«В евразийском моём кабинете». К 130-летию Константина Федина
Каждый раз, приезжая в Саратов, я прогуливаюсь по прекрасной набережной Волги - «главной улицы России». В 1986 году здесь, на одном из саратовских «взвозов», появился памятник знаменитому земляку - писателю, классику русской советской литературы Константину Федину (работы другого выходца из Саратова - скульптора Александра Кибальникова).
Неподалёку, на углу улиц Чернышевского и Октябрьской, в самом сердце старого Саратова - музей К.А. Федина, расположенный в здании бывшего мужского начального училища, куда ходил будущий писатель в детские годы. Музей открылся в 1981 году, через четыре года после смерти классика, основу его экспозиции составили материалы, переданные дочерью писателя Ниной Константиновной.
Кстати, именно ей отец посвятил роман «Первые радости», где лучше всего передан дух старого Саратова, в то время одного из крупнейших городов России, с его купцами, фабрикантами, грузчиками с волжских пристаней, уральскими казаками, татарами, выбравшимися из-за черты оседлости евреями, немецкими колонистами и кочевниками-«киргизами» (то есть казахами).
Как и всё Поволжье, Саратов (название которого происходит от тюркского «Сары-тау», то есть «жёлтая гора») - город евразийский, расположенный на пересечении путей между «коренной» Россией, с одной стороны, Средней Азией, Кавказом, Персией и Индией с другой.
Именно в окрестностях Саратова обосновались в XVIII веке приглашённые Екатериной немецкие колонисты. На другом берегу Волги, напротив губернской столицы, находилась Покровская слобода, ставшая в XX веке городом Энгельсом, столицей автономной республики Немцев Поволжья. Парадокс - но немцы, «натуральные» европейцы, заняли именно восточный, «азиатский» берег Волги. Впрочем, это были уже особые немцы, ставшие немцами «евразийскими» и вместе с русскими и другими народами осваивавшие юго-восточный российский фронтир.
Зато один из символов самого Саратова - построенное в начале XX века готическое здание консерватории, при взгляде на которое чувствуешь себя если не в Германии, то где-нибудь в Прибалтике. Так что молодой Федин, попав перед началом 1-й мировой войны в Германию, мог там чувствовать себя не совсем чужим.
Сейчас два города - Саратов и Энгельс - соединяет трёхкилометровый мост с троллейбусным движением. Его строительство запечатлено в художественном фильме 60-х годов, который так и называется «Строится мост». Но во времена юности Константина Федина никакого моста не было, да и Волга была совсем иной: ведь не было Волгоградского водохранилища, на котором ныне стоит Саратов, как и прочих водохранилищ Волжского каскада.
«Всё моё детство и ранняя юность… - писал Федин в автобиографии 1959 года, - протекали в Саратове, который у нас в семье влюблённо называли “столицей Поволжья”. …Отсюда пошли мои первые представления о русской земле - как о Мире, о русском народе как о Человеке. Здесь складывались начальные понятия о прекрасном…»
Отец будущего писателя Александр Ерофеевич, человек глубоко религиозный, был выходцем из крестьян, сыном бывшего крепостного, но обзавёлся, как бы мы сейчас сказали, собственным бизнесом: стал владельцем писчебумажного магазина. Среди его покупателей был и Н.Г. Чернышевский, доживавший в родном Саратове последние годы после возвращения из якутской ссылки. Так пересеклись судьбы двух земляков - классиков XIX и XX веков, хотя Федин родился уже после смерти Чернышевского.
С детства Константин стал лелеять мечту стать писателем. Потрясением отрочества он называл роман «Идиот» и последовавшее затем знакомство со всем творчеством Достоевского. Позже Достоевского в его сердце дополнил и отчасти вытеснил Лев Толстой.
Тяготел Федин и к другим видам творчества - музыке, театру, живописи. Позже, в Германии, он выступал как актёр и даже как оперный певец. Недаром среди героев его будущих романов - и художники (Курт Ван), и композиторы (Никита Карев), и актёры (рабочим названием романа «Первые радости» и его продолжений было «Шествие актёров»).
Но пересилила всё же тяга к писательству. Литературная атмосфера царила в коммерческом училище города Козлова (ныне Мичуринск в Тамбовской области), куда отец отправил его для овладения секретами торговли: хотел видеть в сыне продолжателя своего дела.
В 1911 году Федин поступил в Московский коммерческий институт. «В старой России, - вспоминал он спустя несколько десятилетий, - мы занимались множеством отдельных хозяйственных дисциплин. В основу каждой из них было положено одно и то же начало частновладельческой конкуренции. Это был, так сказать, бог тогдашних наук об экономике».
Именно в Москве появились первые его опубликованные произведения - юморески и сатирические «мелочи» в журнале «Новый Сатирикон». Это было время декадентских веяний, «искусства ради искусства», самодовлеющего формотворчества. Федин никогда не доходил до крайностей в этом вопросе, хотя и отдал дань модернизму в первом романе - «Города и годы» (особенно это касается усложнённой композиции произведения).
Весной 1914 года Федин отправился в Германию, чтобы усовершенствовать свои познания в немецком языке, как того требовала учебная программа. Здесь, в небольшом городке Циттау, его застало начало 1-й мировой войны. Уехать из враждебной страны не удалось («Теперь рус-ский царь будет иметь минус один призывник», - сказали ему на границе при попытке её пересечь), и в Германии писателю пришлось задержаться на долгих четыре года. Времени изучить эту страну у него, таким образом, было достаточно.
Впоследствии этот сюжет будет использован в романе «Города и годы», главный герой которого Андрей Старцов также был интернирован в Германии и пережил приключения, схожие с приключениями самого Федина. Правда, в книге остаётся неясным, чем же всё-таки занимался её герой - он как бы «интеллигент вообще», а не представитель определённой профессии. Но в экранизации 1973 года (то есть ещё при жизни Федина), предпринятой мэтром советского кино Александром Зархи, Старцов становится писателем, явным альтер-эго автора.
Кстати, в этом романе немецкая возлюбленная Андрея Старцова (у которой в жизни Федина был реальный прототип) получает имя Мари Урбах. Немногие из читателей об этом задумываются, но фамилия эта вновь нам указывает на Поволжье: в Саратовской области есть посёлок Пушкино, когда-то населённый немецкими колонистами и носивший название Урбах (его и сейчас сохранила соседняя железнодорожная станция). Я это название слышал с детства - в этих краях, в соседней деревне Тамбовке, жили мои саратовские предки - и даже не задумывался о том, что оно, оказывается, немецкое…
Тот же сюжет появится и во втором романе Федина - «Братья», где интернированным в Герма-нии оказывается главный герой - композитор Никита Карев, выходец из уральских казаков.
В романе «Города и годы» нам встречается ещё один евразийский народ, хоть и крупный, но редко появляющийся на страницах русской литературы - видимо, из-за недостаточной «экзо-тичности». Это мордва - поволжский народ, живущий не так далеко от родных мест Федина. («Мордва хороша, - писал Федину Горький, тоже выходец с берегов Волги. - Откуда вы знаете мордву?»).
В окружении мордовских сёл оказывается вымышленный город Семидол, где происходит действие «русской» части романа. Именно здесь появляется немецкий маркграф - антагонист главного героя, - который пытается разжечь в условиях гражданской войны «мордовский сепаратизм». Так проявляется столкновение Запада и Востока, Европы и Евразии, причём Запад бьёт в «слабое звено» Востока, действуя через финно-угорский народ, хоть и русифицирован-ный, внешне православный, но сохраняющий и языческие представления, в рамках которых немецкий феодал приобретает некий сакральный статус.
Вспомним будущие калмыцкие, татаро-башкирские и прочие легионы СС, которые формировали гитлеровские захватчики из советских пленных определённых национальностей. Недаром в образе маркграфа фон Шенау многие (и сам автор) видели предшественника немецкого нацизма. В его облике показан германский индивидуализм, перерождающийся в свою видимую «про-тивоположность» - шовинизм и агрессию, которые и породили такое явление, как нацизм. Не-даром после прихода к власти Гитлера «Города и годы» в числе тысяч других книг сжигали на кострах.
Фединский маркграф записывает в своём дневнике: «Россия: снег, бездорожье, сон. Здесь - овраги, дальше - степи, ещё дальше - пустыня, в другом конце - леса, болота, мох. Среди это-го первобытного величия - поселения, названные городами, и кое-где поля. Эти пласты при-годны для колонизации. Колония должна ещё пройти путь просвещённой тирании. …Здесь нужны феодалы, а не социалисты».
Через двадцать лет эти «феодалы» действительно попытаются превратить Россию в свою колонию. Федин, хорошо знавший Германию, за десятилетия видел предпосылки этого: «Я видел изнурённых русских пленных за работой на полях орошения и на скотных дворах. Немецкие помещики и кулаки были истовыми рабовладельцами: они изнашивали рабов, сваливали их в могилу и шли в ближайший лагерь за новыми».
Речь идёт, напоминаю, не о нацистской Германии, а о «нормальной» европейской буржуазной стране начала XX века. Впрочем, отношение немцев к русским ничем не отличалась от отношения европейских колонизаторов к индейцам, неграм или азиатам…
После окончания мировой войны, осенью 1918 года, Федин смог вернуться в Россию. Здесь он примкнул к большевикам, служил в Наркомпросе. Во время гражданской войны он вновь оказывается в Поволжье, работает в Сызрани секретарём городского исполкома, редактирует журнал «Отклики» и газету «Сызранский коммунар».
Потом Федина направляют в Петроград, где жизнь вновь сталкивает его с глубинной Евразией: он работает в политотделе башкирской кавалерийской дивизии. Позже эти «скуластые люди», с их напевом, «тоскливым, как степь», появляются и на страницах романа «Города и годы».
Федин писал в книге «Горький среди нас»: «Самое сильное чувство, с каким я пришёл в революцию после пережитой в тылу войны, было чувство России-Родины. Это чувство не упразднялось революцией, а составляло единство с нею. Большевики были патриотами. Все другие партии были против большевиков, потому что постыдно ушли от Родины. Большевики постыдное отвергали. Всё постыдное объединялось с чужими государствами и властями, выступавшими против Родины. Революция платила за это ненавистью».
В 1919 году Федин вступил в партию - из которой, правда, в 1921-м вышел (как и многие с началом НЭПа) и с тех пор до конца жизни оставался беспартийным. Это последнее обстоя-тельство привело к тому, что в литературной жизни 20-х и начала 30-х годов он фигурировал как «попутчик», представитель направления, не выступавшего против Советской власти, но и не выражавшего её идеологию в чистом виде. В противоположность «официозному» РАППу, из которого вышел ещё один будущий классик советской литературы и предшественник Федина во главе Союза писателей - Александр Фадеев.
Зимой 1921 г. при петроградском Доме искусств была создана литературная группа «Серапионовы братья», куда Федин вошёл вместе с другими поэтами, прозаиками и критиками, среди которых - Михаил Зощенко, Всеволод Иванов, Вениамин Каверин, Николай Тихонов и другие. «Крёстным отцом» объединения стал Максим Горький.
Один из «серапионов», рано умерший молодой писатель и литературовед Лев Лунц, выступил с декларацией, сводящейся к двум словам: «На Запад!». Разумеется, речь шла не о политическом западничестве (вообще политики «серапионы» чурались), а лишь о развитии русской ли-тературы, которой, с их точки зрения, недоставало сюжетной определённости и остроты. Это надо было взять в литературе европейской.
Федин (кстати, старший по возрасту среди «серапионов»), недавно в самом прямом физическом смысле вернувшийся с Запада, с этим призывом согласиться не мог. Он и тогда, и позже считал главным в литературе не форму, а «материал», само её содержание. «Мы придерживались мало сказать разных - прямо противоположных взглядов на литературу, - вспоминал В. Каверин: - я был горячим, хотя и не безоговорочным единомышленником Лунца с его призывом “На Запад!”, он с первого же рассказа “Сад” заявил себя продолжателем традиции русской классической прозы».
Уже в это время у Федина появляются «национальные» мотивы. В пьесе «Бакунин в Дрездене» (1922) он противопоставляет вырождающейся Европе славян, представителем которых показан могучий «скиф» Бакунин. Русский анархист-панславист утверждает: «Кто с нами, славянами, тот на верной дороге. Наша натура проста и велика, нам не подходит расслабленное и разжиженное, чем пичкает мир одряхлевшая старая Европа. Мы обладаем внутренней полнотой и призваны перелить ее, как свежие весенние соки, в жилы окоченелой европейской жизни».
Национальные русские черты отмечены и в романе «Города и годы» (1924), речь о котором уже шла. «Выдавать и предавать - не в духе русских, насколько я изучил их», - говорит здесь немецкий маркграф.
В романе «Похищение Европы» (1935) Федин вводит в русскую литературу ещё два - ранее практически не представленных в ней - народа. Первый из них - это норвежцы («Там камни и море, и люди сеют хлеб на камнях. Мне эти люди привлекательны»). Позже, во время Великой Отечественной, он напишет киносценарий «Норвежцы», посвящённый движению Сопротивления в этой стране.
Второй народ - голландцы. В их небольшой стране словно воплотился дух «Европы вообще», «Запада как такового». Географически она расположена между тремя главным странами Западной Европы - Германией, Англией и Францией, а исторически была на «передовом рубеже» развития Западной цивилизации.
Именно там произошла первая буржуазная революция, именно голландцы были самыми бесчеловечными колонизаторами в странах Азии, Африки, Америки. И в наше время Нидерланды «впереди планеты всей» в процессе идущего расчеловечивания. Там впервые признали гомосексуальные браки, разрешили наркотики, ввели «эвтаназию». Потом уже, как и прежде, за Голландией все эти прелести подхватили другие западные страны, а за ними остальной мир.
Так что этот талассократический народ, даже живущий на землях, отобранных у моря, особенно интересен. И именно голландских капиталистов Федин сталкивает в своём романе с советскими людьми на русском Севере.
«Большевики - это послевоенный псевдоним русских, - говорит здесь голландский бизнесмен ван Россум. - Русские отказались платить долги, а для того, чтобы убедить нас, что это не от них зависит, они назвались большевиками. Это всё равно что я, обанкротясь, назову свою фирму по-новому». Конечно, фединский голландец рассуждает со своей капиталистической «колокольни», но в чём-то главном он прав.
В «Похищении Европы» мы видим и ещё ряд актуальных мыслей. Например, рассуждения ино-странных предпринимателей о том, надо ли считать Россию частью Европы. По мнению одних, не только Россия, но и всё славянство к Европе не относится: «где начинается Польша, там кончается Европа». Другие же, более «благоразумные», фактически призывают душить Советскую Россию в объятиях: «Россия должна быть возвращена в семью европейских народов, так как нет иного способа заставить её отказаться от безумств и заблуждений». Ровно эти же речи - даже на лексическом уровне, про «семью европейских народов», «Европу от Лиссабона до Урала» или «до Владивостока» - мы слышали в 80-90-х годах, нередко слышим их и сейчас. Жизнь ничему не учит…
А вот что об отношении европейцев к революционной России пишет Федин от лица героя рома-на - журналиста Рогова: «В смутных либо расчётливых умах “богоносность” вскоре перепуталась с “жёлтой опасностью”. Этим конгломератом подменили раскрепощённую революцией мечту о социальной справедливости, чтобы дискредитировать, зачернить эту мечту в глазах европейца, испокон века напуганного Азией».
Тема столкновения Востока и Запада, тревожных процессов внутри самой Европы, качнувшейся от экономической депрессии к фашистскому «новому порядку», была продолжена Фединым и в романе «Санаторий “Арктур”» (1940). Написан он был со знанием дела: сам автор в начале 30-х вынужден был несколько месяцев провести в туберкулёзных санаториях Германии и Швейцарии («санаторий - это аппарат, выделывающий из коховых бацилл швейцарские франки», - писал Федин Горькому).
Помимо художественной литературы, Федин занимается и публицистикой, и организацией литературного процесса. По рекомендации Горького он участвует в подготовке серий книг «История фабрик и заводов» и «История гражданской войны», выступает там в качестве редактора.
Как и у других советских писателей «первого ряда», с началом Великой Отечественной войны активизируется его патриотическая публицистика. В Мордовии Федин посещает лагеря, где содержатся пленные немцы (которые он за два десятилетия до этого описывал в романе «Города и годы»), беседует с военнопленными, чтобы понять, что всё-таки случилось с немцами и другими «культурными» европейскими нациями.
После окончания войны был корреспондентом «Известий» на Нюрнбергском процессе: «Здесь, - говорил он, - я лицезрел плоды “европейской мудрости”. С юных лет слышал я вопли о “спасении” Европы. Семь недель кряду смотрел на нюрнбергский паноптикум новейших и самых радикальных “спасителей” Европы, и то, что говорил международный трибунал об этих духах подземелья за барьером скамьи подсудимых, вселяло в меня некоторую надежду, что, может быть, Европа и правда будет спасена». Позже именно Федин, что логично для писателя, хорошо знающего Германию, станет председателем правления Общества дружбы СССР-ГДР.
В послевоенные годы Федин работает над трилогией о жизни родного Саратова предреволюционной и революционной поры: «Первые радости», «Необыкновенное лето», «Костёр». Последний роман, посвящённый времени Великой Отечественной войны, так и остался неоконченным, а за первые два автор в 1949 году был удостоен Сталинской премии первой степени. Эти рома-ны были дважды экранизированы - в 50-х и 70-х годах.
Федин продолжает заниматься публицистикой: в 1954 году появляется его статья «Великий пример», посвящённая 300-летию воссоединения Украины с Россией, в 1957-м он отзывается на полёт первого искусственного спутника очерком «К звёздам». В том же году вышел в свет фединский сборник «Писатель, искусство, время», включивший в себя статьи о русских писателях и размышления о писательском труде.
Но - часто в ущерб собственному творчеству - Константин Александрович всё больше сосредотачивается на вопросах организации литературной жизни. Ещё в 1926 году он стал замести-телем председателя Ленинградского отделения Всероссийского союза писателей (тогда это было лишь одно из многочисленных литературных объединений 20-х годов). В 1955 году возглавил Московское отделение Союза писателей СССР. А в 1959-м его, уже «живого классика», избрали первым секретарём Союза писателей, который он и возглавлял до конца жизни.
Именно в эти годы секретарский кабинет Федина стал поистине «евразийским кабинетом», о котором Константин Александрович ещё в 1926 году писал в письме Горькому. Ещё выступая на Первом съезде советских писателей (1934), он говорил, что форум этот «является не только съездом советских писателей - он является съездом советских народностей».
С 30-х годов Федин много ездит по союзным республикам, участвуя в работе по пропаганде и взаимному сближению литератур народов СССР. Его публицистика тех лет посвящена 750-летию «Витязя в тигровой шкуре», декаде армянского искусства в Москве, выпускникам столичного театрального училища из народа коми.
В 50-х годах в сфере его внимания - литература Средней Азии и Закавказья. Он погружается в романы, рассказы, стихи туркменских, таджикских, азербайджанских авторов. В 1960-м выступает на совещании о проблемах художественного перевода и говорит о казахской литературе: «В молодости я живал в степях Казахстана и немало видел тогдашних кочевников-казахов. Но только Мухтар Ауэзов сделал насыщенным моё знание казахского народа своим “Абаем”, и близкие мне степи с их ветрами и ароматом дышат теперь в такт с моим дыханием, как будто я стал казахом…»
В 1962 году Владимир Санги, впоследствии один из создателей нивхского алфавита, прислал из Южно-Сахалинска первую книгу записанных им «Нивхских легенд». Федин писал: «Итак, появился первый нивхский писатель - певец нивхов, которому предстоит открыть другим народам душу и сердце своего… Невольно думаешь об этом, вспоминая горькое предсказание Чехова об обреченности судьбы "гиляков". Судьба переменилась - это с уверенностью можно сказать теперь». Впоследствии Санги назвал Федина «патриархом многонациональной совет-ской литературы».
А в 1971 году Константин Александрович получил бандероль из Ханоя - с вьетнамским переводом романа «Необыкновенное лето». Вьетнамцы писали, что эта книга помогала им в борьбе сначала против французских колонизаторов, а потом - американских агрессоров.
«Он был чуток к впечатлениям бытия, - вспоминал ученик Федина, поэт и литературовед Лев Озеров. - Вбирая их в себя, пробовал пережитое на слово, как пробуют на вкус, на зубок. Не торопился с выводами. Наблюдал. Психолог, аналитик и стилист вели в его душе одновременную работу».
Великие русские писатели, за редким исключением, жили недолго. Константин Федин, отметивший 85-й день рождения, действительно был «патриархом» русской советской литературы. Он связал пространства - Восток и Запад, Поволжье и Германию, Европу и Азию. Он связал времена - классическую русскую литературу, «пору цветения» 20-х годов, серьёзную эпоху социалистического реализма.
Сегодня он многими забыт, не изучается в школе, им не интересуется господствующее либеральное литературоведение (если, конечно, речь не идёт об истории «травли» Пастернака или Солженицына). Тем более наш долг сегодня - вспомнить творчество большого русского писателя, показать его значение для развития самостоятельной русской мысли.
Павел ПЕТУХОВ
https://rus-lad.ru/news/v-evraziyskom-moyem-kabinete-k-130-letiyu-konstantina-fedina/?sphrase_id=42491
В сокращении: https://sovross.ru/articles/2235/56071
Неподалёку, на углу улиц Чернышевского и Октябрьской, в самом сердце старого Саратова - музей К.А. Федина, расположенный в здании бывшего мужского начального училища, куда ходил будущий писатель в детские годы. Музей открылся в 1981 году, через четыре года после смерти классика, основу его экспозиции составили материалы, переданные дочерью писателя Ниной Константиновной.
Кстати, именно ей отец посвятил роман «Первые радости», где лучше всего передан дух старого Саратова, в то время одного из крупнейших городов России, с его купцами, фабрикантами, грузчиками с волжских пристаней, уральскими казаками, татарами, выбравшимися из-за черты оседлости евреями, немецкими колонистами и кочевниками-«киргизами» (то есть казахами).
Как и всё Поволжье, Саратов (название которого происходит от тюркского «Сары-тау», то есть «жёлтая гора») - город евразийский, расположенный на пересечении путей между «коренной» Россией, с одной стороны, Средней Азией, Кавказом, Персией и Индией с другой.
Именно в окрестностях Саратова обосновались в XVIII веке приглашённые Екатериной немецкие колонисты. На другом берегу Волги, напротив губернской столицы, находилась Покровская слобода, ставшая в XX веке городом Энгельсом, столицей автономной республики Немцев Поволжья. Парадокс - но немцы, «натуральные» европейцы, заняли именно восточный, «азиатский» берег Волги. Впрочем, это были уже особые немцы, ставшие немцами «евразийскими» и вместе с русскими и другими народами осваивавшие юго-восточный российский фронтир.
Зато один из символов самого Саратова - построенное в начале XX века готическое здание консерватории, при взгляде на которое чувствуешь себя если не в Германии, то где-нибудь в Прибалтике. Так что молодой Федин, попав перед началом 1-й мировой войны в Германию, мог там чувствовать себя не совсем чужим.
Сейчас два города - Саратов и Энгельс - соединяет трёхкилометровый мост с троллейбусным движением. Его строительство запечатлено в художественном фильме 60-х годов, который так и называется «Строится мост». Но во времена юности Константина Федина никакого моста не было, да и Волга была совсем иной: ведь не было Волгоградского водохранилища, на котором ныне стоит Саратов, как и прочих водохранилищ Волжского каскада.
«Всё моё детство и ранняя юность… - писал Федин в автобиографии 1959 года, - протекали в Саратове, который у нас в семье влюблённо называли “столицей Поволжья”. …Отсюда пошли мои первые представления о русской земле - как о Мире, о русском народе как о Человеке. Здесь складывались начальные понятия о прекрасном…»
Отец будущего писателя Александр Ерофеевич, человек глубоко религиозный, был выходцем из крестьян, сыном бывшего крепостного, но обзавёлся, как бы мы сейчас сказали, собственным бизнесом: стал владельцем писчебумажного магазина. Среди его покупателей был и Н.Г. Чернышевский, доживавший в родном Саратове последние годы после возвращения из якутской ссылки. Так пересеклись судьбы двух земляков - классиков XIX и XX веков, хотя Федин родился уже после смерти Чернышевского.
С детства Константин стал лелеять мечту стать писателем. Потрясением отрочества он называл роман «Идиот» и последовавшее затем знакомство со всем творчеством Достоевского. Позже Достоевского в его сердце дополнил и отчасти вытеснил Лев Толстой.
Тяготел Федин и к другим видам творчества - музыке, театру, живописи. Позже, в Германии, он выступал как актёр и даже как оперный певец. Недаром среди героев его будущих романов - и художники (Курт Ван), и композиторы (Никита Карев), и актёры (рабочим названием романа «Первые радости» и его продолжений было «Шествие актёров»).
Но пересилила всё же тяга к писательству. Литературная атмосфера царила в коммерческом училище города Козлова (ныне Мичуринск в Тамбовской области), куда отец отправил его для овладения секретами торговли: хотел видеть в сыне продолжателя своего дела.
В 1911 году Федин поступил в Московский коммерческий институт. «В старой России, - вспоминал он спустя несколько десятилетий, - мы занимались множеством отдельных хозяйственных дисциплин. В основу каждой из них было положено одно и то же начало частновладельческой конкуренции. Это был, так сказать, бог тогдашних наук об экономике».
Именно в Москве появились первые его опубликованные произведения - юморески и сатирические «мелочи» в журнале «Новый Сатирикон». Это было время декадентских веяний, «искусства ради искусства», самодовлеющего формотворчества. Федин никогда не доходил до крайностей в этом вопросе, хотя и отдал дань модернизму в первом романе - «Города и годы» (особенно это касается усложнённой композиции произведения).
Весной 1914 года Федин отправился в Германию, чтобы усовершенствовать свои познания в немецком языке, как того требовала учебная программа. Здесь, в небольшом городке Циттау, его застало начало 1-й мировой войны. Уехать из враждебной страны не удалось («Теперь рус-ский царь будет иметь минус один призывник», - сказали ему на границе при попытке её пересечь), и в Германии писателю пришлось задержаться на долгих четыре года. Времени изучить эту страну у него, таким образом, было достаточно.
Впоследствии этот сюжет будет использован в романе «Города и годы», главный герой которого Андрей Старцов также был интернирован в Германии и пережил приключения, схожие с приключениями самого Федина. Правда, в книге остаётся неясным, чем же всё-таки занимался её герой - он как бы «интеллигент вообще», а не представитель определённой профессии. Но в экранизации 1973 года (то есть ещё при жизни Федина), предпринятой мэтром советского кино Александром Зархи, Старцов становится писателем, явным альтер-эго автора.
Кстати, в этом романе немецкая возлюбленная Андрея Старцова (у которой в жизни Федина был реальный прототип) получает имя Мари Урбах. Немногие из читателей об этом задумываются, но фамилия эта вновь нам указывает на Поволжье: в Саратовской области есть посёлок Пушкино, когда-то населённый немецкими колонистами и носивший название Урбах (его и сейчас сохранила соседняя железнодорожная станция). Я это название слышал с детства - в этих краях, в соседней деревне Тамбовке, жили мои саратовские предки - и даже не задумывался о том, что оно, оказывается, немецкое…
Тот же сюжет появится и во втором романе Федина - «Братья», где интернированным в Герма-нии оказывается главный герой - композитор Никита Карев, выходец из уральских казаков.
В романе «Города и годы» нам встречается ещё один евразийский народ, хоть и крупный, но редко появляющийся на страницах русской литературы - видимо, из-за недостаточной «экзо-тичности». Это мордва - поволжский народ, живущий не так далеко от родных мест Федина. («Мордва хороша, - писал Федину Горький, тоже выходец с берегов Волги. - Откуда вы знаете мордву?»).
В окружении мордовских сёл оказывается вымышленный город Семидол, где происходит действие «русской» части романа. Именно здесь появляется немецкий маркграф - антагонист главного героя, - который пытается разжечь в условиях гражданской войны «мордовский сепаратизм». Так проявляется столкновение Запада и Востока, Европы и Евразии, причём Запад бьёт в «слабое звено» Востока, действуя через финно-угорский народ, хоть и русифицирован-ный, внешне православный, но сохраняющий и языческие представления, в рамках которых немецкий феодал приобретает некий сакральный статус.
Вспомним будущие калмыцкие, татаро-башкирские и прочие легионы СС, которые формировали гитлеровские захватчики из советских пленных определённых национальностей. Недаром в образе маркграфа фон Шенау многие (и сам автор) видели предшественника немецкого нацизма. В его облике показан германский индивидуализм, перерождающийся в свою видимую «про-тивоположность» - шовинизм и агрессию, которые и породили такое явление, как нацизм. Не-даром после прихода к власти Гитлера «Города и годы» в числе тысяч других книг сжигали на кострах.
Фединский маркграф записывает в своём дневнике: «Россия: снег, бездорожье, сон. Здесь - овраги, дальше - степи, ещё дальше - пустыня, в другом конце - леса, болота, мох. Среди это-го первобытного величия - поселения, названные городами, и кое-где поля. Эти пласты при-годны для колонизации. Колония должна ещё пройти путь просвещённой тирании. …Здесь нужны феодалы, а не социалисты».
Через двадцать лет эти «феодалы» действительно попытаются превратить Россию в свою колонию. Федин, хорошо знавший Германию, за десятилетия видел предпосылки этого: «Я видел изнурённых русских пленных за работой на полях орошения и на скотных дворах. Немецкие помещики и кулаки были истовыми рабовладельцами: они изнашивали рабов, сваливали их в могилу и шли в ближайший лагерь за новыми».
Речь идёт, напоминаю, не о нацистской Германии, а о «нормальной» европейской буржуазной стране начала XX века. Впрочем, отношение немцев к русским ничем не отличалась от отношения европейских колонизаторов к индейцам, неграм или азиатам…
После окончания мировой войны, осенью 1918 года, Федин смог вернуться в Россию. Здесь он примкнул к большевикам, служил в Наркомпросе. Во время гражданской войны он вновь оказывается в Поволжье, работает в Сызрани секретарём городского исполкома, редактирует журнал «Отклики» и газету «Сызранский коммунар».
Потом Федина направляют в Петроград, где жизнь вновь сталкивает его с глубинной Евразией: он работает в политотделе башкирской кавалерийской дивизии. Позже эти «скуластые люди», с их напевом, «тоскливым, как степь», появляются и на страницах романа «Города и годы».
Федин писал в книге «Горький среди нас»: «Самое сильное чувство, с каким я пришёл в революцию после пережитой в тылу войны, было чувство России-Родины. Это чувство не упразднялось революцией, а составляло единство с нею. Большевики были патриотами. Все другие партии были против большевиков, потому что постыдно ушли от Родины. Большевики постыдное отвергали. Всё постыдное объединялось с чужими государствами и властями, выступавшими против Родины. Революция платила за это ненавистью».
В 1919 году Федин вступил в партию - из которой, правда, в 1921-м вышел (как и многие с началом НЭПа) и с тех пор до конца жизни оставался беспартийным. Это последнее обстоя-тельство привело к тому, что в литературной жизни 20-х и начала 30-х годов он фигурировал как «попутчик», представитель направления, не выступавшего против Советской власти, но и не выражавшего её идеологию в чистом виде. В противоположность «официозному» РАППу, из которого вышел ещё один будущий классик советской литературы и предшественник Федина во главе Союза писателей - Александр Фадеев.
Зимой 1921 г. при петроградском Доме искусств была создана литературная группа «Серапионовы братья», куда Федин вошёл вместе с другими поэтами, прозаиками и критиками, среди которых - Михаил Зощенко, Всеволод Иванов, Вениамин Каверин, Николай Тихонов и другие. «Крёстным отцом» объединения стал Максим Горький.
Один из «серапионов», рано умерший молодой писатель и литературовед Лев Лунц, выступил с декларацией, сводящейся к двум словам: «На Запад!». Разумеется, речь шла не о политическом западничестве (вообще политики «серапионы» чурались), а лишь о развитии русской ли-тературы, которой, с их точки зрения, недоставало сюжетной определённости и остроты. Это надо было взять в литературе европейской.
Федин (кстати, старший по возрасту среди «серапионов»), недавно в самом прямом физическом смысле вернувшийся с Запада, с этим призывом согласиться не мог. Он и тогда, и позже считал главным в литературе не форму, а «материал», само её содержание. «Мы придерживались мало сказать разных - прямо противоположных взглядов на литературу, - вспоминал В. Каверин: - я был горячим, хотя и не безоговорочным единомышленником Лунца с его призывом “На Запад!”, он с первого же рассказа “Сад” заявил себя продолжателем традиции русской классической прозы».
Уже в это время у Федина появляются «национальные» мотивы. В пьесе «Бакунин в Дрездене» (1922) он противопоставляет вырождающейся Европе славян, представителем которых показан могучий «скиф» Бакунин. Русский анархист-панславист утверждает: «Кто с нами, славянами, тот на верной дороге. Наша натура проста и велика, нам не подходит расслабленное и разжиженное, чем пичкает мир одряхлевшая старая Европа. Мы обладаем внутренней полнотой и призваны перелить ее, как свежие весенние соки, в жилы окоченелой европейской жизни».
Национальные русские черты отмечены и в романе «Города и годы» (1924), речь о котором уже шла. «Выдавать и предавать - не в духе русских, насколько я изучил их», - говорит здесь немецкий маркграф.
В романе «Похищение Европы» (1935) Федин вводит в русскую литературу ещё два - ранее практически не представленных в ней - народа. Первый из них - это норвежцы («Там камни и море, и люди сеют хлеб на камнях. Мне эти люди привлекательны»). Позже, во время Великой Отечественной, он напишет киносценарий «Норвежцы», посвящённый движению Сопротивления в этой стране.
Второй народ - голландцы. В их небольшой стране словно воплотился дух «Европы вообще», «Запада как такового». Географически она расположена между тремя главным странами Западной Европы - Германией, Англией и Францией, а исторически была на «передовом рубеже» развития Западной цивилизации.
Именно там произошла первая буржуазная революция, именно голландцы были самыми бесчеловечными колонизаторами в странах Азии, Африки, Америки. И в наше время Нидерланды «впереди планеты всей» в процессе идущего расчеловечивания. Там впервые признали гомосексуальные браки, разрешили наркотики, ввели «эвтаназию». Потом уже, как и прежде, за Голландией все эти прелести подхватили другие западные страны, а за ними остальной мир.
Так что этот талассократический народ, даже живущий на землях, отобранных у моря, особенно интересен. И именно голландских капиталистов Федин сталкивает в своём романе с советскими людьми на русском Севере.
«Большевики - это послевоенный псевдоним русских, - говорит здесь голландский бизнесмен ван Россум. - Русские отказались платить долги, а для того, чтобы убедить нас, что это не от них зависит, они назвались большевиками. Это всё равно что я, обанкротясь, назову свою фирму по-новому». Конечно, фединский голландец рассуждает со своей капиталистической «колокольни», но в чём-то главном он прав.
В «Похищении Европы» мы видим и ещё ряд актуальных мыслей. Например, рассуждения ино-странных предпринимателей о том, надо ли считать Россию частью Европы. По мнению одних, не только Россия, но и всё славянство к Европе не относится: «где начинается Польша, там кончается Европа». Другие же, более «благоразумные», фактически призывают душить Советскую Россию в объятиях: «Россия должна быть возвращена в семью европейских народов, так как нет иного способа заставить её отказаться от безумств и заблуждений». Ровно эти же речи - даже на лексическом уровне, про «семью европейских народов», «Европу от Лиссабона до Урала» или «до Владивостока» - мы слышали в 80-90-х годах, нередко слышим их и сейчас. Жизнь ничему не учит…
А вот что об отношении европейцев к революционной России пишет Федин от лица героя рома-на - журналиста Рогова: «В смутных либо расчётливых умах “богоносность” вскоре перепуталась с “жёлтой опасностью”. Этим конгломератом подменили раскрепощённую революцией мечту о социальной справедливости, чтобы дискредитировать, зачернить эту мечту в глазах европейца, испокон века напуганного Азией».
Тема столкновения Востока и Запада, тревожных процессов внутри самой Европы, качнувшейся от экономической депрессии к фашистскому «новому порядку», была продолжена Фединым и в романе «Санаторий “Арктур”» (1940). Написан он был со знанием дела: сам автор в начале 30-х вынужден был несколько месяцев провести в туберкулёзных санаториях Германии и Швейцарии («санаторий - это аппарат, выделывающий из коховых бацилл швейцарские франки», - писал Федин Горькому).
Помимо художественной литературы, Федин занимается и публицистикой, и организацией литературного процесса. По рекомендации Горького он участвует в подготовке серий книг «История фабрик и заводов» и «История гражданской войны», выступает там в качестве редактора.
Как и у других советских писателей «первого ряда», с началом Великой Отечественной войны активизируется его патриотическая публицистика. В Мордовии Федин посещает лагеря, где содержатся пленные немцы (которые он за два десятилетия до этого описывал в романе «Города и годы»), беседует с военнопленными, чтобы понять, что всё-таки случилось с немцами и другими «культурными» европейскими нациями.
После окончания войны был корреспондентом «Известий» на Нюрнбергском процессе: «Здесь, - говорил он, - я лицезрел плоды “европейской мудрости”. С юных лет слышал я вопли о “спасении” Европы. Семь недель кряду смотрел на нюрнбергский паноптикум новейших и самых радикальных “спасителей” Европы, и то, что говорил международный трибунал об этих духах подземелья за барьером скамьи подсудимых, вселяло в меня некоторую надежду, что, может быть, Европа и правда будет спасена». Позже именно Федин, что логично для писателя, хорошо знающего Германию, станет председателем правления Общества дружбы СССР-ГДР.
В послевоенные годы Федин работает над трилогией о жизни родного Саратова предреволюционной и революционной поры: «Первые радости», «Необыкновенное лето», «Костёр». Последний роман, посвящённый времени Великой Отечественной войны, так и остался неоконченным, а за первые два автор в 1949 году был удостоен Сталинской премии первой степени. Эти рома-ны были дважды экранизированы - в 50-х и 70-х годах.
Федин продолжает заниматься публицистикой: в 1954 году появляется его статья «Великий пример», посвящённая 300-летию воссоединения Украины с Россией, в 1957-м он отзывается на полёт первого искусственного спутника очерком «К звёздам». В том же году вышел в свет фединский сборник «Писатель, искусство, время», включивший в себя статьи о русских писателях и размышления о писательском труде.
Но - часто в ущерб собственному творчеству - Константин Александрович всё больше сосредотачивается на вопросах организации литературной жизни. Ещё в 1926 году он стал замести-телем председателя Ленинградского отделения Всероссийского союза писателей (тогда это было лишь одно из многочисленных литературных объединений 20-х годов). В 1955 году возглавил Московское отделение Союза писателей СССР. А в 1959-м его, уже «живого классика», избрали первым секретарём Союза писателей, который он и возглавлял до конца жизни.
Именно в эти годы секретарский кабинет Федина стал поистине «евразийским кабинетом», о котором Константин Александрович ещё в 1926 году писал в письме Горькому. Ещё выступая на Первом съезде советских писателей (1934), он говорил, что форум этот «является не только съездом советских писателей - он является съездом советских народностей».
С 30-х годов Федин много ездит по союзным республикам, участвуя в работе по пропаганде и взаимному сближению литератур народов СССР. Его публицистика тех лет посвящена 750-летию «Витязя в тигровой шкуре», декаде армянского искусства в Москве, выпускникам столичного театрального училища из народа коми.
В 50-х годах в сфере его внимания - литература Средней Азии и Закавказья. Он погружается в романы, рассказы, стихи туркменских, таджикских, азербайджанских авторов. В 1960-м выступает на совещании о проблемах художественного перевода и говорит о казахской литературе: «В молодости я живал в степях Казахстана и немало видел тогдашних кочевников-казахов. Но только Мухтар Ауэзов сделал насыщенным моё знание казахского народа своим “Абаем”, и близкие мне степи с их ветрами и ароматом дышат теперь в такт с моим дыханием, как будто я стал казахом…»
В 1962 году Владимир Санги, впоследствии один из создателей нивхского алфавита, прислал из Южно-Сахалинска первую книгу записанных им «Нивхских легенд». Федин писал: «Итак, появился первый нивхский писатель - певец нивхов, которому предстоит открыть другим народам душу и сердце своего… Невольно думаешь об этом, вспоминая горькое предсказание Чехова об обреченности судьбы "гиляков". Судьба переменилась - это с уверенностью можно сказать теперь». Впоследствии Санги назвал Федина «патриархом многонациональной совет-ской литературы».
А в 1971 году Константин Александрович получил бандероль из Ханоя - с вьетнамским переводом романа «Необыкновенное лето». Вьетнамцы писали, что эта книга помогала им в борьбе сначала против французских колонизаторов, а потом - американских агрессоров.
«Он был чуток к впечатлениям бытия, - вспоминал ученик Федина, поэт и литературовед Лев Озеров. - Вбирая их в себя, пробовал пережитое на слово, как пробуют на вкус, на зубок. Не торопился с выводами. Наблюдал. Психолог, аналитик и стилист вели в его душе одновременную работу».
Великие русские писатели, за редким исключением, жили недолго. Константин Федин, отметивший 85-й день рождения, действительно был «патриархом» русской советской литературы. Он связал пространства - Восток и Запад, Поволжье и Германию, Европу и Азию. Он связал времена - классическую русскую литературу, «пору цветения» 20-х годов, серьёзную эпоху социалистического реализма.
Сегодня он многими забыт, не изучается в школе, им не интересуется господствующее либеральное литературоведение (если, конечно, речь не идёт об истории «травли» Пастернака или Солженицына). Тем более наш долг сегодня - вспомнить творчество большого русского писателя, показать его значение для развития самостоятельной русской мысли.
Павел ПЕТУХОВ
https://rus-lad.ru/news/v-evraziyskom-moyem-kabinete-k-130-letiyu-konstantina-fedina/?sphrase_id=42491
В сокращении: https://sovross.ru/articles/2235/56071