Русский историк, так и не ставший «справжнім українцем»
16 мая 1817 года в слободе Юрасовка Острогожского уезда Воронежской губернии появился на свет выдающийся русский историк Николай Иванович Костомаров. Его труды по сей день переиздаются и легко читаются, а некоторые моменты его биографии понуждают апологетов украинства считать его одним из «отцов-основателей» этого движения. Вообще, и место, и обстоятельства рождения Костомарова не могли не породить у него сложную самоидентификацию. Острогожский уезд Воронежской губернии (ныне территория эта расположена в Воронежской и Белгородской областях РФ) при первых Романовых были одним из слободских казачьих полков. Однако, в отличие от соседей из Харьковского или Изюмского полка, казачьи порядки перемежались там с обычным южновеликорусским порядком, и трудно было чётко прочертить границы между разными укладами.
Да и само происхождение будущего историка было непростым. Отец, Иван Петрович, - дворянин, участник суворовского штурма Измаила, потомок опричника времён Ивана Грозного, бежавшего в Польшу, чей внук стал одним из первопоселенцев Острогожского полка. Мать же, Татьяна Петровна Мельникова, была крепостной Ивана Костомарова, и ребёнок родился до их венчания. Понятно, что дальнейший жизненный путь зависел от того, признает ли помещик своего отпрыска, просто даст вольную байстрюку или отправит к себе же в лакеи.
Поначалу он сомневался в том, что Николенька его кровей, а потом сам же принял участие в его воспитании. Кстати, и Татьяну тоже он обучал грамоте лично, а потом направил в пансион. Но и обвенчавшись, также не успел дать вольную законной супруге. В 1828 году он был убит и ограблен собственными крепостными, переселенцами из Орловской губернии. Поначалу полиция определила трагедию как несчастный случай, но спустя пять лет всплыли подробности. Сам Н. И. Костомаров описывает их так:
«Звали кучера Савелий Иванов, было ему уже за 60 лет. Носил человек в себе грех годы. Не выдержал. Попросил священника ударить в колокола и прилюдно у могильного креста признался, рассказал о случившемся всю правду. Злодеев судили, и на допросах кучер говорил:
"Сам барин виноват, что нас искусил; бывало, начнёт всем рассказывать, что Бога нет, что на том свете ничего не будет, что только дураки боятся загробного наказания - мы и забрали себе в голову, что коли на том свете ничего не будет, то значит, всё можно делать"».
Покойный имел 609 крепостных и около 7 тысяч десятин (по другим источникам - до 14 тысяч десятин, по нынешним меркам это 14 тысяч гектаров) земли с богатыми сенокосами и лесами, да два билета сохранной казны на 75 тысяч рублей ассигнациями. Но наследство Костомарова не перешло автоматически к вдове и сыну. У Ивана Петровича были племянники с правильной родословной. Татьяне Петровне и сыну выдали вольные и оставили 50 тысяч рублей. На эту сумму она купила имение неподалёку и приписала сына к купеческому сословию. При жизни отца Николенька успел поучиться в московском пансионе, а затем был переведён в воронежский.
Уже сиротой он поступил в Воронежскую гимназию, которую он вспоминал затем как рассадник всяческих безобразий. «Директор несколько лет занимал лично для себя весь бельэтаж гимназического здания, а классы помещались по чердакам; это побудило учителей подать на него донос: приехал ревизор, и директор должен был перейти из гимназического здания на наемную квартиру. Скоро после того начальство устранило его от должности», - писал Костомаров.
Саму гимназию можно было именовать храмом учёности с большой натяжкой. Костомаров так описывал контингент соучеников: «По господствовавшим тогда понятиям, родители зажиточные и гордившиеся своим происхождением или важным чином считали как бы унизительным отдавать сыновей своих в гимназию, поэтому заведение наполнялось детьми мелких чиновников, небогатых купцов, мещан и разночинцев. Плебейское происхождение выказывалось очень часто в приемах и способе обращения воспитанников, как равно и в упущенности первичного воспитания, полученного в родительском доме. Грубые ругательства, драки и грязные забавы были нипочем в этом кругу».
После гимназии Николай поступил в Харьковский Университет, на историко-филологический факультет. Поначалу ему и тут не везло с качеством обучения.
Спустя 28 лет со дня основания «Харьковский университет - по словам Костомарова - был в большом упадке. Профессорские кафедры занимались отчасти людьми бездарными, отчасти же хотя и талантливыми, каким был, например, Кронеберг, но ленивыми… Русскую историю читал Гулак-Артемовский, человек, бесспорно, с поэтическим дарованием, как показали его малорусские стихотворения, но в своих лекциях по русской истории отличавшийся пустым риторством и напыщенностью».
Особенностью отношений профессоров и студентов была такая: профессура сдавала жильё своим подопечным и, таким образом, имела дополнительный доход помимо казённого жалования. Поначалу Костомаров жил у профессора Сокальского. «Семейство Сокальского состояло тогда из жены, трех малолетних сыновей (из них один теперь харьковский профессор, другой - редактором "Одесского вестника" и замечательный пианист, а третий недавно скончался) и старой тещи, женщины чрезвычайно доброй и любимой всеми студентами. Эта последняя, по имени Надежда Емельяновна, осталась у меня в памяти как тип старой добродушной малороссиянки. Она говорила со всеми не иначе как по-малорусски, очень заботилась о выгодах квартирантов и по воскресеньям сама пекла и приносила нам на завтрак превосходные пирожки. Уже много лет, еще до женитьбы Сокальского на ее дочери, она содержала у себя квартирантов-студентов и хвалилась тем, что ее называли "студентська мати"».
После Сокальского студент Костомаров переехал к Петру Гулаку-Артемовскому, ставшему к тому времени ректором университета. Этот действительный статский советник, по сей день признанный классик украинской литературы, дядя автора оперы «Запорожец за Дунаем», брал со студентов по-божески и даже пытался их воспитывать. Например, настойчиво советовал Костомарову не гулять часами по старому кладбищу, чтобы не плодить приступы меланхолии. Затем он придумал своего рода бартер для жильцов: те ему не платят, но дают уроки детям его превосходительства. Ректор познакомил своего жильца и со своим старым другом - действительным статским советником Григорием Фёдоровичем Квиткой, писавшим под псевдонимом «Грыцько Основьяненко». Тот, будучи потомком старейшего и самого уважаемого рода на Слобожанщины, с удовольствием знакомил студента с достопримечательностями края и народной жизнью.
«Скоро я пришёл к убеждению, - писал Костомарова - что историю нужно изучать не только по мертвым летописям и запискам, а и в живом народе».
Со второй половины 1830-х годов он начал писать по-украински, под псевдонимом Иеремия Галка, и в 1839-1841 годах выпустил в свет две драмы и несколько сборников стихотворений, оригинальных и переводных.
«О прошедшей истории Малороссии я имел сведения преимущественно по Бантышу-Каменскому. Несмотря на малое знакомство мое с малорусскою речью и народностию, я задумал писать по-малорусски и начал составлять стихи, которые впоследствии явились в печати под названием "Украинских баллад". Когда я пробовал читать мои произведения знакомым малоруссам, бывшим своим товарищам, то встретил очень неодобрительные отзывы; одни смеялись над моим малознанием и указывали мне промахи, другие поднимали на смех самую идею писать на малорусском языке», - вспоминал он.
К моменту окончания университета Николай Иванович стал сложившимся учёным, способным и к чтению лекций, и к написанию оригинальных научных трудов.
В 1842 году он напечатал диссертацию «О значении унии в западной России». Хотя речь шла лишь о нескольких неудачных выражениях, уже исправленных лично одним из его наставников архиепископом Иннокентием, петербургский профессор Устрялов, по поручению министра народного просвещения Сергея Уварова разбиравший труд Костомарова, дал о нём такой отзыв, что книгу велено было сжечь. Костомарову лично министром дозволено было написать другую магистерскую диссертацию, и в конце 1843 года он представил на факультет работу под названием «Об историческом значении русской народной поэзии», которую и защитил в начале следующего года. После этого он навсегда покинул Харьков. Впоследствии, в 1863 году ему предлагали кафедру в родном университете, но по настоятельному совету министра Головнина он отказался.
Костомаров был назначен учительствовать в уездном городе Ровно Волынской губернии. К тому времени его мать занималась продажей остатков имения и в конце концов переехала в Киев, где он в основном и проживал. В приемной попечителя учебного округа он познакомился с Пантелеймоном Кулишом, с которым потом его связывали многолетние отношения.
Киев он сравнивал с Харьковом. Сам город, где генерал-губернатор Дмитрий Гаврилович Бибиков проводил градостроительные эксперименты по превращению польско-еврейского местечка в официальную третью столицу Российской Империи, он оценил так:
«Я не могу без удивления не заметить, какую разницу представлял этот город в то время с тем видом, какой он имеет в настоящее время. Печерск был центром торговой деятельности; в той местности, которая теперь вошла в крепость, были ряды лавок, наиболее посещаемых публикою; университет стоял почти в поле, посреди неудобопроходимых бугров и песчаных насыпей; Старый город был немощен, усеян некрасивыми мазанками и лачугами и, кроме того, представлял большие пустыри; Крещатик не имел тогда ни магазинов, ни лавок, ни отелей.
Большая часть построек была деревянная, мостовой совсем не было, в сырое время была там большая грязь и слякоть. Набережной по Днепру вовсе не было; берег его от Подола под горою был буквально непроходим, и я, затеявши пойти по берегу с Подола с намерением добраться до Лавры, принужден был воротиться за невозможностию идти по косогору, особенно в дождливое осеннее время. Город плохо освещался, так что ходить ночью было истинным наказанием. Мне, приехавшему из Харькова, Киев показался как город гораздо хуже последнего».
В 1846 году совет Университета св. Владимира (который сейчас носит имя не святого, но пьяницы и богохульника Тараса Шевченко) избрал Костомарова преподавателем русской истории, и с осени этого года он начал свои лекции, вызвавшие сразу глубокий интерес слушателей. Здесь вокруг Костомарова сложился кружок, получивший название Кирилло-Мефодиевского общества, куда входили Пантелеймон Кулиш, Афанасий Маркевич, Николай Гулак, Тарас Шевченко и пр. Все они были сторонниками создания равноправной федерации славянских народов Европы, построенной на либеральных принципах сословного равенства, свободы печати и вероисповедания.
Костомаров не только был одним из основателей общества, но даже написал для него кощунственную «Библию» - «Книгу бытия украинского народу».
Эта книга интересна тем, что содержит в себе зачатки будущей исторической концепции Костомарова. Главный предмет ненависти автора - цари, короли, князья да господа. Украина «не любила Україна ні царя, ні пана», а придумала для себя равенство в «козацтве». Не то Москва - «цар московський взяв верх над усіма москалями, а той цар узяв верх, кланяючись татарам, і ноги ціловав ханові татарському, бусурману». Русофобская формула, что московские князья получили власть целуя ханские ноги, широко распространена именно Костомаровым.
Украина хотела жить в мире и любви с сестрой Польшей «як сестра с сестрою», но жадность панов и фанатизм иезуитов этому помешали. Тогда украинцы побратались с москалями, думая, что заживут в прежней вольности. Да не тут-то было. «Скоро побачила Україна, що попалась у неволю, бо вона по своей простоті не пізнала, що там був цар московський, а цар московський усе рівно було, що ідол і мучитель».
Молодые образованные люди обсуждали вопросы истории и философии, слушали стихи Шевченко и успели отгулять помолвку Костомарова с Алиной Крагельской, но свадьба состоялась не в апреле 1847 года, как планировалось, а только… в мае 1875 года. За это время Алина Леонтьевна успела выйти замуж, родить трех детей г-ну Киселю и овдоветь. Кстати, свёл их снова этнограф, автор песни "Ще не вмерла Украина" Павел Чубинский. Понятно, что в любой малороссийской компании рано или поздно заводится стукач. Причем, как правило, не один. Живя с матерью в доме настоятеля Андреевской церкви, Костомаров потерял бдительность. А зря!
«У того же священника квартировал студент по фамилии Петров; он слушал нашу беседу и на другой же день, сошедшись с Гулаком, начал ему изъявлять горячие желания славянской федерации и притворился великим поборником славянской взаимности. Гулак имел неосторожность со своей стороны открыть ему задушевные свои мысли и рассказал о бывшем нашем предположении основать общество. Этого только и нужно было. Около этого же времени я написал небольшое сочинение о славянской федерации, старался усвоить по слогу библейский тон. Сочинение это я прочитал Гулаку; оно ему очень понравилось, и он списал его себе, а потом, как я узнал впоследствии, показал студенту Петрову», - вспоминал Костомаров.
Незадолго до венчания к Костомарову явился инспектор учебного округа Юзефович, а за ним губернатор Фундуклей и полицмейстер. Начался обыск. Тогда и выяснилось, что «стучал» не только Петров.
«Меня привезли на квартиру губернатора и сказали: "Вы знаете Гулака?" Знаю, отвечал я. "Он сделал на вас донос, явился в III отделение собственной его величества канцелярии и представил рукопись, в которой излагалось о будущем соединении славян". Я не знаю этой рукописи, сказал я. Но черновая рукопись, взятая у меня помощником попечителя, предстала предо мною в обличение моих слов: улика была налицо», - писал Костомаров.
Арестанта переправили под конвоем в Петербург, где его допрашивали лично шеф жандармов князь Алексей Фёдорович Орлов и генерал-лейтенант Дубельт. Насилия не было, но происходили воспитательные беседы и увещевания. Князь Орлов заявил:
«Государь очень жалеет, что вы попались в эту неприятную историю, тем более что мы получили от вашего начальства самый лестный об вас отзыв; но я надеюсь, что вы оправдаетесь; конечно, вы награды от государя не получите, потому что вы все-таки виноваты: у вас взяли гнусную вещь».
Затем Орлов начал вкратце излагать содержание рукописи, взятой у Костомарова в Киеве.
«Что же за такие штуки? Эшафот! Но я уверен, что не вы написали эту мерзость; будьте откровенны и дайте возможность спасти вас. У вас есть старуха-матушка, подумайте о ней; да вы же притом и жених; от вас будет зависеть снять со своей спины хотя половину той кары, которую вы заслужили».
«30 мая утром, глядя из окна, я увидал, как выводили Шевченко, сильно обросшего бородой, и сажали в наемную карету вместе с вооруженными жандармами. Увидя меня в окне, он приветливо и с улыбкой поклонился мне, на что я также отвечал знаком приветствия, а вслед за тем ко мне вошел вахмистр и потребовал к генералу Дубельту», - рассказывает историк. Генерал зачитал приговор, по которому надлежало «лишить его занимаемой им кафедры, заключить в крепость на один год, а по прошествии этого времени послать на службу в одну из отдаленных губерний, но никак не по ученой части, с учреждением над ним особого строжайшего надзора». Сбоку карандашом рукою императора Николая было написано: «В Вятскую губернию». Позднее лично государь заменил Вятскую губернию Саратовской.
Год в Петропавловской крепости подошел к концу. Прощаясь с Костомаровым, Дубельт сказал, извиняясь, ему:
«Для вас сделали все, что могли, но, конечно, вы не должны ожидать себе больших благ. Знаете, мой добрый друг, люди обыкновенные, дюжинные стараются о собственной пользе и потому добиваются видных мест, богатств, хорошего положения и комфорта; а те, которые преданы высоким идеям и думают двигать человечество, те, вы сами знаете, как сказано в Священном писании: ходят в шкурах козьих и живут в вертепах и пропастях земных».
В отличие от Шевченко, отправленного на каспийское побережье рядовым, Костомаров служил при губернаторе Матвее Кожевникове. По его словам, «жизнь в Саратове отличалась чрезвычайною дешевизною. Ассигнуя какой-нибудь рубль, можно было иметь отличный обед с ухой из свежих стерлядей, с холодной осетриной, жареными цыплятами и фруктами для десерта. Стерляди и осетры продавались живыми».
Занимался он и разбором уголовных дел, и поездками по уездам губернии, ныне разделённой на Саратовскую и Волгоградскую области. Там же он писал о Богдане Хмельницком и внутреннем быте Русского государства XVI-XVII веков. Выполнял он и деликатные задания начальства. В 1853 году в Саратове пропало один за другим двое мальчиков, оба найдены были мертвыми с видимыми признаками истязания. Подозрение, разумеется, падало на евреев.
«Меня просили составить ученую записку - опыт решения вопроса: есть ли какое-нибудь основание подозревать евреев в пролитии христианской детской крови… Рассмотрев предложенный мне вопрос, я пришел к такому результату, что обвинение евреев хотя и поддерживалось отчасти фанатизмом против них, но не лишено исторического основания. Я указал сверх того на то обстоятельство, что евреи еще в библейской древности часто отпадали от религии Моисея и принимали финикийское идолопоклонство, которое отличалось священным детоубийством. Наконец, я привел множество примеров, случавшихся в средние века и в новой истории в разных европейских странах, когда находимы были истерзанные дети и всеобщее подозрение падало на евреев, а в некоторых случаях происходили народные возмущения и избиения евреев».
Надо сказать, что антисемитскую позицию Костомаров занимал и позднее. Уже в 1862 году он рассказывал: «я получил из Киева от одного из них укорительное, хотя и дружелюбное письмо, в котором автор письма доказывал, что иудеи - сущие благодетели малоруссов, и огорчался тем, что я дозволил себе употреблять название "жиды". Я отвечал этому господину, что сомневаюсь насчет благодетельности иудеев, а что касается до слова "жиды", то обещаю вперед не употреблять этого слова, а писать "иудеи"».
После воцарения нового государя ссылка Костомарова завершилась. Отныне он мог жить в столице, путешествовать по России и за границу и публиковаться, где хочет. Далее он воспользовался этой возможностью сполна - объездил всю Европу, прочитал курс лекций в петербургском университете и проводил археологические раскопки. Статьи и книги профессора Костомарова выходили регулярно и стали обязательной частью библиотеки любого образованного семейства. Русский беллетрист Константин Головин так отзывался о преподавательской деятельности историка: «голос Костомарова и его манера читать сильно напоминала беззубое шамканье старой бабы. Не могу сказать, чтобы в его лекциях было что-нибудь особенно увлекательное, напоминавшее, хотя бы издали, блестящие лекции Грановского… Но одно могу сказать: Костомаров сумел сделать необыкновенно популярными среди студентов русские летописи».
Вернувшись в столицы в эпоху реформ, Костомаров стал настоящим кумиром прогрессивной публики. Он был избран экстраординарным профессором Санкт-Петербургского Университета, провел знаменитый диспут о происхождении варягов с консерватором Погодиным, отстаивая экстравагантную теорию, что Рюрик сотоварищи были жмудью - литовцами. Но долго любимцем публики Костомаров не пробыл. Когда из-за студенческих беспорядков был закрыт Петербургский Университет, Николая Иванович, с рядом доругим прогрессивных профессоров, основал «Вольный университет» в здании городской думы. Но вскоре жандармы после дерзкой лекции профессора Павлова выслали его из города и студенты решили бойкотировать и «вольные» лекции тоже. Костомаров не подчинился этому решению и навсегда потерял уважение свистунов-нигилистов. Они зашикали его и согнали с кафедры, на которую он никогда не вернулся. Чужой и для министерства просвещения и для прогрессивной публики он вынужден был сосредоточиться на литературной деятельности.
Эта деятельность была подчинена пропаганде главной идеи его жизни - украинофильства. В 1861-62 годах вместе с Кулишем он главный сотрудник журнала «Основа», пропагандировавшего украинскую идею шокируя столичную публику частым употреблением слова «жид». Центральная идея «Основы» - добиться от Министерства просвещения, которое тогда возглавлял либерал Головнин, создания в Юной России народных школ, которые будут преподавать на украинском языке, как, якобы, более близком к мужику. Это была неправда. Никакого украинского языка на тот момент как цельной систематизированной грамматической наукой реальности не существовало. Мужики либо не знали его вообще, либо говорили на диалектах, которые назвать «украинскими» можно было лишь в мечтах издателей «Основы». Костомаров и Кулиш отлично понимали, что они собираются не обучать, а создавать украинцев из ничего. Операция которая удалась советской власти в 1920-х годах с куда большими ресурсами тоталитарного принуждения.
Общение Костомарова с Шевченко, Кулишом и Белозерским продолжилось. Но прежнее Кирилло-Мефодиевское братство было не восстановить. Гулака в списке их контактов не было, как и Петрова. Кулиш обвинял Шевченко в пьянстве, Костомаров же теплее относился к поэту:
«По-прежнему стал он мне близким человеком. Хотя после своего освобождения он вдавался в большое употребление вина, но это не вредило никому, разве только его физическому здоровью. Напрасно г. Кулиш в последней своей книге "История воссоединения Руси" презрительно обругал музу Шевченка "пьяною" и риторически заметил, что тень поэта "на берегах Ахерона скорбит о своем прежнем безумии". Если упрекать Шевченка за то, за что его наказывало некогда правительство, изрекшее потом ему прощение, то уже никак не г. Кулишу, который был соучастником Шевченка и в одно с ним время подвергся наказанию от правительства, хотя и в меньшей противу Шевченка степени».
В 1861 году Костомаров выступил на похоронах Тараса Григорьевича.
Что касается собственно мировоззрения Костомарова, то историк Иван Лаппо так описывал взгляды профессора: «сторонник федерализма, всегда верный малороссийской народности своей матери, без всяких оговорок признавал эту народность органическою частью единого русского народа, которого "народная стихия общерусская", по его определению, "в первой половине нашей истории" является "в совокупности шести главных частей, именно: 1) Южнорусской, 2) Северской или Черниговской, 3) Великорусской, 4) Белорусской, 5) Псковской и 6) Новгородской".
При этом Костомаров считал своим долгом и "указать на те начала, которые условливали между ними связь и служили поводом, что все они вместе носили и должны были носить название общей Русской Земли, принадлежали к одному общему составу и сознавали эту связь, несмотря на обстоятельства, склонившие к уничтожению этого сознания. Эти начала: 1) происхождение, быт и языки, 2) единый княжеский род, 3) христианская вера и единая Церковь"».
Раздробленность Руси представала, таким образом, не возникшим на определенном этапе злом, а изначальным, естественным состоянием разноплеменности, которое должно было вырасти в будущую «Русскую федерацию», но, на несчастье, пришли татары и, ловко воспользовавшись их мощным деспотизмом великорусы подчинили все остальные «штаты» Москве.
Эта концепция выглядела очень вымученно, так как не соответствовала ни местам расселения древних племен, ни границам княжеств, автор путался в критериях выделения тех или иных участников федерации. А главное - большинство «субъектов» мнимой федерации давно уже умерло.
Главным трудом его жизни была, конечно, "Русская история в жизнеописаниях её главнейших деятелей". Эта книга Костомарова чрезвычайно популярна в качестве подарков за хорошую учебу, призов на олимпиадах, сюрпризов умным чадам на дни рождения. Между тем, еще при жизни Николая Ивановича его умение не дружить с фактом, давать пристрастные, неприязненные, порой - клеветнические характеристики русским героям, вошло в предания. Его постоянный оппонент - Михаил Петрович Погодин выпустил толстую книг «Борьба не на живот, а на смерть с новыми историческими ересями», где собрал и опроверг характеристики, даваемые Костомаровым историческим деятелям. Там он приводит, в частности, целый каталог оскорблений, которыми припечатал Костомаров героев русской истории.
Дмитрий Донской был трус и человек неблагородный. Скопин Шуйский лицо тусклое и двусмысленное. Пожарский человек совершенно рядовой, дюжинный, один из многих. Минин - все гнусности в его адрес даже повторять противно. Сусанин - миф. Мономах - себе на уме. Василий Тёмный, ослепленный врагами, - никто не поручится, что он был лучше ослепителей. Все первые князья до Владимира - грабители и атаманы разбойников. Наконец вся русская история сравнена с Авгиевой конюшней.
Право же, если бы гоголевский помещик Собакевич уселся сочинять русскую историю в своем коронном стиле, и у того вряд ли получилось бы выразительней, чем у Костомарова.
Разумеется русские общественные деятели и публицисты всех лагерей дружно атаковали Костомарова. Михаил Катков, Иван Аксаков, Александр Герцен были единодушны в том, что «украинский» проект «Основы» поставит неустранимую преграду между народом Южной Руси и подлинным образованием, отдалит его от Пушкина и Гоголя, от «Истории» Карамзина и «Полного собрания законов». Фактически оставит его неполноценным гражданином Российской Империи. Отсюда, в конечном счете, возникало подозрение, что Костомаров по прежнему хочет для своей Украйны единства с Польшей «как сестра с сестрою». В условиях разгоравшегося польского мятежа проект Костомарова выглядел явным проявлением враждебности к России как таковой, попыткой её расчленить.
В соответствии с этой концепцией Костомаров сочиняет и историю Украины. Он публикует обстоятельную монографию «Богдан Хмельницкий», берется издавать документы по истории Южной Руси как член археографической комиссии. Но тут происходит шумный скандал - историк Г.Ф. Карпов - блестящий знаток прошлого Малороссии, привлекает внимание коллег к тому, что при издании Костомаров пропускает важнейшие источники, о которых он не мог не знать. Пропускает, по всей видимости, потому, что они противоречат концепции об обязательствах русского царя хранить «малороссийские свободы», якобы принятых им на себя после Переяславской рады.
Мало того, Карпов обратил внимание («г. Костомаров как историк Малороссии» М., 1871), что излагая события Рады, Костомаров перемежает подлинный отчет о ней боярина Бутурлина и сведения из поздней малодостоверной истории Украины Самуила Величко, в которой русские бояре «клянутся» чтить козацкие свободы. Подобное микширование современного событиям источника с позднейшими выдумками, чрезвычайно характерное для Костомарова, делало ему мало чести. Но еще ниже уронил его репутацию ответ Карпову, опубликованный в журнале «Беседа».
«Если бы какой-нибудь факт никогда не совершался, да существовала бы вера и убеждение в том, что он происходил, - он для меня остается таким же важным историческим фактом» - в этой костомаровской формуле как в зернышке сокрыты следующие сто пятьдесят лет «украинствующей» историографии - от манипуляций с фактами у Грушевского до «древних укров выкопавших Черное море» и «украински-персидских войн». Нежелание отделять правду от вымысла стало фирменной чертой костомаровской исторической традиции.
Второй чертой, которая особенно ярко проявилась там, где он заступает на территорию столь нелюбых ему великороссов, является желание клеветать и чернить. Именно Костомаров вышил настоящий «канон» русофобских интерпретаций нашей древней русской истории, к которым те или иные публицисты прибегают по сей день. Именно у Костомарова черпал свои озлобленные характеристики русских героев как «слуг торгового капитала» знаменитый большевистский опрокидыватель политики в прошлое М.Н. Покровский. А по его примеру тем же материалом наполняет тома своей «Истории» Борис Акунин. «Незалежные» историописатели воспроизводят все доставшиеся им в наследство мифы о царях и казаках. Сергей Сергеев, собравшись раскрыть нам секрет «отсутствия русской нации», начинает с возрождения забытого уже мифа о «федеративной Руси» переходя к тому, что никакой единой древнерусской народности не было, а значит и современной русской нации нет.
Николай Иванович Костомаров умер 7 (19) апреля 1885 года, после долгой и мучительной болезни. Он похоронен в Санкт-Петербурге на Литераторских мостках Волкового кладбища.
***
Если бы уроженец Воронежской губернии, член-корреспондент Императорской академии, действительный статский советник, узнал, как распорядятся его наследием в ХХ и ХХI веках, он, пожалуй, мог и пересмотреть свои украинофильские взгляды. Если бы Костомаров мог предвидеть, что Харьков, университет которого он окончил, окажется на территории враждебного России государства, вполне вероятно, не организовал бы и тайное Кирилло-Мефодиевское братство - своеобразный штаб по «освобождению Украины». Народничество с малороссийским колоритом было в XIX веке особой формой фронды. Совершенно русские люди, абсолютно не знавшие малороссийской культуры, местного диалекта, бросались учить «украинский язык». Украинство было для них как своеобразное диссидентство... Виновен ли выдающийся русский историк Николай Костомаров в трагических событиях новейшей истории на украинском направлении? И да, и нет. Но причудливая судьба его теорий доказывает, что у историка - особая ответственность. Ответственность перед будущим.
Источники:
Украина.ру
Сто книг
Да и само происхождение будущего историка было непростым. Отец, Иван Петрович, - дворянин, участник суворовского штурма Измаила, потомок опричника времён Ивана Грозного, бежавшего в Польшу, чей внук стал одним из первопоселенцев Острогожского полка. Мать же, Татьяна Петровна Мельникова, была крепостной Ивана Костомарова, и ребёнок родился до их венчания. Понятно, что дальнейший жизненный путь зависел от того, признает ли помещик своего отпрыска, просто даст вольную байстрюку или отправит к себе же в лакеи.
Поначалу он сомневался в том, что Николенька его кровей, а потом сам же принял участие в его воспитании. Кстати, и Татьяну тоже он обучал грамоте лично, а потом направил в пансион. Но и обвенчавшись, также не успел дать вольную законной супруге. В 1828 году он был убит и ограблен собственными крепостными, переселенцами из Орловской губернии. Поначалу полиция определила трагедию как несчастный случай, но спустя пять лет всплыли подробности. Сам Н. И. Костомаров описывает их так:
«Звали кучера Савелий Иванов, было ему уже за 60 лет. Носил человек в себе грех годы. Не выдержал. Попросил священника ударить в колокола и прилюдно у могильного креста признался, рассказал о случившемся всю правду. Злодеев судили, и на допросах кучер говорил:
"Сам барин виноват, что нас искусил; бывало, начнёт всем рассказывать, что Бога нет, что на том свете ничего не будет, что только дураки боятся загробного наказания - мы и забрали себе в голову, что коли на том свете ничего не будет, то значит, всё можно делать"».
Покойный имел 609 крепостных и около 7 тысяч десятин (по другим источникам - до 14 тысяч десятин, по нынешним меркам это 14 тысяч гектаров) земли с богатыми сенокосами и лесами, да два билета сохранной казны на 75 тысяч рублей ассигнациями. Но наследство Костомарова не перешло автоматически к вдове и сыну. У Ивана Петровича были племянники с правильной родословной. Татьяне Петровне и сыну выдали вольные и оставили 50 тысяч рублей. На эту сумму она купила имение неподалёку и приписала сына к купеческому сословию. При жизни отца Николенька успел поучиться в московском пансионе, а затем был переведён в воронежский.
Уже сиротой он поступил в Воронежскую гимназию, которую он вспоминал затем как рассадник всяческих безобразий. «Директор несколько лет занимал лично для себя весь бельэтаж гимназического здания, а классы помещались по чердакам; это побудило учителей подать на него донос: приехал ревизор, и директор должен был перейти из гимназического здания на наемную квартиру. Скоро после того начальство устранило его от должности», - писал Костомаров.
Саму гимназию можно было именовать храмом учёности с большой натяжкой. Костомаров так описывал контингент соучеников: «По господствовавшим тогда понятиям, родители зажиточные и гордившиеся своим происхождением или важным чином считали как бы унизительным отдавать сыновей своих в гимназию, поэтому заведение наполнялось детьми мелких чиновников, небогатых купцов, мещан и разночинцев. Плебейское происхождение выказывалось очень часто в приемах и способе обращения воспитанников, как равно и в упущенности первичного воспитания, полученного в родительском доме. Грубые ругательства, драки и грязные забавы были нипочем в этом кругу».
После гимназии Николай поступил в Харьковский Университет, на историко-филологический факультет. Поначалу ему и тут не везло с качеством обучения.
Спустя 28 лет со дня основания «Харьковский университет - по словам Костомарова - был в большом упадке. Профессорские кафедры занимались отчасти людьми бездарными, отчасти же хотя и талантливыми, каким был, например, Кронеберг, но ленивыми… Русскую историю читал Гулак-Артемовский, человек, бесспорно, с поэтическим дарованием, как показали его малорусские стихотворения, но в своих лекциях по русской истории отличавшийся пустым риторством и напыщенностью».
Особенностью отношений профессоров и студентов была такая: профессура сдавала жильё своим подопечным и, таким образом, имела дополнительный доход помимо казённого жалования. Поначалу Костомаров жил у профессора Сокальского. «Семейство Сокальского состояло тогда из жены, трех малолетних сыновей (из них один теперь харьковский профессор, другой - редактором "Одесского вестника" и замечательный пианист, а третий недавно скончался) и старой тещи, женщины чрезвычайно доброй и любимой всеми студентами. Эта последняя, по имени Надежда Емельяновна, осталась у меня в памяти как тип старой добродушной малороссиянки. Она говорила со всеми не иначе как по-малорусски, очень заботилась о выгодах квартирантов и по воскресеньям сама пекла и приносила нам на завтрак превосходные пирожки. Уже много лет, еще до женитьбы Сокальского на ее дочери, она содержала у себя квартирантов-студентов и хвалилась тем, что ее называли "студентська мати"».
После Сокальского студент Костомаров переехал к Петру Гулаку-Артемовскому, ставшему к тому времени ректором университета. Этот действительный статский советник, по сей день признанный классик украинской литературы, дядя автора оперы «Запорожец за Дунаем», брал со студентов по-божески и даже пытался их воспитывать. Например, настойчиво советовал Костомарову не гулять часами по старому кладбищу, чтобы не плодить приступы меланхолии. Затем он придумал своего рода бартер для жильцов: те ему не платят, но дают уроки детям его превосходительства. Ректор познакомил своего жильца и со своим старым другом - действительным статским советником Григорием Фёдоровичем Квиткой, писавшим под псевдонимом «Грыцько Основьяненко». Тот, будучи потомком старейшего и самого уважаемого рода на Слобожанщины, с удовольствием знакомил студента с достопримечательностями края и народной жизнью.
«Скоро я пришёл к убеждению, - писал Костомарова - что историю нужно изучать не только по мертвым летописям и запискам, а и в живом народе».
Со второй половины 1830-х годов он начал писать по-украински, под псевдонимом Иеремия Галка, и в 1839-1841 годах выпустил в свет две драмы и несколько сборников стихотворений, оригинальных и переводных.
«О прошедшей истории Малороссии я имел сведения преимущественно по Бантышу-Каменскому. Несмотря на малое знакомство мое с малорусскою речью и народностию, я задумал писать по-малорусски и начал составлять стихи, которые впоследствии явились в печати под названием "Украинских баллад". Когда я пробовал читать мои произведения знакомым малоруссам, бывшим своим товарищам, то встретил очень неодобрительные отзывы; одни смеялись над моим малознанием и указывали мне промахи, другие поднимали на смех самую идею писать на малорусском языке», - вспоминал он.
К моменту окончания университета Николай Иванович стал сложившимся учёным, способным и к чтению лекций, и к написанию оригинальных научных трудов.
В 1842 году он напечатал диссертацию «О значении унии в западной России». Хотя речь шла лишь о нескольких неудачных выражениях, уже исправленных лично одним из его наставников архиепископом Иннокентием, петербургский профессор Устрялов, по поручению министра народного просвещения Сергея Уварова разбиравший труд Костомарова, дал о нём такой отзыв, что книгу велено было сжечь. Костомарову лично министром дозволено было написать другую магистерскую диссертацию, и в конце 1843 года он представил на факультет работу под названием «Об историческом значении русской народной поэзии», которую и защитил в начале следующего года. После этого он навсегда покинул Харьков. Впоследствии, в 1863 году ему предлагали кафедру в родном университете, но по настоятельному совету министра Головнина он отказался.
Костомаров был назначен учительствовать в уездном городе Ровно Волынской губернии. К тому времени его мать занималась продажей остатков имения и в конце концов переехала в Киев, где он в основном и проживал. В приемной попечителя учебного округа он познакомился с Пантелеймоном Кулишом, с которым потом его связывали многолетние отношения.
Киев он сравнивал с Харьковом. Сам город, где генерал-губернатор Дмитрий Гаврилович Бибиков проводил градостроительные эксперименты по превращению польско-еврейского местечка в официальную третью столицу Российской Империи, он оценил так:
«Я не могу без удивления не заметить, какую разницу представлял этот город в то время с тем видом, какой он имеет в настоящее время. Печерск был центром торговой деятельности; в той местности, которая теперь вошла в крепость, были ряды лавок, наиболее посещаемых публикою; университет стоял почти в поле, посреди неудобопроходимых бугров и песчаных насыпей; Старый город был немощен, усеян некрасивыми мазанками и лачугами и, кроме того, представлял большие пустыри; Крещатик не имел тогда ни магазинов, ни лавок, ни отелей.
Большая часть построек была деревянная, мостовой совсем не было, в сырое время была там большая грязь и слякоть. Набережной по Днепру вовсе не было; берег его от Подола под горою был буквально непроходим, и я, затеявши пойти по берегу с Подола с намерением добраться до Лавры, принужден был воротиться за невозможностию идти по косогору, особенно в дождливое осеннее время. Город плохо освещался, так что ходить ночью было истинным наказанием. Мне, приехавшему из Харькова, Киев показался как город гораздо хуже последнего».
В 1846 году совет Университета св. Владимира (который сейчас носит имя не святого, но пьяницы и богохульника Тараса Шевченко) избрал Костомарова преподавателем русской истории, и с осени этого года он начал свои лекции, вызвавшие сразу глубокий интерес слушателей. Здесь вокруг Костомарова сложился кружок, получивший название Кирилло-Мефодиевского общества, куда входили Пантелеймон Кулиш, Афанасий Маркевич, Николай Гулак, Тарас Шевченко и пр. Все они были сторонниками создания равноправной федерации славянских народов Европы, построенной на либеральных принципах сословного равенства, свободы печати и вероисповедания.
Костомаров не только был одним из основателей общества, но даже написал для него кощунственную «Библию» - «Книгу бытия украинского народу».
Эта книга интересна тем, что содержит в себе зачатки будущей исторической концепции Костомарова. Главный предмет ненависти автора - цари, короли, князья да господа. Украина «не любила Україна ні царя, ні пана», а придумала для себя равенство в «козацтве». Не то Москва - «цар московський взяв верх над усіма москалями, а той цар узяв верх, кланяючись татарам, і ноги ціловав ханові татарському, бусурману». Русофобская формула, что московские князья получили власть целуя ханские ноги, широко распространена именно Костомаровым.
Украина хотела жить в мире и любви с сестрой Польшей «як сестра с сестрою», но жадность панов и фанатизм иезуитов этому помешали. Тогда украинцы побратались с москалями, думая, что заживут в прежней вольности. Да не тут-то было. «Скоро побачила Україна, що попалась у неволю, бо вона по своей простоті не пізнала, що там був цар московський, а цар московський усе рівно було, що ідол і мучитель».
Молодые образованные люди обсуждали вопросы истории и философии, слушали стихи Шевченко и успели отгулять помолвку Костомарова с Алиной Крагельской, но свадьба состоялась не в апреле 1847 года, как планировалось, а только… в мае 1875 года. За это время Алина Леонтьевна успела выйти замуж, родить трех детей г-ну Киселю и овдоветь. Кстати, свёл их снова этнограф, автор песни "Ще не вмерла Украина" Павел Чубинский. Понятно, что в любой малороссийской компании рано или поздно заводится стукач. Причем, как правило, не один. Живя с матерью в доме настоятеля Андреевской церкви, Костомаров потерял бдительность. А зря!
«У того же священника квартировал студент по фамилии Петров; он слушал нашу беседу и на другой же день, сошедшись с Гулаком, начал ему изъявлять горячие желания славянской федерации и притворился великим поборником славянской взаимности. Гулак имел неосторожность со своей стороны открыть ему задушевные свои мысли и рассказал о бывшем нашем предположении основать общество. Этого только и нужно было. Около этого же времени я написал небольшое сочинение о славянской федерации, старался усвоить по слогу библейский тон. Сочинение это я прочитал Гулаку; оно ему очень понравилось, и он списал его себе, а потом, как я узнал впоследствии, показал студенту Петрову», - вспоминал Костомаров.
Незадолго до венчания к Костомарову явился инспектор учебного округа Юзефович, а за ним губернатор Фундуклей и полицмейстер. Начался обыск. Тогда и выяснилось, что «стучал» не только Петров.
«Меня привезли на квартиру губернатора и сказали: "Вы знаете Гулака?" Знаю, отвечал я. "Он сделал на вас донос, явился в III отделение собственной его величества канцелярии и представил рукопись, в которой излагалось о будущем соединении славян". Я не знаю этой рукописи, сказал я. Но черновая рукопись, взятая у меня помощником попечителя, предстала предо мною в обличение моих слов: улика была налицо», - писал Костомаров.
Арестанта переправили под конвоем в Петербург, где его допрашивали лично шеф жандармов князь Алексей Фёдорович Орлов и генерал-лейтенант Дубельт. Насилия не было, но происходили воспитательные беседы и увещевания. Князь Орлов заявил:
«Государь очень жалеет, что вы попались в эту неприятную историю, тем более что мы получили от вашего начальства самый лестный об вас отзыв; но я надеюсь, что вы оправдаетесь; конечно, вы награды от государя не получите, потому что вы все-таки виноваты: у вас взяли гнусную вещь».
Затем Орлов начал вкратце излагать содержание рукописи, взятой у Костомарова в Киеве.
«Что же за такие штуки? Эшафот! Но я уверен, что не вы написали эту мерзость; будьте откровенны и дайте возможность спасти вас. У вас есть старуха-матушка, подумайте о ней; да вы же притом и жених; от вас будет зависеть снять со своей спины хотя половину той кары, которую вы заслужили».
«30 мая утром, глядя из окна, я увидал, как выводили Шевченко, сильно обросшего бородой, и сажали в наемную карету вместе с вооруженными жандармами. Увидя меня в окне, он приветливо и с улыбкой поклонился мне, на что я также отвечал знаком приветствия, а вслед за тем ко мне вошел вахмистр и потребовал к генералу Дубельту», - рассказывает историк. Генерал зачитал приговор, по которому надлежало «лишить его занимаемой им кафедры, заключить в крепость на один год, а по прошествии этого времени послать на службу в одну из отдаленных губерний, но никак не по ученой части, с учреждением над ним особого строжайшего надзора». Сбоку карандашом рукою императора Николая было написано: «В Вятскую губернию». Позднее лично государь заменил Вятскую губернию Саратовской.
Год в Петропавловской крепости подошел к концу. Прощаясь с Костомаровым, Дубельт сказал, извиняясь, ему:
«Для вас сделали все, что могли, но, конечно, вы не должны ожидать себе больших благ. Знаете, мой добрый друг, люди обыкновенные, дюжинные стараются о собственной пользе и потому добиваются видных мест, богатств, хорошего положения и комфорта; а те, которые преданы высоким идеям и думают двигать человечество, те, вы сами знаете, как сказано в Священном писании: ходят в шкурах козьих и живут в вертепах и пропастях земных».
В отличие от Шевченко, отправленного на каспийское побережье рядовым, Костомаров служил при губернаторе Матвее Кожевникове. По его словам, «жизнь в Саратове отличалась чрезвычайною дешевизною. Ассигнуя какой-нибудь рубль, можно было иметь отличный обед с ухой из свежих стерлядей, с холодной осетриной, жареными цыплятами и фруктами для десерта. Стерляди и осетры продавались живыми».
Занимался он и разбором уголовных дел, и поездками по уездам губернии, ныне разделённой на Саратовскую и Волгоградскую области. Там же он писал о Богдане Хмельницком и внутреннем быте Русского государства XVI-XVII веков. Выполнял он и деликатные задания начальства. В 1853 году в Саратове пропало один за другим двое мальчиков, оба найдены были мертвыми с видимыми признаками истязания. Подозрение, разумеется, падало на евреев.
«Меня просили составить ученую записку - опыт решения вопроса: есть ли какое-нибудь основание подозревать евреев в пролитии христианской детской крови… Рассмотрев предложенный мне вопрос, я пришел к такому результату, что обвинение евреев хотя и поддерживалось отчасти фанатизмом против них, но не лишено исторического основания. Я указал сверх того на то обстоятельство, что евреи еще в библейской древности часто отпадали от религии Моисея и принимали финикийское идолопоклонство, которое отличалось священным детоубийством. Наконец, я привел множество примеров, случавшихся в средние века и в новой истории в разных европейских странах, когда находимы были истерзанные дети и всеобщее подозрение падало на евреев, а в некоторых случаях происходили народные возмущения и избиения евреев».
Надо сказать, что антисемитскую позицию Костомаров занимал и позднее. Уже в 1862 году он рассказывал: «я получил из Киева от одного из них укорительное, хотя и дружелюбное письмо, в котором автор письма доказывал, что иудеи - сущие благодетели малоруссов, и огорчался тем, что я дозволил себе употреблять название "жиды". Я отвечал этому господину, что сомневаюсь насчет благодетельности иудеев, а что касается до слова "жиды", то обещаю вперед не употреблять этого слова, а писать "иудеи"».
После воцарения нового государя ссылка Костомарова завершилась. Отныне он мог жить в столице, путешествовать по России и за границу и публиковаться, где хочет. Далее он воспользовался этой возможностью сполна - объездил всю Европу, прочитал курс лекций в петербургском университете и проводил археологические раскопки. Статьи и книги профессора Костомарова выходили регулярно и стали обязательной частью библиотеки любого образованного семейства. Русский беллетрист Константин Головин так отзывался о преподавательской деятельности историка: «голос Костомарова и его манера читать сильно напоминала беззубое шамканье старой бабы. Не могу сказать, чтобы в его лекциях было что-нибудь особенно увлекательное, напоминавшее, хотя бы издали, блестящие лекции Грановского… Но одно могу сказать: Костомаров сумел сделать необыкновенно популярными среди студентов русские летописи».
Вернувшись в столицы в эпоху реформ, Костомаров стал настоящим кумиром прогрессивной публики. Он был избран экстраординарным профессором Санкт-Петербургского Университета, провел знаменитый диспут о происхождении варягов с консерватором Погодиным, отстаивая экстравагантную теорию, что Рюрик сотоварищи были жмудью - литовцами. Но долго любимцем публики Костомаров не пробыл. Когда из-за студенческих беспорядков был закрыт Петербургский Университет, Николая Иванович, с рядом доругим прогрессивных профессоров, основал «Вольный университет» в здании городской думы. Но вскоре жандармы после дерзкой лекции профессора Павлова выслали его из города и студенты решили бойкотировать и «вольные» лекции тоже. Костомаров не подчинился этому решению и навсегда потерял уважение свистунов-нигилистов. Они зашикали его и согнали с кафедры, на которую он никогда не вернулся. Чужой и для министерства просвещения и для прогрессивной публики он вынужден был сосредоточиться на литературной деятельности.
Эта деятельность была подчинена пропаганде главной идеи его жизни - украинофильства. В 1861-62 годах вместе с Кулишем он главный сотрудник журнала «Основа», пропагандировавшего украинскую идею шокируя столичную публику частым употреблением слова «жид». Центральная идея «Основы» - добиться от Министерства просвещения, которое тогда возглавлял либерал Головнин, создания в Юной России народных школ, которые будут преподавать на украинском языке, как, якобы, более близком к мужику. Это была неправда. Никакого украинского языка на тот момент как цельной систематизированной грамматической наукой реальности не существовало. Мужики либо не знали его вообще, либо говорили на диалектах, которые назвать «украинскими» можно было лишь в мечтах издателей «Основы». Костомаров и Кулиш отлично понимали, что они собираются не обучать, а создавать украинцев из ничего. Операция которая удалась советской власти в 1920-х годах с куда большими ресурсами тоталитарного принуждения.
Общение Костомарова с Шевченко, Кулишом и Белозерским продолжилось. Но прежнее Кирилло-Мефодиевское братство было не восстановить. Гулака в списке их контактов не было, как и Петрова. Кулиш обвинял Шевченко в пьянстве, Костомаров же теплее относился к поэту:
«По-прежнему стал он мне близким человеком. Хотя после своего освобождения он вдавался в большое употребление вина, но это не вредило никому, разве только его физическому здоровью. Напрасно г. Кулиш в последней своей книге "История воссоединения Руси" презрительно обругал музу Шевченка "пьяною" и риторически заметил, что тень поэта "на берегах Ахерона скорбит о своем прежнем безумии". Если упрекать Шевченка за то, за что его наказывало некогда правительство, изрекшее потом ему прощение, то уже никак не г. Кулишу, который был соучастником Шевченка и в одно с ним время подвергся наказанию от правительства, хотя и в меньшей противу Шевченка степени».
В 1861 году Костомаров выступил на похоронах Тараса Григорьевича.
Что касается собственно мировоззрения Костомарова, то историк Иван Лаппо так описывал взгляды профессора: «сторонник федерализма, всегда верный малороссийской народности своей матери, без всяких оговорок признавал эту народность органическою частью единого русского народа, которого "народная стихия общерусская", по его определению, "в первой половине нашей истории" является "в совокупности шести главных частей, именно: 1) Южнорусской, 2) Северской или Черниговской, 3) Великорусской, 4) Белорусской, 5) Псковской и 6) Новгородской".
При этом Костомаров считал своим долгом и "указать на те начала, которые условливали между ними связь и служили поводом, что все они вместе носили и должны были носить название общей Русской Земли, принадлежали к одному общему составу и сознавали эту связь, несмотря на обстоятельства, склонившие к уничтожению этого сознания. Эти начала: 1) происхождение, быт и языки, 2) единый княжеский род, 3) христианская вера и единая Церковь"».
Раздробленность Руси представала, таким образом, не возникшим на определенном этапе злом, а изначальным, естественным состоянием разноплеменности, которое должно было вырасти в будущую «Русскую федерацию», но, на несчастье, пришли татары и, ловко воспользовавшись их мощным деспотизмом великорусы подчинили все остальные «штаты» Москве.
Эта концепция выглядела очень вымученно, так как не соответствовала ни местам расселения древних племен, ни границам княжеств, автор путался в критериях выделения тех или иных участников федерации. А главное - большинство «субъектов» мнимой федерации давно уже умерло.
Главным трудом его жизни была, конечно, "Русская история в жизнеописаниях её главнейших деятелей". Эта книга Костомарова чрезвычайно популярна в качестве подарков за хорошую учебу, призов на олимпиадах, сюрпризов умным чадам на дни рождения. Между тем, еще при жизни Николая Ивановича его умение не дружить с фактом, давать пристрастные, неприязненные, порой - клеветнические характеристики русским героям, вошло в предания. Его постоянный оппонент - Михаил Петрович Погодин выпустил толстую книг «Борьба не на живот, а на смерть с новыми историческими ересями», где собрал и опроверг характеристики, даваемые Костомаровым историческим деятелям. Там он приводит, в частности, целый каталог оскорблений, которыми припечатал Костомаров героев русской истории.
Дмитрий Донской был трус и человек неблагородный. Скопин Шуйский лицо тусклое и двусмысленное. Пожарский человек совершенно рядовой, дюжинный, один из многих. Минин - все гнусности в его адрес даже повторять противно. Сусанин - миф. Мономах - себе на уме. Василий Тёмный, ослепленный врагами, - никто не поручится, что он был лучше ослепителей. Все первые князья до Владимира - грабители и атаманы разбойников. Наконец вся русская история сравнена с Авгиевой конюшней.
Право же, если бы гоголевский помещик Собакевич уселся сочинять русскую историю в своем коронном стиле, и у того вряд ли получилось бы выразительней, чем у Костомарова.
Разумеется русские общественные деятели и публицисты всех лагерей дружно атаковали Костомарова. Михаил Катков, Иван Аксаков, Александр Герцен были единодушны в том, что «украинский» проект «Основы» поставит неустранимую преграду между народом Южной Руси и подлинным образованием, отдалит его от Пушкина и Гоголя, от «Истории» Карамзина и «Полного собрания законов». Фактически оставит его неполноценным гражданином Российской Империи. Отсюда, в конечном счете, возникало подозрение, что Костомаров по прежнему хочет для своей Украйны единства с Польшей «как сестра с сестрою». В условиях разгоравшегося польского мятежа проект Костомарова выглядел явным проявлением враждебности к России как таковой, попыткой её расчленить.
В соответствии с этой концепцией Костомаров сочиняет и историю Украины. Он публикует обстоятельную монографию «Богдан Хмельницкий», берется издавать документы по истории Южной Руси как член археографической комиссии. Но тут происходит шумный скандал - историк Г.Ф. Карпов - блестящий знаток прошлого Малороссии, привлекает внимание коллег к тому, что при издании Костомаров пропускает важнейшие источники, о которых он не мог не знать. Пропускает, по всей видимости, потому, что они противоречат концепции об обязательствах русского царя хранить «малороссийские свободы», якобы принятых им на себя после Переяславской рады.
Мало того, Карпов обратил внимание («г. Костомаров как историк Малороссии» М., 1871), что излагая события Рады, Костомаров перемежает подлинный отчет о ней боярина Бутурлина и сведения из поздней малодостоверной истории Украины Самуила Величко, в которой русские бояре «клянутся» чтить козацкие свободы. Подобное микширование современного событиям источника с позднейшими выдумками, чрезвычайно характерное для Костомарова, делало ему мало чести. Но еще ниже уронил его репутацию ответ Карпову, опубликованный в журнале «Беседа».
«Если бы какой-нибудь факт никогда не совершался, да существовала бы вера и убеждение в том, что он происходил, - он для меня остается таким же важным историческим фактом» - в этой костомаровской формуле как в зернышке сокрыты следующие сто пятьдесят лет «украинствующей» историографии - от манипуляций с фактами у Грушевского до «древних укров выкопавших Черное море» и «украински-персидских войн». Нежелание отделять правду от вымысла стало фирменной чертой костомаровской исторической традиции.
Второй чертой, которая особенно ярко проявилась там, где он заступает на территорию столь нелюбых ему великороссов, является желание клеветать и чернить. Именно Костомаров вышил настоящий «канон» русофобских интерпретаций нашей древней русской истории, к которым те или иные публицисты прибегают по сей день. Именно у Костомарова черпал свои озлобленные характеристики русских героев как «слуг торгового капитала» знаменитый большевистский опрокидыватель политики в прошлое М.Н. Покровский. А по его примеру тем же материалом наполняет тома своей «Истории» Борис Акунин. «Незалежные» историописатели воспроизводят все доставшиеся им в наследство мифы о царях и казаках. Сергей Сергеев, собравшись раскрыть нам секрет «отсутствия русской нации», начинает с возрождения забытого уже мифа о «федеративной Руси» переходя к тому, что никакой единой древнерусской народности не было, а значит и современной русской нации нет.
Николай Иванович Костомаров умер 7 (19) апреля 1885 года, после долгой и мучительной болезни. Он похоронен в Санкт-Петербурге на Литераторских мостках Волкового кладбища.
***
Если бы уроженец Воронежской губернии, член-корреспондент Императорской академии, действительный статский советник, узнал, как распорядятся его наследием в ХХ и ХХI веках, он, пожалуй, мог и пересмотреть свои украинофильские взгляды. Если бы Костомаров мог предвидеть, что Харьков, университет которого он окончил, окажется на территории враждебного России государства, вполне вероятно, не организовал бы и тайное Кирилло-Мефодиевское братство - своеобразный штаб по «освобождению Украины». Народничество с малороссийским колоритом было в XIX веке особой формой фронды. Совершенно русские люди, абсолютно не знавшие малороссийской культуры, местного диалекта, бросались учить «украинский язык». Украинство было для них как своеобразное диссидентство... Виновен ли выдающийся русский историк Николай Костомаров в трагических событиях новейшей истории на украинском направлении? И да, и нет. Но причудливая судьба его теорий доказывает, что у историка - особая ответственность. Ответственность перед будущим.
Источники:
Украина.ру
Сто книг