22
Оригинал взят у wlad_ladygin в 131. Что было, то было… 22 июня 1941 года… оно было для каждого своим... и для всех общим…
Оригинал взят у wlad_ladygin в 131. Что было, то было… 22 июня 1941 года… оно было для каждого своим... и для всех общим…
Вспоминает батя:
…И 22 июня 1941 года в колхозе полным ходом шел сенокос. Приехал бригадир. Собрал людей и объявил о начале войны с Германией. На следующий день ребят и мужиков призывного возраста он увез с собой в Поляковку. Оставшийся народ поохал, повздыхал, бабы поревели, и сенокос продолжился…
На следующий день я подошел к бригадиру и сказал, что ухожу в армию.
- Какая армия? - возмутился бригадир. - Тебе еще семнадцати нет!
- Сейчас нет, а через две недели будет! - ответил я, собрал свои скромные пожитки и пешком ушел в Поляковку.
На конном дворе деревни Поляковка перед войной.
Отца к этому времени уже мобилизовали. Он занимался в районе делами военкомата, собирал призывников по округе и сопровождал до мест призыва.
Поговорив с матерью, мы пришли к общему мнению, что мне необходимо срочно отправиться в Уфу к родной тетке Тае и поискать счастья в городе, устроившись на какой-либо завод учеником по рабочей специальности, которую в дальнейшем и предстояло освоить…
Тетя Тая встретила меня как родного, посоветовав обязательно устроиться на недавно запущенный моторный завод, на котором имелись хорошие перспективы и по работе, и по возможности получить место в заводском общежитии. Утром я отправился в отдел кадров и обнаружил большущую очередь. Молодежь, мужики, женщины… ловили удачу… Из большого списка рабочих вакансий мне очень понравилось название одной профессии - фрезеровщик. Правда, я тогда не имел ни малейшего представления об этой профессии. Но само слово - фрезеровщик - навевало на меня нечто романтическое и казалось достойным внимания.
Лишь к вечеру я пробился к окошку кадровика. Поведал о своем желании устроиться учеником фрезеровщика. Кадровик обнадежил, что это вполне выполнимо, но потребовал домовую книгу с пропиской в городе Уфа. Узнав, что у меня таковой нет, посоветовал с этим не затягивать и приходить завтра. Вернувшись вечером на ночевку к тетке, я рассказал о моей проблеме. Утром тетя, снабдив меня домовой книгой, направила в нужную контору. И после оформления прописки мне тут же вручили повестку в Кировский райвоенкомат, в которой указывалось явиться на завтра к 8-00 на медкомиссию.
На завод я уже не пошел. 8 августа прошел комиссию и был признан годным к службе с летно-подъемным уклоном. После чего была вручена очередная повестка с предписанием прибыть на следующий день к 9-00 на призывной пункт для прохождения военной службы, имея с собой продовольственный паек на три дня. Меня это нисколько не огорчило. В те довоенные времена служба в Красной Армии была почетной обязанностью. И это вбивалось в наши светлые головы на протяжении всех школьных лет.
Тетя со слезами проводила меня до калитки своего дома. Явился к назначенному часу на призывной пункт. Нас сразу отделили от провожающих высоким металлическим кованым забором. По ту сторону забора люд провожающий гудит, плачет и смеется, ест и пьет, поет и опять умолкает, чтоб повторить все заново. По другую сторону забора мы, наголо стриженные пацаны, но среди нас и взрослые были. Стоят ребята, переминаются с ноги на ногу, о чем-то говорят по-тихому, оглядываются на родню за забором. Ждут…
Мне было проще. Меня никто не провожал. Я скромно сидел на своем чемоданчике и просто наблюдал за происходящим. Понимал ли я, что случилось и что ждет каждого из нас? Нет, конечно…
Наконец, уже ближе к полуночи, нас построили. Сделали перекличку. Выстроили в колонну. Впереди офицеры военкомата, сзади - вооруженные солдаты-конвоиры. Пошагали. Оказалось на железнодорожный вокзал. Паровоз, впряженный в состав, уже был на парах. Погрузились в вагоны, и нас закрыли снаружи. Куда едем, никто нам не говорил. А утром 9 августа прибыли в город Челябинск. Там нас всех распределили, и я оказался с небольшой группой ребят в Челябинской военной школе авиамехаников.
Как-то очень захотелось собрать в один пост воспоминания, кто как встретил этот день - 22 июня 1941 года. Это некоторые выдержки из мемуарной литературы. Эти воспоминания показались мне хотя и разными для каждого, но по сути… общими для всех…
Сергей Федорович Ушаков
«В интересах всех фронтов»
Сигнал боевой тревоги застал нас, слушателей Полтавских курсов усовершенствования штурманов, на гарнизонном стадионе, где должен был состояться матч нашей футбольной команды с железнодорожниками.
Не прошло и пяти минут, как из домов городка, казарм и общежития группами и в одиночку, с небольшими чемоданчиками в руках и при оружии, бежали к аэродрому командиры всех рангов - там было место сбора по тревоге. Курсы усовершенствования не считались боевой частью, однако жизнь здесь, так же как и в строевых частях, шла по боевым уставам.
Самолеты быстро рассредоточили по окраинам аэродрома, густо заросшего сочной высокой травой. Вокруг трещали кузнечики, щебетали птицы, все было, как в мирной жизни. По мирному чувствовали себя и мы, уверенные в том, что это всего лишь очередная учебная тревога: разлеглись на траве под крыльями самолетов и ждали отбоя. Заметив приближавшуюся автомашину, вес экипажи быстро построились. Из автомобиля вышел командир отряда капитан Иван Федорович Галинский и объявил:
- Война, товарищи, война! Фашистская Германия напала на нашу страну! И после небольшой паузы приказал: - Штатным экипажам быть в готовности для выхода из-под удара противника, слушателям находиться у самолетов.
После такого сообщения сразу наступила какая-то неестественная тишина. Каждый словно бы остался наедине со своими мыслями. Над Родиной нависла смертельная опасность, и нужно было быть готовым отдать свою жизнь во имя победы, за счастье своего народа.
В середине дня нас собрали для получения указаний. Начальник курсов Герой Советского Союза Г. М. Прокофьев, удостоенный этого высокого звания в 1937 году за боевые заслуги в Испании, говорил недолго. Вначале он зачитал переданное днем по радио Заявление Советского Правительства о вероломном нападении гитлеровской Германии на нашу страну, а затем, пожелав нам боевых успехов, выразил надежду встретиться после победы над врагом. При этом он подчеркнул, что всем нам предстоят тяжелые испытания...
После того как офицер учебно-летного отдела назвал фамилии штурманов, которые должны были сегодня же возвратиться в свои части, начальник курсов объявил, что остальные слушатели будут откомандированы по предписаниям из Москвы. На этом совещание закончилось.
Мой полк находился в Закавказье. В нем я начал службу, стал штурманом эскадрильи, получил боевой опыт в войне с белофиннами. Конечно же, я рассчитывал, что буду продолжать службу в своем родном полку, но теперь стало ясно, что надеждам моим сбыться не суждено.
После окончания совещания разговаривали мало. Видимо, еще не свыклись с новой, уже военной обстановкой. Заканчивался первый день войны, и я задумался над тем, что сейчас делает мой товарищ Иван Петухов, который, прервав учебу, уехал вместо меня во вновь формируемый полк специального назначения. В первом списке кандидатов, отобранных прибывшим на курсы капитаном А. А. Морозовым, была и моя фамилия. Но после беседы Морозов согласился удовлетворить мою просьбу - предоставить возможность продолжить учебу. Полк специального назначения формировался где-то на западе от Москвы, и я невольно пришел к заключению, что Иван уже воюет.
В штаб курсов ежедневно вызывали по нескольку слушателей для получения назначения, и наше общежитие-казарма беспрерывно гудело, как разбуженный улей. В предписании каждому указывался только пункт и номер части, куда следовало явиться, но этого было достаточно для всевозможных предположений, догадок.
Нас оставалось все меньше и меньше. А спустя пять дней из Москвы пришло указание откомандировать всех оставшихся на курсах штурманов дальнебомбардировочной авиации. Две группы направлялись в Воронеж и одна на подмосковный аэродром, где уже формировались новые полки. Мне предписывалось явиться в Управление кадров ВВС…
Василий Решетников
«Что было - то было. 308 боевых вылетов»
По субботам, когда затихали самолетные звуки, и над лагерем оседала аэродромная пыль, женатое сословие приходило в суетливое возбуждение, надеясь, в расчете на командирскую милость, улизнуть к выходному в Воронеж. Но удачливых было немного. Зато по воскресеньям, с приходом утреннего поезда, от ближайшей станции чинно тянулась, отягощенная узелками и корзинками, живописнейшая вереница молоденьких жен и невест - раскрасневшихся и счастливых, с неукротимой взволнованностью на сияющих хорошеньких личиках от нетерпения встречи со своими ненаглядными красавцами. А «красавцы», закопченные на ветрах и солнце, с облупленными носами и выгоревшими бровями, сами трепеща от предвкушения свидания, но сдержанные и торжественные, чопорно встречали их еще в пути на пыльной проселочной дороге, ведущей к лагерю. Идиллия! Зрелище! Сочные сюжеты для веселых холостяцких анекдотов...
Но в первую после сообщения ТАСС субботу, ставшую на долгие годы последней в мирной жизни, как бы в подтверждение крепости и надежности нашей с немцами нерасторжимой дружбы, даже холостой народ был отпущен в город с небывалой щедростью. В лагере осталась только горстка штабников, очередные дежурные смены да часть технического состава, которому и в воскресенье всегда находилась неотложная работа на самолетах.
Так было, оказывается, не только в нашей бригаде. Всплеск небывалой вольницы захлестнул в тот роковой предвоенный вечер многие гарнизоны. Воинство бросилось в половодье гуляний, в неудержимое веселье, заполнив полные праздничного блеска и музыки клубы, парки, эстрады. В домах шумели вечеринки, до поздней ночи светились огни городских окон.
Не в тот ли вечер сердечная привязанность нашего молодого летчика-инструктора и моего друга Васи Скалдина, очень симпатичная, кругленькая, с немного царапучим характером Галочка собрала к себе то ли на именины, а может, по другому поводу и своих подруг, и его эскадрильских друзей. Во всяком случае, все мы явились в ее дом с цветами и подарками. Гонял фокстроты патефон, взрывался смех, в тугих пилотских лапах повизгивали счастливые танцующие девчонки. Длинный артельный стол с обеих сторон плотно заполнили гости, а у торца рядом с Галочкой самоуверенно уселся Васька, давно переходивший в роли общепризнанного ее ухажера все сроки. Праздник набирал силу, но шел в пределах правил, пока в разгар веселья в зальчик не вкатилась мячиком Галина мама и на надрывной ноте проголосила: «Го-рько!»
На мгновение повисла настороженная тишина. Потом, как с обрыва, не думая о последствиях, ухнул этот губительный клич, заскандировал на все голоса, зазвенел стаканами и рюмками. Пытаясь предотвратить непоправимое, я кого-то толкал в бок, тянул за полы пиджаков, но от меня отмахивались как от мухи. Энтузиазм все больше овладевал застольем.
Выразительно глядя на своего затравленного избранника, медленно, но уверенно поднялась Галя. Тот съежился, забегал испуганными глазами, будто ища спасения, но, не найдя его, встал и чинно поцеловал свою суженую в приоткрытые губы. Все!
С той минуты в доме кипела свадьба. В одно мгновение был потерян еще один друг: с женатыми дружба у меня не ладилась.
Правда, время показало иное: дружба хотя и осела, но не разрушилась. Вскрылась и мистификация: экспромт свадьбы мой верный дружище, кажется, разыграл, хоть и на скорую руку, но по «согласованному» сценарию.
Поздно ночью прогрохотало небо, стал накрапывать дождик. Мы еле успели влететь в пустой вагон последнего трамвая, катившего на край города, к нашему городку.
Васьки с нами не было...
Сон, крепкий и безмятежный, овладел мною мгновенно. Редкая радость, когда не угрожает тебе ранний подъем, а день обещает свободу! За распахнутым окном гудел ливень, гуляли раскаты грома.
Потом я почувствовал тишину и еще глубже впал в блаженное состояние покоя.
Но в самый непробиваемый сон уже давно не раннего утра вдруг ворвался тревожный голос моего соседа Николая Телкова:
- Вставай, вставай, Василь, - теребил он мое плечо, - война!
- Ты что? Откуда взял?
- Немцы перешли границу, бомбят наши города.
- Как это - бомбят? - опешил я.
Но в следующую минуту, застегиваясь на ходу, я вместе с другими ребятами, пулей вылетавшими из подъездов, пустился на вокзал.
Первым шел товарняк. Годится. Он не останавливается у нашего полустанка, у Колодезной, но не беда - с меня еще не сошли студенческие навыки трамвайного пассажира, не признававшего остановок.
Аэродром был на полпути к штабу, и я сначала завернул к своему самолету. Баки заправлены, шла подвеска бомб. В штабе никакой оперативной информации. Не было ее и позже. Установлена очередность дежурства с бомбами, выданы кипы карт - штурманы клеют их аж до Берлина. Новые дни не вносят в нашу жизнь никаких поправок. Летаем. Камуфлируем самолеты. Слушаем радиотрансляцию, пользуемся слухами. Немцы, говорят, долетают до Воронежа, но мы их не видим. А то бы... Что «а то бы?...». Истребителей близко нет. Гоняться за немецкими бомбардировщиками на наших «ДБ-3»? Глазом не моргнув, погнался бы со своими «шкасами». Слава богу, этого не случилось. Может, в этом настрое, а скорее, отчаянии и лежит природа таранов сорок первого года?...
Капитана Казьмина стали донимать рапортами - на фронт! Он отмалчивался, потом собрал всех и отрезал:
- Есть приказ наркома: из резервных частей - никуда. Наше дело готовить для фронта экипажи. Летную программу не сокращать, но закончить ее в кратчайшее время. Работать будем днем и ночью с максимальной нагрузкой…
Полковник Касаткин
«Мы бомбили Берлин и пугали Нью-Йорк!»
По окончании полного курса летной подготовки мы, курсанты, предстали перед государственной комиссией Военно-воздушных сил. 21 июня 1941-го мы сдали все положенные экзамены. Все! Мы - летчики! Конец полетам по «коробочке» и в зону! Завтра воскресенье, отпразднуем окончание школы, а в понедельник получим назначения и разъедемся по полкам и дивизиям нашей необъятной Родины! Я ощущал себя человеком, у которого сбылись все заветные мечты. Но жизнь внесла свои жесткие коррективы. Боевая тревога застала нас в палатках еще спящими. Через несколько минут мы уже привычно отшвартовали и расчехлили самолеты, начался прогрев и проба двигателей. Пока выполняли все это, ругались, в голове крутилось: «Ну надо же, мы ведь уже не курсанты, чтобы нам такую ночную тревогу устраивать!» Однако когда все эскадрильи доложили о готовности, было объявлено общее построение, где начальник школы впервые произнес это страшное слово: ВОЙНА!...
Уже на следующий день после нападения Германии в школу пришел первый военный приказ: сформировать боевую эскадрилью и направить ее в распоряжение штаба округа в Ростов-на-Дону. А у всех нас просто кровь кипела: «Полетим на фронт, покажем немецким гадам!»
Однако надежды, что часть экипажей будет укомплектована нами, новоиспеченными летчиками, не оправдались. Через двое суток десять самолетов «Р-5», пилотируемых нашими летчиками-инструкторами, с летнабами из штурманов и техников взлетели со школьного аэродрома и, сделав прощальный круг, взяли курс на запад. Больше об этих экипажах мы ничего не слышали ни от руководства школы, ни даже по «солдатскому радио». И мы начали писать рапорты с просьбой немедленно, как можно скорее отправить нас в действующую армию, а то, не дай бог, война победоносно закончится без нас.
Ответ всем был один: «Ждать приказа!» И приказ появился, но совершенно не такой, как мы хотели: никакого фронта и действующей армии, наоборот, срочно грузиться в эшелоны и в глубокий тыл, в город Чкалов (ныне Оренбург).
Там наша школа должна была влиться в Первую Чкаловскую школу пилотов в качестве десятой и одиннадцатой эскадрилий, а нам полагалось срочно приступить к изучению и полетам на более современном, чем «Р-5», самолете «СБ».
Ехали в вагонах мы с грустными мыслями: «Опять учеба: новая материальная часть, особенности пилотирования двухмоторного самолета, новые двигатели и оборудование, скорострельные пулеметы - только теории на полгода!» Нам тогда казалось, что наши войска за это время уже достигнут Берлина, а мы и поучаствовать в войне не успеем. Ох, невесело я смотрел на перрон из окна, прощаясь с городком Красный Кут…
Киньдюшев, Иван Иванович.
«К победным рассветам».
А тем временем в Европе продолжало полыхать пламя второй мировой войны. Все с большей тревогой и озабоченностью следили мы за сообщениями печати и радио. Особенно много дискуссий и разговоров среди летного и технического состава вызвало опубликованное 14 июня сообщение ТАСС, в котором утверждалось, что слухи о намерении Германии порвать пакт и предпринять нападение на Советский Союз лишены всякой почвы. Но доходившие до нас тревожные сообщения о провокационных нарушениях нашего воздушного пространства немецкой авиацией все чаще рождали предчувствие приближающейся грозы...
В четыре часа утра памятного июньского воскресенья сорок первого года надрывный вой сирены поднял полк по боевой тревоге. Они бывали и раньше, но на этот раз сердца подсказывали нам: это не просто учебная тревога. Прихватив все необходимое, быстро выбегаем из общежития. Потом поэкипажно выстраиваемся у самолетов. Встречаемся взглядами, будто надеемся в глазах товарища, соседа по строю прочитать ответ на вопрос: что это, война?..
Вскоре командир полка получил первое сообщение: рано на рассвете сотни немецких самолетов неожиданно, без объявления войны, нарушили воздушное пространство Советского Союза и бомбили ряд наших городов. По всей границе завязались бои. И как наглядное подтверждение этой суровой вести - попытка вражеских самолетов бомбить наш аэродром.
Летчики, штурманы, техники сосредоточенно и сноровисто делают свое дело - готовят самолеты к боевому вылету. Залито горючее, подвешены бомбы, заряжены пулеметы, проверены приборы. В любую минуту нам может быть поставлена боевая задача. Командир полка и штаб поддерживают постоянную связь с вышестоящим командованием. Никаких конкретных распоряжений от него пока нет.
Но вот поступил приказ: немедленно перелететь на полевой аэродром. Эскадрильи одна за другой уходят в утреннее небо. Новое место базирования - ровная луговина около маленькой деревушки, что недалеко от Старой Руссы. На зеленом поле самолеты с серебристой обшивкой явно демаскируют себя, и через несколько минут после приземления мы начинаем на участке, покрытом мелколесьем, сооружать капониры. Чуть поодаль будет наше первое фронтовое жилье - шалаши из веток и свежей травы,
В двенадцать часов громкоговоритель разнес над аэродромом суровые и гневные слова заявления Советского правительства:
- Сегодня, в четыре часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну...
«Значит, началось всерьез», - мелькает в сознании. То, чего ждали и не ждали. К чему готовились и все же не особенно верили, что оно начнется так скоро и так неожиданно. В одно мгновение мысль уносит меня на самую границу, и кажется, что репродуктор вместе со словами заявления правительства доносит и отзвуки далекой канонады. Кажется, слышишь удары собственного сердца, в котором все сильнее стучит тревога за родную страну, за ее народ, за все, что бесконечно дорого нам. И рядом со всем этим - жена, оставшаяся в Елгаве. Так вот случилось, что она вместе с семьями наших летчиков, штурманов и техников оказалась у самого фронта, а мы от него за сотни километров...
- Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами, - доносится из репродуктора.
Да, мы верим в победу, верим в то, что она будет завоевана. Только никто из нас не знал тогда, что прозвучавшая на рассвете боевая тревога будет самой долгой, что от новых мирных дней нас отделяют 1418 огненных дней и ночей, что путь на Берлин нам придется начинать не от Перемышля и Бреста, а от Москвы и Сталинграда, что многим из нас не суждено дожить до победы...
Едва смолк голос В. М. Молотова, как на аэродроме начался митинг. Летчики, штурманы, техники, младшие авиационные специалисты твердо и гневно заявляли о своей решимости сражаться - с коварным врагом до полного его разгрома, заверяли Родину, партию, народ, боевых товарищей, что во имя свободы и независимости Отечества не пожалеют ни сил, ни жизни...
Четыре десятки бомбардировщиков вылетели на выполнение первой боевой задачи. Им предстоит нанести удар по военно-промышленным объектам ближнего тыла фашистской Германии - в Восточной Пруссии. Наш экипаж остался на аэродроме - обнаружена серьезная неисправность в одном из двигателей. С завистью и тревогой смотрим, как в глубине ясного летнего неба уменьшаются и тают серебристые ДБ-3Ф. Их экипажи предупреждены, что выполнять задание придется без прикрытия истребителей. Мы поняли: от внезапного удара вражеских бомбардировщиков по нашим приграничным аэродромам истребительная авиация понесла серьезные потери.
Стрелки часов будто притормаживают, и время идет медленно и томительно. Мы, оставшиеся на аэродроме, то всматриваемся в даль, то прислушиваемся, ожидая возвращения товарищей. Вот на горизонте показались первые точки. Они приближаются, слышнее становится знакомый и привычный гул моторов.
Свободные от бомбовой нагрузки самолеты легко приземляются на зеленый ковер поля. Умолкают моторы, и мы спешим к стоянкам, чтобы сейчас же, немедленно увидеть и услышать тех, кто уже побывал в пекле начавшейся войны, был над территорией врага, получил крещение огнем. Что это так, нам сразу становится ясно: самолеты изрядно посечены пулями и осколками зенитных снарядов.
Кажется, что экипажи выбираются из машин нарочито медленно. Штурманы, летчики, стрелки-радисты и стрелки смотрят на нас то ли с радостью, то ли с удивлением. Из их немногословных рассказов узнаем: несколько экипажей погибли над целью от огня вражеских истребителей и зенитной артиллерии, некоторые на поврежденных машинах произвели вынужденную посадку.
Экипажи полка совершали боевые вылеты и в последующие дни. Нам было известно, что обстановка на фронте становилась все более тяжелой. Вражеские танковые и моторизованные соединения рвались вглубь территории нашей страны. Чтобы сдержать, остановить их, нужны были немалые силы. А их явно не хватало. Фронтовая авиация в первый же день войны понесла крупные потери. Сухопутные войска испытывали острый недостаток в танках и артиллерии.
В этих условиях для нанесения ударов по переправам, по танковым и моторизованным группировкам гитлеровских войск наше командование было вынуждено использовать и дальние бомбардировщики. Их удары причиняли врагу чувствительный ущерб. Но наши самолеты уходили к целям без сопровождения своих истребителей и непременно сталкивались с вражескими, имевшими превосходство над бомбардировщиками в маневре, скорости, стрелково-пушечном вооружении. Это приводило к серьезным потерям. Почти с каждого боевого задания не возвращалось несколько экипажей…
Оригинал взят у wlad_ladygin в 131. Что было, то было… 22 июня 1941 года… оно было для каждого своим... и для всех общим…
Вспоминает батя:
…И 22 июня 1941 года в колхозе полным ходом шел сенокос. Приехал бригадир. Собрал людей и объявил о начале войны с Германией. На следующий день ребят и мужиков призывного возраста он увез с собой в Поляковку. Оставшийся народ поохал, повздыхал, бабы поревели, и сенокос продолжился…
На следующий день я подошел к бригадиру и сказал, что ухожу в армию.
- Какая армия? - возмутился бригадир. - Тебе еще семнадцати нет!
- Сейчас нет, а через две недели будет! - ответил я, собрал свои скромные пожитки и пешком ушел в Поляковку.
На конном дворе деревни Поляковка перед войной.
Отца к этому времени уже мобилизовали. Он занимался в районе делами военкомата, собирал призывников по округе и сопровождал до мест призыва.
Поговорив с матерью, мы пришли к общему мнению, что мне необходимо срочно отправиться в Уфу к родной тетке Тае и поискать счастья в городе, устроившись на какой-либо завод учеником по рабочей специальности, которую в дальнейшем и предстояло освоить…
Тетя Тая встретила меня как родного, посоветовав обязательно устроиться на недавно запущенный моторный завод, на котором имелись хорошие перспективы и по работе, и по возможности получить место в заводском общежитии. Утром я отправился в отдел кадров и обнаружил большущую очередь. Молодежь, мужики, женщины… ловили удачу… Из большого списка рабочих вакансий мне очень понравилось название одной профессии - фрезеровщик. Правда, я тогда не имел ни малейшего представления об этой профессии. Но само слово - фрезеровщик - навевало на меня нечто романтическое и казалось достойным внимания.
Лишь к вечеру я пробился к окошку кадровика. Поведал о своем желании устроиться учеником фрезеровщика. Кадровик обнадежил, что это вполне выполнимо, но потребовал домовую книгу с пропиской в городе Уфа. Узнав, что у меня таковой нет, посоветовал с этим не затягивать и приходить завтра. Вернувшись вечером на ночевку к тетке, я рассказал о моей проблеме. Утром тетя, снабдив меня домовой книгой, направила в нужную контору. И после оформления прописки мне тут же вручили повестку в Кировский райвоенкомат, в которой указывалось явиться на завтра к 8-00 на медкомиссию.
На завод я уже не пошел. 8 августа прошел комиссию и был признан годным к службе с летно-подъемным уклоном. После чего была вручена очередная повестка с предписанием прибыть на следующий день к 9-00 на призывной пункт для прохождения военной службы, имея с собой продовольственный паек на три дня. Меня это нисколько не огорчило. В те довоенные времена служба в Красной Армии была почетной обязанностью. И это вбивалось в наши светлые головы на протяжении всех школьных лет.
Тетя со слезами проводила меня до калитки своего дома. Явился к назначенному часу на призывной пункт. Нас сразу отделили от провожающих высоким металлическим кованым забором. По ту сторону забора люд провожающий гудит, плачет и смеется, ест и пьет, поет и опять умолкает, чтоб повторить все заново. По другую сторону забора мы, наголо стриженные пацаны, но среди нас и взрослые были. Стоят ребята, переминаются с ноги на ногу, о чем-то говорят по-тихому, оглядываются на родню за забором. Ждут…
Мне было проще. Меня никто не провожал. Я скромно сидел на своем чемоданчике и просто наблюдал за происходящим. Понимал ли я, что случилось и что ждет каждого из нас? Нет, конечно…
Наконец, уже ближе к полуночи, нас построили. Сделали перекличку. Выстроили в колонну. Впереди офицеры военкомата, сзади - вооруженные солдаты-конвоиры. Пошагали. Оказалось на железнодорожный вокзал. Паровоз, впряженный в состав, уже был на парах. Погрузились в вагоны, и нас закрыли снаружи. Куда едем, никто нам не говорил. А утром 9 августа прибыли в город Челябинск. Там нас всех распределили, и я оказался с небольшой группой ребят в Челябинской военной школе авиамехаников.
Как-то очень захотелось собрать в один пост воспоминания, кто как встретил этот день - 22 июня 1941 года. Это некоторые выдержки из мемуарной литературы. Эти воспоминания показались мне хотя и разными для каждого, но по сути… общими для всех…
Сергей Федорович Ушаков
«В интересах всех фронтов»
Сигнал боевой тревоги застал нас, слушателей Полтавских курсов усовершенствования штурманов, на гарнизонном стадионе, где должен был состояться матч нашей футбольной команды с железнодорожниками.
Не прошло и пяти минут, как из домов городка, казарм и общежития группами и в одиночку, с небольшими чемоданчиками в руках и при оружии, бежали к аэродрому командиры всех рангов - там было место сбора по тревоге. Курсы усовершенствования не считались боевой частью, однако жизнь здесь, так же как и в строевых частях, шла по боевым уставам.
Самолеты быстро рассредоточили по окраинам аэродрома, густо заросшего сочной высокой травой. Вокруг трещали кузнечики, щебетали птицы, все было, как в мирной жизни. По мирному чувствовали себя и мы, уверенные в том, что это всего лишь очередная учебная тревога: разлеглись на траве под крыльями самолетов и ждали отбоя. Заметив приближавшуюся автомашину, вес экипажи быстро построились. Из автомобиля вышел командир отряда капитан Иван Федорович Галинский и объявил:
- Война, товарищи, война! Фашистская Германия напала на нашу страну! И после небольшой паузы приказал: - Штатным экипажам быть в готовности для выхода из-под удара противника, слушателям находиться у самолетов.
После такого сообщения сразу наступила какая-то неестественная тишина. Каждый словно бы остался наедине со своими мыслями. Над Родиной нависла смертельная опасность, и нужно было быть готовым отдать свою жизнь во имя победы, за счастье своего народа.
В середине дня нас собрали для получения указаний. Начальник курсов Герой Советского Союза Г. М. Прокофьев, удостоенный этого высокого звания в 1937 году за боевые заслуги в Испании, говорил недолго. Вначале он зачитал переданное днем по радио Заявление Советского Правительства о вероломном нападении гитлеровской Германии на нашу страну, а затем, пожелав нам боевых успехов, выразил надежду встретиться после победы над врагом. При этом он подчеркнул, что всем нам предстоят тяжелые испытания...
После того как офицер учебно-летного отдела назвал фамилии штурманов, которые должны были сегодня же возвратиться в свои части, начальник курсов объявил, что остальные слушатели будут откомандированы по предписаниям из Москвы. На этом совещание закончилось.
Мой полк находился в Закавказье. В нем я начал службу, стал штурманом эскадрильи, получил боевой опыт в войне с белофиннами. Конечно же, я рассчитывал, что буду продолжать службу в своем родном полку, но теперь стало ясно, что надеждам моим сбыться не суждено.
После окончания совещания разговаривали мало. Видимо, еще не свыклись с новой, уже военной обстановкой. Заканчивался первый день войны, и я задумался над тем, что сейчас делает мой товарищ Иван Петухов, который, прервав учебу, уехал вместо меня во вновь формируемый полк специального назначения. В первом списке кандидатов, отобранных прибывшим на курсы капитаном А. А. Морозовым, была и моя фамилия. Но после беседы Морозов согласился удовлетворить мою просьбу - предоставить возможность продолжить учебу. Полк специального назначения формировался где-то на западе от Москвы, и я невольно пришел к заключению, что Иван уже воюет.
В штаб курсов ежедневно вызывали по нескольку слушателей для получения назначения, и наше общежитие-казарма беспрерывно гудело, как разбуженный улей. В предписании каждому указывался только пункт и номер части, куда следовало явиться, но этого было достаточно для всевозможных предположений, догадок.
Нас оставалось все меньше и меньше. А спустя пять дней из Москвы пришло указание откомандировать всех оставшихся на курсах штурманов дальнебомбардировочной авиации. Две группы направлялись в Воронеж и одна на подмосковный аэродром, где уже формировались новые полки. Мне предписывалось явиться в Управление кадров ВВС…
Василий Решетников
«Что было - то было. 308 боевых вылетов»
По субботам, когда затихали самолетные звуки, и над лагерем оседала аэродромная пыль, женатое сословие приходило в суетливое возбуждение, надеясь, в расчете на командирскую милость, улизнуть к выходному в Воронеж. Но удачливых было немного. Зато по воскресеньям, с приходом утреннего поезда, от ближайшей станции чинно тянулась, отягощенная узелками и корзинками, живописнейшая вереница молоденьких жен и невест - раскрасневшихся и счастливых, с неукротимой взволнованностью на сияющих хорошеньких личиках от нетерпения встречи со своими ненаглядными красавцами. А «красавцы», закопченные на ветрах и солнце, с облупленными носами и выгоревшими бровями, сами трепеща от предвкушения свидания, но сдержанные и торжественные, чопорно встречали их еще в пути на пыльной проселочной дороге, ведущей к лагерю. Идиллия! Зрелище! Сочные сюжеты для веселых холостяцких анекдотов...
Но в первую после сообщения ТАСС субботу, ставшую на долгие годы последней в мирной жизни, как бы в подтверждение крепости и надежности нашей с немцами нерасторжимой дружбы, даже холостой народ был отпущен в город с небывалой щедростью. В лагере осталась только горстка штабников, очередные дежурные смены да часть технического состава, которому и в воскресенье всегда находилась неотложная работа на самолетах.
Так было, оказывается, не только в нашей бригаде. Всплеск небывалой вольницы захлестнул в тот роковой предвоенный вечер многие гарнизоны. Воинство бросилось в половодье гуляний, в неудержимое веселье, заполнив полные праздничного блеска и музыки клубы, парки, эстрады. В домах шумели вечеринки, до поздней ночи светились огни городских окон.
Не в тот ли вечер сердечная привязанность нашего молодого летчика-инструктора и моего друга Васи Скалдина, очень симпатичная, кругленькая, с немного царапучим характером Галочка собрала к себе то ли на именины, а может, по другому поводу и своих подруг, и его эскадрильских друзей. Во всяком случае, все мы явились в ее дом с цветами и подарками. Гонял фокстроты патефон, взрывался смех, в тугих пилотских лапах повизгивали счастливые танцующие девчонки. Длинный артельный стол с обеих сторон плотно заполнили гости, а у торца рядом с Галочкой самоуверенно уселся Васька, давно переходивший в роли общепризнанного ее ухажера все сроки. Праздник набирал силу, но шел в пределах правил, пока в разгар веселья в зальчик не вкатилась мячиком Галина мама и на надрывной ноте проголосила: «Го-рько!»
На мгновение повисла настороженная тишина. Потом, как с обрыва, не думая о последствиях, ухнул этот губительный клич, заскандировал на все голоса, зазвенел стаканами и рюмками. Пытаясь предотвратить непоправимое, я кого-то толкал в бок, тянул за полы пиджаков, но от меня отмахивались как от мухи. Энтузиазм все больше овладевал застольем.
Выразительно глядя на своего затравленного избранника, медленно, но уверенно поднялась Галя. Тот съежился, забегал испуганными глазами, будто ища спасения, но, не найдя его, встал и чинно поцеловал свою суженую в приоткрытые губы. Все!
С той минуты в доме кипела свадьба. В одно мгновение был потерян еще один друг: с женатыми дружба у меня не ладилась.
Правда, время показало иное: дружба хотя и осела, но не разрушилась. Вскрылась и мистификация: экспромт свадьбы мой верный дружище, кажется, разыграл, хоть и на скорую руку, но по «согласованному» сценарию.
Поздно ночью прогрохотало небо, стал накрапывать дождик. Мы еле успели влететь в пустой вагон последнего трамвая, катившего на край города, к нашему городку.
Васьки с нами не было...
Сон, крепкий и безмятежный, овладел мною мгновенно. Редкая радость, когда не угрожает тебе ранний подъем, а день обещает свободу! За распахнутым окном гудел ливень, гуляли раскаты грома.
Потом я почувствовал тишину и еще глубже впал в блаженное состояние покоя.
Но в самый непробиваемый сон уже давно не раннего утра вдруг ворвался тревожный голос моего соседа Николая Телкова:
- Вставай, вставай, Василь, - теребил он мое плечо, - война!
- Ты что? Откуда взял?
- Немцы перешли границу, бомбят наши города.
- Как это - бомбят? - опешил я.
Но в следующую минуту, застегиваясь на ходу, я вместе с другими ребятами, пулей вылетавшими из подъездов, пустился на вокзал.
Первым шел товарняк. Годится. Он не останавливается у нашего полустанка, у Колодезной, но не беда - с меня еще не сошли студенческие навыки трамвайного пассажира, не признававшего остановок.
Аэродром был на полпути к штабу, и я сначала завернул к своему самолету. Баки заправлены, шла подвеска бомб. В штабе никакой оперативной информации. Не было ее и позже. Установлена очередность дежурства с бомбами, выданы кипы карт - штурманы клеют их аж до Берлина. Новые дни не вносят в нашу жизнь никаких поправок. Летаем. Камуфлируем самолеты. Слушаем радиотрансляцию, пользуемся слухами. Немцы, говорят, долетают до Воронежа, но мы их не видим. А то бы... Что «а то бы?...». Истребителей близко нет. Гоняться за немецкими бомбардировщиками на наших «ДБ-3»? Глазом не моргнув, погнался бы со своими «шкасами». Слава богу, этого не случилось. Может, в этом настрое, а скорее, отчаянии и лежит природа таранов сорок первого года?...
Капитана Казьмина стали донимать рапортами - на фронт! Он отмалчивался, потом собрал всех и отрезал:
- Есть приказ наркома: из резервных частей - никуда. Наше дело готовить для фронта экипажи. Летную программу не сокращать, но закончить ее в кратчайшее время. Работать будем днем и ночью с максимальной нагрузкой…
Полковник Касаткин
«Мы бомбили Берлин и пугали Нью-Йорк!»
По окончании полного курса летной подготовки мы, курсанты, предстали перед государственной комиссией Военно-воздушных сил. 21 июня 1941-го мы сдали все положенные экзамены. Все! Мы - летчики! Конец полетам по «коробочке» и в зону! Завтра воскресенье, отпразднуем окончание школы, а в понедельник получим назначения и разъедемся по полкам и дивизиям нашей необъятной Родины! Я ощущал себя человеком, у которого сбылись все заветные мечты. Но жизнь внесла свои жесткие коррективы. Боевая тревога застала нас в палатках еще спящими. Через несколько минут мы уже привычно отшвартовали и расчехлили самолеты, начался прогрев и проба двигателей. Пока выполняли все это, ругались, в голове крутилось: «Ну надо же, мы ведь уже не курсанты, чтобы нам такую ночную тревогу устраивать!» Однако когда все эскадрильи доложили о готовности, было объявлено общее построение, где начальник школы впервые произнес это страшное слово: ВОЙНА!...
Уже на следующий день после нападения Германии в школу пришел первый военный приказ: сформировать боевую эскадрилью и направить ее в распоряжение штаба округа в Ростов-на-Дону. А у всех нас просто кровь кипела: «Полетим на фронт, покажем немецким гадам!»
Однако надежды, что часть экипажей будет укомплектована нами, новоиспеченными летчиками, не оправдались. Через двое суток десять самолетов «Р-5», пилотируемых нашими летчиками-инструкторами, с летнабами из штурманов и техников взлетели со школьного аэродрома и, сделав прощальный круг, взяли курс на запад. Больше об этих экипажах мы ничего не слышали ни от руководства школы, ни даже по «солдатскому радио». И мы начали писать рапорты с просьбой немедленно, как можно скорее отправить нас в действующую армию, а то, не дай бог, война победоносно закончится без нас.
Ответ всем был один: «Ждать приказа!» И приказ появился, но совершенно не такой, как мы хотели: никакого фронта и действующей армии, наоборот, срочно грузиться в эшелоны и в глубокий тыл, в город Чкалов (ныне Оренбург).
Там наша школа должна была влиться в Первую Чкаловскую школу пилотов в качестве десятой и одиннадцатой эскадрилий, а нам полагалось срочно приступить к изучению и полетам на более современном, чем «Р-5», самолете «СБ».
Ехали в вагонах мы с грустными мыслями: «Опять учеба: новая материальная часть, особенности пилотирования двухмоторного самолета, новые двигатели и оборудование, скорострельные пулеметы - только теории на полгода!» Нам тогда казалось, что наши войска за это время уже достигнут Берлина, а мы и поучаствовать в войне не успеем. Ох, невесело я смотрел на перрон из окна, прощаясь с городком Красный Кут…
Киньдюшев, Иван Иванович.
«К победным рассветам».
А тем временем в Европе продолжало полыхать пламя второй мировой войны. Все с большей тревогой и озабоченностью следили мы за сообщениями печати и радио. Особенно много дискуссий и разговоров среди летного и технического состава вызвало опубликованное 14 июня сообщение ТАСС, в котором утверждалось, что слухи о намерении Германии порвать пакт и предпринять нападение на Советский Союз лишены всякой почвы. Но доходившие до нас тревожные сообщения о провокационных нарушениях нашего воздушного пространства немецкой авиацией все чаще рождали предчувствие приближающейся грозы...
В четыре часа утра памятного июньского воскресенья сорок первого года надрывный вой сирены поднял полк по боевой тревоге. Они бывали и раньше, но на этот раз сердца подсказывали нам: это не просто учебная тревога. Прихватив все необходимое, быстро выбегаем из общежития. Потом поэкипажно выстраиваемся у самолетов. Встречаемся взглядами, будто надеемся в глазах товарища, соседа по строю прочитать ответ на вопрос: что это, война?..
Вскоре командир полка получил первое сообщение: рано на рассвете сотни немецких самолетов неожиданно, без объявления войны, нарушили воздушное пространство Советского Союза и бомбили ряд наших городов. По всей границе завязались бои. И как наглядное подтверждение этой суровой вести - попытка вражеских самолетов бомбить наш аэродром.
Летчики, штурманы, техники сосредоточенно и сноровисто делают свое дело - готовят самолеты к боевому вылету. Залито горючее, подвешены бомбы, заряжены пулеметы, проверены приборы. В любую минуту нам может быть поставлена боевая задача. Командир полка и штаб поддерживают постоянную связь с вышестоящим командованием. Никаких конкретных распоряжений от него пока нет.
Но вот поступил приказ: немедленно перелететь на полевой аэродром. Эскадрильи одна за другой уходят в утреннее небо. Новое место базирования - ровная луговина около маленькой деревушки, что недалеко от Старой Руссы. На зеленом поле самолеты с серебристой обшивкой явно демаскируют себя, и через несколько минут после приземления мы начинаем на участке, покрытом мелколесьем, сооружать капониры. Чуть поодаль будет наше первое фронтовое жилье - шалаши из веток и свежей травы,
В двенадцать часов громкоговоритель разнес над аэродромом суровые и гневные слова заявления Советского правительства:
- Сегодня, в четыре часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну...
«Значит, началось всерьез», - мелькает в сознании. То, чего ждали и не ждали. К чему готовились и все же не особенно верили, что оно начнется так скоро и так неожиданно. В одно мгновение мысль уносит меня на самую границу, и кажется, что репродуктор вместе со словами заявления правительства доносит и отзвуки далекой канонады. Кажется, слышишь удары собственного сердца, в котором все сильнее стучит тревога за родную страну, за ее народ, за все, что бесконечно дорого нам. И рядом со всем этим - жена, оставшаяся в Елгаве. Так вот случилось, что она вместе с семьями наших летчиков, штурманов и техников оказалась у самого фронта, а мы от него за сотни километров...
- Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами, - доносится из репродуктора.
Да, мы верим в победу, верим в то, что она будет завоевана. Только никто из нас не знал тогда, что прозвучавшая на рассвете боевая тревога будет самой долгой, что от новых мирных дней нас отделяют 1418 огненных дней и ночей, что путь на Берлин нам придется начинать не от Перемышля и Бреста, а от Москвы и Сталинграда, что многим из нас не суждено дожить до победы...
Едва смолк голос В. М. Молотова, как на аэродроме начался митинг. Летчики, штурманы, техники, младшие авиационные специалисты твердо и гневно заявляли о своей решимости сражаться - с коварным врагом до полного его разгрома, заверяли Родину, партию, народ, боевых товарищей, что во имя свободы и независимости Отечества не пожалеют ни сил, ни жизни...
Четыре десятки бомбардировщиков вылетели на выполнение первой боевой задачи. Им предстоит нанести удар по военно-промышленным объектам ближнего тыла фашистской Германии - в Восточной Пруссии. Наш экипаж остался на аэродроме - обнаружена серьезная неисправность в одном из двигателей. С завистью и тревогой смотрим, как в глубине ясного летнего неба уменьшаются и тают серебристые ДБ-3Ф. Их экипажи предупреждены, что выполнять задание придется без прикрытия истребителей. Мы поняли: от внезапного удара вражеских бомбардировщиков по нашим приграничным аэродромам истребительная авиация понесла серьезные потери.
Стрелки часов будто притормаживают, и время идет медленно и томительно. Мы, оставшиеся на аэродроме, то всматриваемся в даль, то прислушиваемся, ожидая возвращения товарищей. Вот на горизонте показались первые точки. Они приближаются, слышнее становится знакомый и привычный гул моторов.
Свободные от бомбовой нагрузки самолеты легко приземляются на зеленый ковер поля. Умолкают моторы, и мы спешим к стоянкам, чтобы сейчас же, немедленно увидеть и услышать тех, кто уже побывал в пекле начавшейся войны, был над территорией врага, получил крещение огнем. Что это так, нам сразу становится ясно: самолеты изрядно посечены пулями и осколками зенитных снарядов.
Кажется, что экипажи выбираются из машин нарочито медленно. Штурманы, летчики, стрелки-радисты и стрелки смотрят на нас то ли с радостью, то ли с удивлением. Из их немногословных рассказов узнаем: несколько экипажей погибли над целью от огня вражеских истребителей и зенитной артиллерии, некоторые на поврежденных машинах произвели вынужденную посадку.
Экипажи полка совершали боевые вылеты и в последующие дни. Нам было известно, что обстановка на фронте становилась все более тяжелой. Вражеские танковые и моторизованные соединения рвались вглубь территории нашей страны. Чтобы сдержать, остановить их, нужны были немалые силы. А их явно не хватало. Фронтовая авиация в первый же день войны понесла крупные потери. Сухопутные войска испытывали острый недостаток в танках и артиллерии.
В этих условиях для нанесения ударов по переправам, по танковым и моторизованным группировкам гитлеровских войск наше командование было вынуждено использовать и дальние бомбардировщики. Их удары причиняли врагу чувствительный ущерб. Но наши самолеты уходили к целям без сопровождения своих истребителей и непременно сталкивались с вражескими, имевшими превосходство над бомбардировщиками в маневре, скорости, стрелково-пушечном вооружении. Это приводило к серьезным потерям. Почти с каждого боевого задания не возвращалось несколько экипажей…