(no subject)
Странно совпало, что заключительную статью о Холокосте я публикую в день памяти жертв 11 сентября. Пожалуй, это хорошо, так как у этих двух тем есть общие точки соприкосновения.
Это доклад, который я делал на VII-й ежегодной летней сессии подготовки преподавателей темы Холокост 01.07.2006
"Дверь в Холокост"
Каким должен быть разговор о Холокосте? В школьном классе, университетской аудитории, конференц-зале? Должен ли он быть одинаковым? - Видимо, нет.
К какому эффекту ему следует стремиться? Должен ли он быть объединяющей людей проповедью-монологом, оканчивающейся минутой молчания, или провоцирующим на диалог многосторонним научным анализом, который ставит собеседников перед проблемой личного выбора, внутреннего конфликта?
Эти вопросы далеко не праздные.
Слишком велик соблазн, слишком значительна угроза при разговоре об эпохальной драме сорваться в пафосное пустословие: помногу раз называть число убитых, описывать подробности жизни выдающихся жертв и не иметь внутри себя живого основания, деятельного смысла, находящего путь во внутренний мир слушателя, влияющего на этот мир.
Холокост - не просто трагическое происшествие, это не только преступление отдельно взятого политического строя или квинтэссенция дисгармонии общественно-культурных связей европейского мира. Это встающая перед нами проблема смерти - уравнение, которое каждый человек призван решить самостоятельно, но внутри которого человечество стоит под одним знаменателем наравне со всеми другими членами.
Мы можем говорить (и это будет справедливо), что в Холокосте впервые в новоевропейской истории смерть единоразово приобрела столь значительные масштабы, смогла стать подобием производства, вооружилась набором разнообразных изобретений, организационных форм, средств. Но за всем этим не должно теряться главное: если Холокост - это воплощение смерти, разговор о нем обязан отвечать ряду условий:
1) В нем не должно быть страха. Холокост - это трагедия человечества, но не его поражение.
2) Он должен быть предельно актуален. Нет метаязыка Холокоста, говорить о нем мы начинаем здесь и сейчас, в тех условиях, в которых существуем.
Поэтому обсуждение Холокоста - это всегда разговор о том, откуда мы вышли и что представляем собой в данный момент. Работа по распространению сведений о Холокосте, осуществляемая зарубежными общественными организациями и фондами, достойна высокой оценки, но она не снимает с нас необходимости найти "дверь в Холокост" для себя и своих собеседников.
"Дверь в Холокост" - весьма странное словосочетание, не так ли?
Но именно оно, на мой взгляд, верно отражает суть стоящей перед нами задачи.
Зададимся вопросом, очевиден ли предмет разговора о Холокосте? Решусь предположить, что нет. Ведь нам доступно, как минимум, две точки зрения на это событие: Холокост - катастрофа и Холокост - открытие.
Взгляд на Холокост как на катастрофу интуитивно понятен и естественен. Приняв его, нам остается лишь замереть в слепом ужасе и принести клятву в неповторении. Вот только клятву в этот момент мы приносим сами себе: Холокост не сохранил для нас помпезных останков, все его главные жертвы низведены до состояния пепла. Однако такой подход имеет один серьезный недочет: всякое стремление объяснить Холокост будет при нем восприниматься попыткой оправдания преступления. При взгляде на Холокост только лишь как на катастрофу рассказ о нем мы можем представить необходимостью пройти сквозь ужас, чтобы сохранить и оградить лучшее, что в нас есть, от "коричневой заразы" и иных бед.
Но вот обращение к Холокосту как к открытию менее понятно и естественно, оно даже способно показаться кощунством: как можно искать толк в смерти 6 000 000 человек?! Разве не то же делали их палачи, стремившиеся оправдать свои преступления каким-то смыслом?! Нет не тоже! Палачи Холокоста, рисуя в своем воспаленном уме картины новой жизни, невиданно широко разомкнули границы смерти, мы же, всматриваясь в страшные образы Холокоста, а через них в слепое равнодушие смерти, способны обрести в себе необходимость и право на жизнь. Именно это я подразумеваю, когда говорю "Дверь в Холокост". Не безумный страх, граничащий с истерией, в основе которого лежит вопль «не могу поверить», «не хочу, чтобы это было», а принятие Холокоста как он есть, в его буквальном реализме. Для отдельного исследователя это может произойти через какой-то эпизод, событие, которое растворяется обычно в череде перечислений, но внезапно становится тем камертоном, по которому поверяется не только настрой своей души, но и постигается звучание всего реквиема Холокоста. Для меня, например, такой дверью стала судьба Януша Корчака, для моей жены обстоятельства смерти Жоржа Андре.
Холокост - лучшее лекарство от высокомерия и соблазна самоутвердиться за счет какого бы то ни было меньшинства. Сознание, зараженное фашизмом, ищет «малое» по значению или численности сообщество, на которое можно было бы свалить вину за собственные недостатки и просчеты. Евреи оказались в жерле Холокоста лишь из-за того, что в европейской системе ценностей им традиционно присваивалось значение «меньше-меньшего». И, вдруг, это «меньшинство» числом своих жертв и тяготами перенесенных страданий явило истинное величие. Оно затмило, опрокинуло и стерло притязания на значимость аморфного большинства палачей, равнодушных наблюдателей, а быть может и целого типа культуры.
Необходимо отметить важную деталь: когда мы говорим о Холокосте как о катастрофе, то невольно ставим себя на место жертв, когда же мы обращаемся к Холокосту как к открытию, оказываемся на месте наблюдателя и, также, как и он, встаем перед проблемой самоопределения и выбора верного поступка. В таком своем качестве Холокост продолжает быть актуален. Жертвы были обращены в пепел, палачи почти что все превратились в смрад и тлен, но наблюдатели остались. Мы наблюдаем за Холокостом точно так же, как и наши предшественники более чем полстолетия назад. И не столько правильными и сентиментальными словами нужно выражать свое отношение к Холокосту, сколько ежедневным выбором и свидетельством о его очистительном значении. Святой парадокс: глобальная зачистка обернулась спасительной возможностью для очищения душ и сердец не только отдельных людей, но и целых народов. Поэтому о Холокосте необходимо говорить, особенно в нашей стране в момент, когда фашизм обрел здесь приют, поддержку и защиту. Сегодня в России важно подчеркивать наднациональный характер Холокоста, и важно не то, что жертвы не всегда подбирались, исходя из национальных различий, а то, что та смерть, которую пришлось им принять, уравнивала все национальные различия.
Это доклад, который я делал на VII-й ежегодной летней сессии подготовки преподавателей темы Холокост 01.07.2006
"Дверь в Холокост"
Каким должен быть разговор о Холокосте? В школьном классе, университетской аудитории, конференц-зале? Должен ли он быть одинаковым? - Видимо, нет.
К какому эффекту ему следует стремиться? Должен ли он быть объединяющей людей проповедью-монологом, оканчивающейся минутой молчания, или провоцирующим на диалог многосторонним научным анализом, который ставит собеседников перед проблемой личного выбора, внутреннего конфликта?
Эти вопросы далеко не праздные.
Слишком велик соблазн, слишком значительна угроза при разговоре об эпохальной драме сорваться в пафосное пустословие: помногу раз называть число убитых, описывать подробности жизни выдающихся жертв и не иметь внутри себя живого основания, деятельного смысла, находящего путь во внутренний мир слушателя, влияющего на этот мир.
Холокост - не просто трагическое происшествие, это не только преступление отдельно взятого политического строя или квинтэссенция дисгармонии общественно-культурных связей европейского мира. Это встающая перед нами проблема смерти - уравнение, которое каждый человек призван решить самостоятельно, но внутри которого человечество стоит под одним знаменателем наравне со всеми другими членами.
Мы можем говорить (и это будет справедливо), что в Холокосте впервые в новоевропейской истории смерть единоразово приобрела столь значительные масштабы, смогла стать подобием производства, вооружилась набором разнообразных изобретений, организационных форм, средств. Но за всем этим не должно теряться главное: если Холокост - это воплощение смерти, разговор о нем обязан отвечать ряду условий:
1) В нем не должно быть страха. Холокост - это трагедия человечества, но не его поражение.
2) Он должен быть предельно актуален. Нет метаязыка Холокоста, говорить о нем мы начинаем здесь и сейчас, в тех условиях, в которых существуем.
Поэтому обсуждение Холокоста - это всегда разговор о том, откуда мы вышли и что представляем собой в данный момент. Работа по распространению сведений о Холокосте, осуществляемая зарубежными общественными организациями и фондами, достойна высокой оценки, но она не снимает с нас необходимости найти "дверь в Холокост" для себя и своих собеседников.
"Дверь в Холокост" - весьма странное словосочетание, не так ли?
Но именно оно, на мой взгляд, верно отражает суть стоящей перед нами задачи.
Зададимся вопросом, очевиден ли предмет разговора о Холокосте? Решусь предположить, что нет. Ведь нам доступно, как минимум, две точки зрения на это событие: Холокост - катастрофа и Холокост - открытие.
Взгляд на Холокост как на катастрофу интуитивно понятен и естественен. Приняв его, нам остается лишь замереть в слепом ужасе и принести клятву в неповторении. Вот только клятву в этот момент мы приносим сами себе: Холокост не сохранил для нас помпезных останков, все его главные жертвы низведены до состояния пепла. Однако такой подход имеет один серьезный недочет: всякое стремление объяснить Холокост будет при нем восприниматься попыткой оправдания преступления. При взгляде на Холокост только лишь как на катастрофу рассказ о нем мы можем представить необходимостью пройти сквозь ужас, чтобы сохранить и оградить лучшее, что в нас есть, от "коричневой заразы" и иных бед.
Но вот обращение к Холокосту как к открытию менее понятно и естественно, оно даже способно показаться кощунством: как можно искать толк в смерти 6 000 000 человек?! Разве не то же делали их палачи, стремившиеся оправдать свои преступления каким-то смыслом?! Нет не тоже! Палачи Холокоста, рисуя в своем воспаленном уме картины новой жизни, невиданно широко разомкнули границы смерти, мы же, всматриваясь в страшные образы Холокоста, а через них в слепое равнодушие смерти, способны обрести в себе необходимость и право на жизнь. Именно это я подразумеваю, когда говорю "Дверь в Холокост". Не безумный страх, граничащий с истерией, в основе которого лежит вопль «не могу поверить», «не хочу, чтобы это было», а принятие Холокоста как он есть, в его буквальном реализме. Для отдельного исследователя это может произойти через какой-то эпизод, событие, которое растворяется обычно в череде перечислений, но внезапно становится тем камертоном, по которому поверяется не только настрой своей души, но и постигается звучание всего реквиема Холокоста. Для меня, например, такой дверью стала судьба Януша Корчака, для моей жены обстоятельства смерти Жоржа Андре.
Холокост - лучшее лекарство от высокомерия и соблазна самоутвердиться за счет какого бы то ни было меньшинства. Сознание, зараженное фашизмом, ищет «малое» по значению или численности сообщество, на которое можно было бы свалить вину за собственные недостатки и просчеты. Евреи оказались в жерле Холокоста лишь из-за того, что в европейской системе ценностей им традиционно присваивалось значение «меньше-меньшего». И, вдруг, это «меньшинство» числом своих жертв и тяготами перенесенных страданий явило истинное величие. Оно затмило, опрокинуло и стерло притязания на значимость аморфного большинства палачей, равнодушных наблюдателей, а быть может и целого типа культуры.
Необходимо отметить важную деталь: когда мы говорим о Холокосте как о катастрофе, то невольно ставим себя на место жертв, когда же мы обращаемся к Холокосту как к открытию, оказываемся на месте наблюдателя и, также, как и он, встаем перед проблемой самоопределения и выбора верного поступка. В таком своем качестве Холокост продолжает быть актуален. Жертвы были обращены в пепел, палачи почти что все превратились в смрад и тлен, но наблюдатели остались. Мы наблюдаем за Холокостом точно так же, как и наши предшественники более чем полстолетия назад. И не столько правильными и сентиментальными словами нужно выражать свое отношение к Холокосту, сколько ежедневным выбором и свидетельством о его очистительном значении. Святой парадокс: глобальная зачистка обернулась спасительной возможностью для очищения душ и сердец не только отдельных людей, но и целых народов. Поэтому о Холокосте необходимо говорить, особенно в нашей стране в момент, когда фашизм обрел здесь приют, поддержку и защиту. Сегодня в России важно подчеркивать наднациональный характер Холокоста, и важно не то, что жертвы не всегда подбирались, исходя из национальных различий, а то, что та смерть, которую пришлось им принять, уравнивала все национальные различия.