...Вступая в ряды
...Меня всегда как-то веселят вопросы, начинающиеся словами:
"А с чем у вас связаны воспоминания о том-то и о том-то?"
Ведь вопрошающий таким образом - рискует нешутейно.
Почему?
Да потому, что память человеческая, со всеми своими "крючочками и петельками", порой выуживает из своих глубин такое, чего никто и ожидать-то не мог...
Вот и давеча, в пространном и приятном разговоре, каким-то боком был задет тот давний, апрельский день, тысяча девятьсот шестьдесят-какого-то-там-среднего года, когда я в первый (и, к моей бесконечной гордости - в последний!) раз вступил в некую политическую организацию. То бишь - в пионеры.
Школа, в которой я учился, находилась - да и поныне находится - в Центре Москвы, прямо за оградой Храма Св.Николая в Хамовниках, и была, видимо, на хорошем счету у всякого там начальства.
Вот, в связи с этим, наверное, принимать нас в пионеры было решено не где-нибудь, а в самом что ни на есть престижном месте - в ТРАУРНОМ ЗАЛЕ Музея Ленина.
Признаюсь: я волновался. И вовсе не потому, что стремился попасть в эту скаутскую организацию, а просто потому, что мне казалось, что я становлюсь как-то повзрослее...
Воспоминание первое:
В тот день я проснулся раньше обычного, и, еще сидя в кровати, уставился на бережно повешенные на спинку стула, белую рубашку, и красный шелковый галстук. С рубашкой было все в порядке. Но вот галстук показался мне не достаточно отглаженным. И это нужно было исправить.
Я видел, что шелк, и всякие там, деликатные ткани, гладятся всегда либо через марлю, либо - через какую-нибудь мокрую тряпку. Но - увы - таковых под рукой не было. И, покуда разогревался включенный мной электроутюг, я нашел, как мне показалось - «лучшую» из возможных замену марле и мокрой тряпке.
Ею оказался оставленный кем-то на стуле с моей парадной формой, целлофановый пакет...
…Пострадало - ВСЁ: и галстук, и утюг, и уверенность моих родителей в том, что у них растет нормальный ребенок.
К счастью, в соседней квартире жил парнишка, на пару лет меня постарше, у которого удалось чудом одолжить запасной галстук.
Но гладил этот галстук уже не я…
Воспоминание второе:
В назначенное время, мы собрались у школы, и, построившись парами, побрели к метро «Парк Культуры», откуда быстро доехали до «Охотного Ряда», который, КАЖЕТСЯ, тогда еще не стал на некоторое время «Проспектом Маркса».
В паре со мной шел мой приятель, Замечательный мальчишка из только что переехавшей в Москву интеллигентной грузинской семьи. Звали его Рамин Дзимистаришвили (вот ведь - тоже запомнил!).
Всю дорогу Рамин слегка подвывал и жаловался на недомогание.
«Не боись! - поддерживал его я, - это у тебя от волнения!»
Траурный Зал музея Ленина представлял собой довольно-таки мрачное зрелище:
От огромных дубовых, двустворчатых дверей, через весь этот зал шла ковровая дорожка, скорее похожая на бездонную траншею. Ворс этого ковра был настолько черен, что ступить на него было страшно, поскольку казалось, что тут же провалишься в страшную бездну…
Края дорожки были оторочены «царственным» пурпуром. И вела эта «дорожка-траншея» к подножию стеклянного ящика, в котором находилась скульптура: на плечах скорбящих рабочих и крестьян возлежало мертвое тело «самого человечного человека», который, видимо, совсем недавно, «дал дуба».
Нас выстроили в линейку вдоль пурпурной оторочки ковра.
Тихо звучала музыка. Ясное дело - «Апассионата»…Рамин продолжал ныть и жаловаться даже тогда, когда Бетховен стих, и в зал вошли какие-то, довольно-таки противного вида юноши девушки, явно старше пионерского возраста, но, тем не менее - в парадной пионерской форме и со знаменами.
Под барабанную дробь четверо великовозрастных «пионеров и пионерок» встали в почетный караул по углам стеклянного ящика…
Самая взрослая (и, как теперь помню - сисястая!) из них вышла на ковер, и, встав прямо напротив Рамина, начала церемонию.
Рамин был зеленого цвета и уже не ныл. Мне было тревожно за друга.
И вот, когда мы, повторяя за «сисястой» слова клятвы пионера, произнесли «...Жить,учиться и бороться, как завещал великий Ленин, как учит Коммунистическая партия. Свято соблюдать Законы Пионерии Советского Союза." - Рамина стошнило.
Вернее, «стошнило» - тут не подходит: правильнее будет сказать: БЛЕВАНУЛ РАМИН, разметав кавказский харч по всей траурной дорожке, тут же потерявшей всякую глубину, но мгновенно обретшей весьма специфическое амбре.
Великовозрастная «пионерка» шарахнулась, как испуганная лошадь.
И мне показалось, что рабочие и даже крестьяне, несшие на своих плечах драгоценное тело вождя - слегка поморщились.
Церемония свернулась довольно быстро…
Так в нашей школе началась повальная эпидемия ветрянки,
И грузинский мальчик, Рамин Дзимистаришвили - был первым. Как первым, в свое время, был грузинский сержант, Мелитон Кантария, водрузивший красное знамя на Рейхстаг.
…Но это так… к слову.
Воспоминание третье:
После случившегося в Траурном Зале, свежий апрельский воздух был весьма кстати.
А на выходе из музея Ленина меня поджидал папа!
«Пошли в кино, - предложил он мне сразу, совершенно не затронув «торжественного события", только что происшедшего в моей жизни.
«Пошли! - обрадовался я, - А на что?»
«На «Лимонадного Джо» - ответил папа.
И мы пришли в кинотеатр «Фитиль», который находился в том самом доме, где я родился и жил тогда…И я, единственный раз в жизни, посмотрел этот замечательный фильм, который запомнил навсегда…
А выйдя из кинотеатра, я вдруг вспомнил, что на моей шее повязан пионерский галстук, так похожий на те самые шейные платки, которые носили ковбои в только что увиденном кино.
...И я повернул свой новый, шелковый красный треугольник задом - наперед. И натянул его широкий конец себе на физиономию, как маску грабителя почтового поезда.
Папа оценил мою изобретательность…