешь.
“Чума была отнюдь не суровой карой мстительного Бога из Ветхого Завета, обрушившего свой гнев на погрязшую в грехе Европу, а всего лишь мягким порицанием, вынесенным провинившимся каким-то благодетельным божеством Нового времени”.
Со времен неолитической революции, когда 10-12 тысяч лет назад люди перешли от собирательства к земледелию, и вплоть до XIX века эта статичная мальтузианская экономика загоняла цивилизацию в ловушку, не позволявшую совершить прорыв к значительному повышению среднего уровня жизни. Развитие технологий шло слишком медленно. Среднегодовой уровень технологического прогресса вплоть до начала XIX века можно считать равным 0,05%. В наше время этот показатель стал выше примерно в 30 раз. Но, несмотря на всю неспешность прогресса, в Европе все же постепенно накапливались изменения, которые со временем привели к прорыву - Промышленной революции. Одной из важных особенностей доиндустриальной жизни была антисанитария в те времена, например, в Лондоне было в порядке вещей использовать подвал собственного дома как выгребную яму. Мылись редко, а плотность населения в городах в ту эпоху выросла во много раз. Чудовищные условия проживания повышали уровень смертности наравне с чумой - еще одним “полезным” фактором, способствовавшим переменам в обществе.
“В силу статического характера экономики и предлагавшихся ею ограниченных возможностей потомки излишне плодовитых богатых семей оказывались ниже своих родителей на ступеньках социальной иерархии”.
Как в любом сообществе животных, в человеческом социуме играл свою роль и естественный отбор. Те же качества, которые позволяли человеку стать представителем среднего класса - крестьянином-фермером или ремесленником, - вознаграждались успешным размножением. У трудолюбивого, обученного грамоте и счету, потерявшего вкус к разбою жителя доиндустриальной эпохи рождалось больше детей, у которых, в свою очередь, было больше шансов выжить - несмотря на антисанитарию и болезни. Исследования показывают, что у богатых людей того времени было больше детей, чем у бедных (в среднем вдвое) и жили они дольше.
“В Промышленной революции нет по сути ничего собственно промышленного”.
Это явление имело и свою оборотную сторону в силу статичности экономики дети из богатых семей не были уверены в своем будущем. Не имея возможности унаследовать в одиночку семейное дело, они были вынуждены браться за работу, не соответствующую их статусу. Наследник крупного землевладельца распоряжался небольшим клочком земли, дети хозяина ремесленной мастерской становились простыми мастерами. Посредством этих механизмов в обществе постепенно распространялись такие атрибуты буржуазного менталитета, как упорство, изобретательность и привычка много работать, которые заложили фундамент последующей революции. Возможно, в этом процессе играли роль не только культурные и экономические факторы существует вероятность, что на том этапе в природе человека произошли некоторые изменения на генетическом уровне.
“Повышение уровня инновационности экономики Англии периода Промышленной революции было не столько результатом увеличившегося вознаграждения за внедрение инноваций, сколько следствием более широкого предложения инновационных решений, вознаграждавшихся по-прежнему весьма скромно”.
Промышленная революция
Несмотря на устоявшееся название, Промышленную революцию нельзя назвать революцией в привычном смысле слова в ту эпоху не было резкого разрыва с прошлым, в результате которого производительность труда резко выросла, а экономика европейских стран получила единовременный импульс к росту. Скорее, мы можем говорить об ускорении давно наблюдавшейся тенденции. Технологический прогресс шел своим чередом задолго до 1800 года. Он был постепенным и далеко не всегда равномерным. Сегодня вызывает затруднения даже фиксация даты начала Промышленной революции. Помимо привычного 1800 года, можно указать и другие рубежи 1860, 1600 или даже 1200 годы. Кроме того, не следует забывать, что скачкообразный рост доходов на душу населения, характерный для XIX века, связан не только с научно-техническим прогрессом, но и со снижением рождаемости. Этот процесс затронул сначала высшее сословие, а затем распространился на все слои общества детей в семьях рождалось все меньше.
“Бедные страны пользовались теми же технологиями, что и богатые. Они добились той же отдачи на единицу вложенного капитала. Но они тратили такое количество рабочей силы на каждую используемую машину, что при этом терялись все преимущества механизации производства”.
Традиционная теория Промышленной революции не дает объяснения всем историческим фактам. Некоторые историки ищут их причины в потрясениях, выходящих за рамки экономики, - в реформах политических институтов и в укоренении демократических форм правления. Впрочем, если взять Англию, то в этой стране большинство институтов, необходимых для экономического роста, существовало уже к 1200 году. Мотивы для упорной работы и инвестирования капитала были в ту эпоху едва ли не сильнее, чем в наши дни. Другие исследователи полагают, что доиндустриальная экономика была переведена из статического в динамическое равновесие каким-то внешним воздействием незадолго до 1800 года. Ученые давно пытаются определить, что именно стало этим решающим фактором - уголь, колонии или же что-то еще. К сожалению, пока что эта гипотеза не получила убедительного фактического обоснования.
“Человеческие сообщества, зажатые в тисках мальтузианской ловушки, далеко не всегда характеризовались крайней бедностью - даже по современным стандартам”.
Долгое время не было ответа и на вопрос, почему Промышленная революция состоялась в Европе, а не в Китае, Японии или Индии. Вполне вероятно, что это произошло по исторической случайности, которая тем не менее была во многом обусловлена европейскими социальными нормами. Например, стабильное общественное устройство существует в Англии с 1200 года. С конца XIII века в этой стране наблюдается снижение роста населения. Стабильная экономика и умеренная рождаемость в равной мере способствовали экономическому росту. Но ведь в Китае и Японии также существовало стабильное общество, в котором не меньше, чем в Англии, поощрялись такие ценности, как бережливость, трудолюбие, честность и образованность. У этих стран были все предпосылки к экономическому прорыву. Недоставало им немногого плодовитого высшего сословия и распространения ценностей (и поведенческих моделей) среднего класса вниз по иерархической лестнице. Например, в период правления династии Токугава в богатых японских семьях рождалось так мало детей, что им не приходилось прикладывать усилий, чтобы унаследовать занятие, соответствующее их статусу. За них лично, конечно, можно только порадоваться, но экономике в целом это на пользу не шло.
“Высокий доход на душу населения во многом определяет стандарты жизни в современном мире. Тем не менее материальное благосостояние не принесло людям счастья. Как мы видим, еще одна базовая посылка теоретической экономики оказалась ложной”.
Великий разрыв
Александрия, Бомбей, Шанхай - все эти города к началу XX века были полностью интегрированы в британскую экономику. Стоимость перевозок, доступность капитала, культурные и властные институты этих регионов были сравнимы с аналогами в Великобритании. Казалось, и этим городам, и всему так называемому “развивающемуся миру” уготовано радужное будущее. История распорядилась иначе. Одни страны стали сказочно богатыми, другие остались бедными, а некоторые, как, например, отдельные африканские государства, обнищали еще сильнее. Уровень жизни в Англии начала XIX века был, наверное, в два с половиной раза выше, чем в Малави в наши дни. Этот огромный разрыв между богатыми и бедными странами наглядно проявляется в оплате труда. Почасовая ставка индийского рабочего, занятого в текстильной промышленности, составляет 38 центов. Час его коллеги, работающего в США, оценивается в девять долларов.
“Доля людей, считающих себя счастливыми в тех странах, которые по бедности сравнимы с государствами доиндустриальной эпохи, в среднем не слишком отличается от процента счастливых граждан, проживающих в самых богатых странах, например в США”.
Механизм образования такого разрыва частично объясняется на примере истории хлопчатобумажной промышленности. Промышленное производство изделий из хлопка вообще может считаться лабораторно-чистым экспериментом оно стало развиваться на заре Промышленной революции - одновременно в богатых и в бедных странах. В Англии и в Индии рабочие обрабатывали одно и то же сырье на одинаковых машинах. При этом производительность труда в Индии была значительно ниже, чем в Англии. Индийские рабочие затрачивали намного меньше труда в единицу времени, чем их английские коллеги. (И сегодня индийские рабочие-текстильщики уделяют работе лишь 15 минут из каждого рабочего часа.) Та же картина вырисовывается при сравнении железных дорог разных стран в XIX веке. В бедных странах были точно такие же локомотивы и рельсы, как и в богатых. Тем не менее их производительность была катастрофически низка, что не могло не сказываться на показателях экономического роста.
“Судя по всему, современный человек не создан быть довольным жизнью. Этот мир унаследовали от предков лишь самые завистливые их потомки”.
В чем причина этого явления В плохом управлении, в географическом факторе Возможно. Впрочем, более убедительный вариант ответа следует искать в социальной области. В то время английская культура труда еще не была широко распространена в бедных странах. Английские рабочие были более сознательными и дисциплинированными, чем их собратья по цеху в Индии. Это и породило разрыв, сохраняющийся и в наши дни. Сегодня в мире есть люди, куда более богатые, чем когда-либо в истории. В то же время на протяжении многих тысячелетий не было в мире такого количества столь бедных людей, как в современную нам эпоху.
К сожалению, современное производство предъявляет еще более жесткие требования к сознательности и дисциплинированности работников, так как цена любой ошибки в производственном процессе становится слишком высокой. Однако все вышесказанное вовсе не обрекает бедные страны на вечную нищету. Человеческим сообществам свойственна высокая адаптивность. Например, исторически северная Германия доминировала над южной. Сегодня же расстановка сил является обратной. Вскоре после Первой мировой войны север Англии поменялся местами с югом в сфере экономической активности. Бедствовавшая на протяжении двухсот лет Ирландия недавно сравнялась по достатку с Англией. Вспомним и о “ценностях среднего класса” их ведь всего лишь чуть-чуть не хватило на то, чтобы Промышленная революция состоялась и в Китае. Сегодня эти давно посеянные семена дают мощные всходы, и даже 30 лет господства коммунистической идеологии не смогли разрушить культурные предпосылки для экономического благополучия этой страны. Япония также смогла оправиться от катастрофических для нее последствий Второй мировой войны.
Триумф Запада
История последних двух столетий как будто бы дает нам бесчисленные подтверждения превосходства западной модели. В конце концов, именно на Западе неизменно рос доход на душу населения, именно здесь снижалась детская смертность, здесь возрастает продолжительность жизни, здесь с наибольшим успехом борются с неравенством. Впрочем, этот “триумф” Запада омрачают весьма неприятные парадоксы. Во-первых, экономическая наука этой цивилизации достигла своего пика в начале XIX века, не произведя ничего лучше классических мальтузианских моделей. С тех пор она потеряла способность объяснять механизм обогащения одних стран и обнищания других. Соответственно, наука стала неспособна “прописать лекарство” от бедности и от других экономических недугов. Во-вторых, стало ясно, что небывалое богатство развитых стран вовсе не гарантирует счастья их граждан. Например, доход на душу населения в Японии увеличился с 1958 года в семь раз, тогда как индекс счастья жителей страны за это время несколько снизился. Судя по всему, предками современного человека были люди деятельные, не удовлетворенные своим положением и готовые на все ради того, чтобы это положение улучшить. Довольные же, похоже, вымерли, а вместе с ними умерла и надежда на общечеловеческую удовлетворенность и счастье.
Об авторе
Грегори Кларк - специалист по истории экономики, возглавляет факультет экономики в Университете Калифорнии.
Добавиться в друзья можно вот тут
Понравился пост? Расскажите о нём друзьям, нажав на кнопочку ниже: