О том, как Грангузье распознал необыкновенный ум Гарантюа, когда тот изобрел подтирку
К концу пятого года Грангузье, возвратившись после поражения канарийцев, навестил своего сына Гаргантюа. Обрадовался он ему, как только мог обрадоваться такой отец при виде такого сына: он целовал его, обнимал и расспрашивал о всяких его ребячьих делах. Тут же он не упустил случая выпить с ним и с его няньками, поговорил с ними о том о сем, а затем стал подробно расспрашивать, соблюдают ли они в уходе за ребенком чистоту и опрятность. На это ему ответил Гаргантюа, что он сам завел такой порядок, благодаря которому он теперь самый чистый мальчик во всей стране.
- Как так? - спросил Грангузье.
- После долговременных и любопытных опытов я изобрел особый способ подтираться, - отвечал Гаргантюа, - самый, можно сказать, королевский, самый благородный, самый лучший и самый удобный из всех, какие я знаю.
- Что же это за способ? - осведомился Грангузье.
- Сейчас я вам расскажу, - отвечал Гаргантюа. - Как-то раз я подтерся бархатной полумаской одной из ваших притворных, то бишь придворных, дам и нашел, что это недурно, - прикосновение мягкой материи к заднепроходному отверстию доставило мне наслаждение неизъяснимое. В другой раз - шапочкой одной из помянутых дам, - ощущение было то же самое. Затем шейным платком. Затем атласными наушниками, но к ним, оказывается, была прицеплена уйма этих поганых золотых шариков, и они мне все седалище ободрали. Антонов огонь ему в зад, этому ювелиру, который их сделал, а заодно и придворной даме, которая их носила!
Боль прошла только после того, как я подтерся шляпой пажа, украшенной перьями на швейцарский манер.
Затем как-то раз я присел под кустик и подтерся мартовской кошкой, попавшейся мне под руку, но она мне расцарапала своими когтями всю промежность.
- Оправился я от этого только на другой день, после того как подтерся перчатками моей матери, надушенными этим несносным, то бишь росным, ладаном.
Подтирался я еще шалфеем, укропом, анисом, майораном, розами, тыквенной ботвой, свекольной ботвой, капустными и виноградными листьями, проскурняком, диванкой, от которой краснеет зад, латуком, листьями шпината, - пользы мне от всего этого было, как от козла молока, - затем пролеской, бурьяном, крапивой, живокостью, но от этого у меня началось кровотечение, тогда я подтерся гульфиком, и это мне помогло.
Затем я подтирался простынями, одеялами, занавесками, подушками, скатертями, дорожками, тряпочками для пыли, салфетками, носовыми платками, пеньюарами. Все это доставляло мне больше удовольствия, нежели получает чесоточный, когда его скребут.
- Так, так, - сказал Грангузье, - какая, однако ж, подтирка, по-твоему, самая лучшая?
- Вот к этому-то я и веду, - отвечал Гаргантюа, - сейчас вы узнаете все досконально. Я подтирался сеном, соломой, пакЯей, волосом, шерстью, бумагой, но -
Кто подтирает зад бумагой,
Тот весь обрызган желтой влагой *.
- Что я слышу? - воскликнул Грангузье. - Ах, озорник ты этакий! Тишком, тишком уже и до стишков добрался?
- А как же, ваше величество! - отвечал Гаргантюа. - Понемножку кропаю, но только от стихоплетства у меня язык иной раз заплетается.
- Обратимся к предмету нашего разговора, - сказал Грангузье.
- К какому? - спросил Гаргантюа. - К испражнениям?
- Нет, к подтирке, - отвечал Грангузье.
- А как вы насчет того, чтобы выставить бочонок бретонского, если я вас положу на обе лопатки?
- Выставлю, выставлю, - обещал Грангузье.
- Незачем подтираться, коли нет дерма, - продолжал Гаргантюа. - А дерма не бывает, если не покакаешь. Следственно, прежде надобно покакать, а потом уж подтереться.
- Ах, как ты здраво рассуждаешь, мой мальчик! - воскликнул Грангузье. - Ей-богу, ты у меня в ближайшее же время выступишь на диспуте в Сорбонне, и тебе присудят докторскую степень - ты умен не по летам! Сделай милость, однако ж, продолжай подтиральное свое рассуждение. Клянусь бородой, я тебе выставлю не бочонок, а целых шестьдесят бочек доброго бретонского вина, каковое выделывается отнюдь не в Бретани, а в славном Верроне.
- Потом я еще подтирался, - продолжал Гаргантюа, - головной повязкой, думкой, туфлей, охотничьей сумкой, корзинкой, но все это была, доложу я вам, прескверная подтирка! Наконец шляпами. Надобно вам знать, что есть шляпы гладкие, есть шерстистые, есть ворсистые, есть шелковистые, есть атласистые. Лучше других шерстистые - кишечные извержения отлично ими отчищаются.
Подтирался я еще курицей, петухом, цыпленком, телячьей шкурой, зайцем, голубем, бакланом, адвокатским мешком, капюшоном, чепцом, чучелом птицы.
В заключение, однако ж, я должен сказать следующее: лучшая в мире подтирка - это пушистый гусенок, уверяю вас, - только когда вы просовываете его себе между ног, то держите его за голову. Вашему отверстию в это время бывает необыкновенно приятно, во-первых, потому, что пух у гусенка нежный, а во-вторых, потому, что сам гусенок тепленький, и это тепло через задний проход и кишечник без труда проникает в область сердца и мозга. И напрасно вы думаете, будто всем своим блаженством в Елисейских полях герои и полубоги обязаны асфоделям, амброзии и нектару, как тут у нас болтают старухи. По-моему, все дело в том, что они подтираются гусятами, и таково мнение ученейшего Иоанна Скотта.
Франсуа Рабле. Гаргантюа и Пантагрюэль (полная версия) ГЛАВА XIII
- Как так? - спросил Грангузье.
- После долговременных и любопытных опытов я изобрел особый способ подтираться, - отвечал Гаргантюа, - самый, можно сказать, королевский, самый благородный, самый лучший и самый удобный из всех, какие я знаю.
- Что же это за способ? - осведомился Грангузье.
- Сейчас я вам расскажу, - отвечал Гаргантюа. - Как-то раз я подтерся бархатной полумаской одной из ваших притворных, то бишь придворных, дам и нашел, что это недурно, - прикосновение мягкой материи к заднепроходному отверстию доставило мне наслаждение неизъяснимое. В другой раз - шапочкой одной из помянутых дам, - ощущение было то же самое. Затем шейным платком. Затем атласными наушниками, но к ним, оказывается, была прицеплена уйма этих поганых золотых шариков, и они мне все седалище ободрали. Антонов огонь ему в зад, этому ювелиру, который их сделал, а заодно и придворной даме, которая их носила!
Боль прошла только после того, как я подтерся шляпой пажа, украшенной перьями на швейцарский манер.
Затем как-то раз я присел под кустик и подтерся мартовской кошкой, попавшейся мне под руку, но она мне расцарапала своими когтями всю промежность.
- Оправился я от этого только на другой день, после того как подтерся перчатками моей матери, надушенными этим несносным, то бишь росным, ладаном.
Подтирался я еще шалфеем, укропом, анисом, майораном, розами, тыквенной ботвой, свекольной ботвой, капустными и виноградными листьями, проскурняком, диванкой, от которой краснеет зад, латуком, листьями шпината, - пользы мне от всего этого было, как от козла молока, - затем пролеской, бурьяном, крапивой, живокостью, но от этого у меня началось кровотечение, тогда я подтерся гульфиком, и это мне помогло.
Затем я подтирался простынями, одеялами, занавесками, подушками, скатертями, дорожками, тряпочками для пыли, салфетками, носовыми платками, пеньюарами. Все это доставляло мне больше удовольствия, нежели получает чесоточный, когда его скребут.
- Так, так, - сказал Грангузье, - какая, однако ж, подтирка, по-твоему, самая лучшая?
- Вот к этому-то я и веду, - отвечал Гаргантюа, - сейчас вы узнаете все досконально. Я подтирался сеном, соломой, пакЯей, волосом, шерстью, бумагой, но -
Кто подтирает зад бумагой,
Тот весь обрызган желтой влагой *.
- Что я слышу? - воскликнул Грангузье. - Ах, озорник ты этакий! Тишком, тишком уже и до стишков добрался?
- А как же, ваше величество! - отвечал Гаргантюа. - Понемножку кропаю, но только от стихоплетства у меня язык иной раз заплетается.
- Обратимся к предмету нашего разговора, - сказал Грангузье.
- К какому? - спросил Гаргантюа. - К испражнениям?
- Нет, к подтирке, - отвечал Грангузье.
- А как вы насчет того, чтобы выставить бочонок бретонского, если я вас положу на обе лопатки?
- Выставлю, выставлю, - обещал Грангузье.
- Незачем подтираться, коли нет дерма, - продолжал Гаргантюа. - А дерма не бывает, если не покакаешь. Следственно, прежде надобно покакать, а потом уж подтереться.
- Ах, как ты здраво рассуждаешь, мой мальчик! - воскликнул Грангузье. - Ей-богу, ты у меня в ближайшее же время выступишь на диспуте в Сорбонне, и тебе присудят докторскую степень - ты умен не по летам! Сделай милость, однако ж, продолжай подтиральное свое рассуждение. Клянусь бородой, я тебе выставлю не бочонок, а целых шестьдесят бочек доброго бретонского вина, каковое выделывается отнюдь не в Бретани, а в славном Верроне.
- Потом я еще подтирался, - продолжал Гаргантюа, - головной повязкой, думкой, туфлей, охотничьей сумкой, корзинкой, но все это была, доложу я вам, прескверная подтирка! Наконец шляпами. Надобно вам знать, что есть шляпы гладкие, есть шерстистые, есть ворсистые, есть шелковистые, есть атласистые. Лучше других шерстистые - кишечные извержения отлично ими отчищаются.
Подтирался я еще курицей, петухом, цыпленком, телячьей шкурой, зайцем, голубем, бакланом, адвокатским мешком, капюшоном, чепцом, чучелом птицы.
В заключение, однако ж, я должен сказать следующее: лучшая в мире подтирка - это пушистый гусенок, уверяю вас, - только когда вы просовываете его себе между ног, то держите его за голову. Вашему отверстию в это время бывает необыкновенно приятно, во-первых, потому, что пух у гусенка нежный, а во-вторых, потому, что сам гусенок тепленький, и это тепло через задний проход и кишечник без труда проникает в область сердца и мозга. И напрасно вы думаете, будто всем своим блаженством в Елисейских полях герои и полубоги обязаны асфоделям, амброзии и нектару, как тут у нас болтают старухи. По-моему, все дело в том, что они подтираются гусятами, и таково мнение ученейшего Иоанна Скотта.
Франсуа Рабле. Гаргантюа и Пантагрюэль (полная версия) ГЛАВА XIII