Мой снегобик. Рассказ
Я просто подошла к нему и сказала: “Ты мой”. А потом сказала: “Мой снегобик”. Не знаю, что на меня нашло. Были ли это остатки моего романтизма? Так разбивается время. Это ли не золотая семечка в бархатной шкатулке, что ты называешь бременем времени? Это ли не временные музыканты с ослиными ушами, бегущими от себя к женщинам и обратно? Как он стоял с палочкой в освещении подъездного света! И двое в подъезде, на лестнице, я смотрела на них снизу вверх в то время, как сетка города перестала читаться в светлой ночи его меланхолии. Дети ужаснее неумных взрослых, потому что глупее, но страшнее их возврат в настоящее их из вечернего веселого помешательства их. Провести сухой рукой по зеленому флису пока сухая вата жуется в высушенном рту значит почувствовать себя животным, зверем. Нербные окончания - это шерсть, которая растет внутри. Мой снегобик весь соткан из шерсти, пусть это и вода.
Снегобик не спрашивает меня хорошо ли я ем, хорошо ли сплю. Да и нет времени для этого - он мой всего лишь несколько минут пока я смотрю на двое снизу вверх. Они как будто мертвы, и я не могу разобраться в том, что они чувствуют по отношению ко мне, к себе и к друг другу. Что они знают тоже неясно. Я же знаю только, что между нами лестница, что сетка города перестала читаться, что поразительный мрак - это заразительный мрак. Можно было бы любить этот старый дом, если бы я придавала хоть какую-то ценность старым домам, но я далеко зашла, туда, где старые дома ничего не стоят, ничего не значат. Мой снегобик светел в освещении подъездного света. Он светел и сам по себе, как светел снег, вода, как светел лед и мода.
Речёное и чинёное - не одно и то же. Я увидела их еще раз, когда они стояли поодаль на улице, мы были уже вдали от снегобика. Они остановились и ждали меня, как тогда, на лестнице, но теперь я смотрела на них так же горизонтально, как и они на меня. Мне кажется, они разгобаривали. Невозможно было разобраться ни в том, что они чувствуют, ни в том, что видят или знают, мы просто звери или зверята, заключенные в невыбранное нами мясо. Такой же холод был, что и рядом с моим снегобиком, такой же мрак, сетка города не читалась, и как всегда какой-то желтый свет от чьего-то крыльца, но я ближе к гаражам, они ближе к крыльцу. Я потеряна для них, для себя, для города, для планеты, стою опять на этом расстоянии, смотрю опять, они ждут снова. Как будто ждут меня, им и самим так думается, но мне хорошо известно, что в этой минутной разлуке - разлука будущая и большая. Здесь я была разлучена и с моим снегобиком, только тогда я об этом не думала.
Другой раз они стояли под великолепным цветущим деревом. Но снега еще было достаточно. Мой снегобик был тогда далеко от меня. Я смотрела на них, преисполнившись этой неизбывной тоски, что свербит мою грудь всякий раз, как я остаюсь выключенной. Двое не обращали на меня внимания в тот раз, они были заняты чем-то. Вероятно, какими-то мыслями, разговорами, может быть, творчеством. Мне было очень плохо оттого, что я чувствовала, что не имею привязаностей к чему бы то ни было. Что-то нарушено внутри, оторбано, вырвано, что-то человеческое, чего я лишилась, что-то позволяющее жить. Как будто я прожила свое, но смерть не пришла, и мне приходится ждать ее из той только идеи, что возможно это было еще не всё. Маленькая головка моего снегобика смотрит прямо на тот дом в городе, сетка которого перестала читаться в той светлой ночи ужасающей действительности, что я познала.
Я видела двое снова, когда мы ступали на берег. До снегобика было рукой подать, это была та местность, которую я воспринимаю как одно целое, как участок того города, участок мрака, в который мы ступали привычными движениями. Мы делали так и раньше, мы уже ступали в мрак, ничего тогда не происходило, и мы очень привыкли к тому, что это можно делать, что ничего не случится. Снегобик ниже меня ростом, как ручное животное. Двое поднимались тогда, я смотрела на них и не понимала, что же я могу сделать, чтобы перестать быть мертвой, ведь совершенно ясно, что мертва, но смерть не пришла. Когда ты мертвый, как ты можешь взяться за занятие, которое заведомо никуда не ведет? Сколько людей в своем заблуждении наделали дел, столько же впали от этих дел в заблуждение и дела те продолжили. Мне хотелось только не оставаться одной, чтобы я могла чувствовать, что представляю собой состоявшееся существо, высказывающееся. Двое же оставили меня после. Я не пошла к снегобику, стоящему в центре этого мрака в городе, сетка которого перестала читаться в светлой ночи. Я уехала дальше, чтобы снова и снова испытывать безысходность оставленного в живых мертвеца, чтобы из последних сил пытаться делать то, в чем нет никакого смысла, а именно - всё.
Снегобик не спрашивает меня удобно ли мне сидеть, удобно ли мне стоять. Да и нет на это времени - он мой всего лишь несколько минут пока я смотрю на двое снизу вверх. Удивительные у них лица, суровые какие-то. Обстановка этой лестницы, и здесь нет ничего викторианского, обстановка этой лестницы есть яд светлой ночи того города, в котором я не целовала свою Дездемону. Двое были позже где-то в городах, мне кажется, они оказались разделены, мне кажется даже, они никогда не были соединены, кажется, это я - их соединение, но не долго была я с ними. Прикасающиеся ко мне неминуемо отдергивают руку, но и те, кого я касаюсь, становятся моим кошмарным сном. Какая-то липкая и черная суть человеческого, открывшаяся со смертью, навсегда оставила во мне отвращение к существующему, или живому. Когда я смотрю на них снизу вверх, чувствую только, что светлая ночь этого ада уже проникла в меня и в двое, они этого скорее всего не понимают, я же привыкла от постоянного страха не отдаваться страху. Я жду только, что мы найдем себе занятие или тему для разговора, что мы забудем о существовании страха, ада, светлой ночи заразительного мрака. Нужно подождать, я знаю, да.
Хотела бы я знать, кто из ничего-не-понимающих слепил моего снегобика, под каким предлогом он это сделал, какая чушь застилала его разум, какой ошибочный ток бежал в его нербах. Когда же двое стоят у чьего-то крыльца, я вижу только их черные силуэты и полосы того, что звалось когда-то снегом. Удивительно, как красное и желтое света разрезает эти фигуры - вот, что мерещилось символическому сознанию за буквами станов. Я же вращаюсь по оси этой звезды, она настолько велика, что свет иных звезд не доходит до мрака светлой ночи изкоридорованной схемы этого города. Протягиваются нити от меня к местам его, в которых я появлялась время от времени, из которых я уносила кошмар очебидца, в которые я не собиралась возвращаться, потому что они не предоставили мест для мертвых.
И когда двое ступят на берег из черной воды, я увижу спины их почти лагерные, я наддам на бесла. На откате в светлой ночи этого города никто не различит меня, и я же дыханием своим создам снегобика из рек, так гоборил Заратустра. Дездемона услышит музыку в цбете, когда в коридорах города послышится стон выкидышей.
Снегобик не спрашивает меня хорошо ли я ем, хорошо ли сплю. Да и нет времени для этого - он мой всего лишь несколько минут пока я смотрю на двое снизу вверх. Они как будто мертвы, и я не могу разобраться в том, что они чувствуют по отношению ко мне, к себе и к друг другу. Что они знают тоже неясно. Я же знаю только, что между нами лестница, что сетка города перестала читаться, что поразительный мрак - это заразительный мрак. Можно было бы любить этот старый дом, если бы я придавала хоть какую-то ценность старым домам, но я далеко зашла, туда, где старые дома ничего не стоят, ничего не значат. Мой снегобик светел в освещении подъездного света. Он светел и сам по себе, как светел снег, вода, как светел лед и мода.
Речёное и чинёное - не одно и то же. Я увидела их еще раз, когда они стояли поодаль на улице, мы были уже вдали от снегобика. Они остановились и ждали меня, как тогда, на лестнице, но теперь я смотрела на них так же горизонтально, как и они на меня. Мне кажется, они разгобаривали. Невозможно было разобраться ни в том, что они чувствуют, ни в том, что видят или знают, мы просто звери или зверята, заключенные в невыбранное нами мясо. Такой же холод был, что и рядом с моим снегобиком, такой же мрак, сетка города не читалась, и как всегда какой-то желтый свет от чьего-то крыльца, но я ближе к гаражам, они ближе к крыльцу. Я потеряна для них, для себя, для города, для планеты, стою опять на этом расстоянии, смотрю опять, они ждут снова. Как будто ждут меня, им и самим так думается, но мне хорошо известно, что в этой минутной разлуке - разлука будущая и большая. Здесь я была разлучена и с моим снегобиком, только тогда я об этом не думала.
Другой раз они стояли под великолепным цветущим деревом. Но снега еще было достаточно. Мой снегобик был тогда далеко от меня. Я смотрела на них, преисполнившись этой неизбывной тоски, что свербит мою грудь всякий раз, как я остаюсь выключенной. Двое не обращали на меня внимания в тот раз, они были заняты чем-то. Вероятно, какими-то мыслями, разговорами, может быть, творчеством. Мне было очень плохо оттого, что я чувствовала, что не имею привязаностей к чему бы то ни было. Что-то нарушено внутри, оторбано, вырвано, что-то человеческое, чего я лишилась, что-то позволяющее жить. Как будто я прожила свое, но смерть не пришла, и мне приходится ждать ее из той только идеи, что возможно это было еще не всё. Маленькая головка моего снегобика смотрит прямо на тот дом в городе, сетка которого перестала читаться в той светлой ночи ужасающей действительности, что я познала.
Я видела двое снова, когда мы ступали на берег. До снегобика было рукой подать, это была та местность, которую я воспринимаю как одно целое, как участок того города, участок мрака, в который мы ступали привычными движениями. Мы делали так и раньше, мы уже ступали в мрак, ничего тогда не происходило, и мы очень привыкли к тому, что это можно делать, что ничего не случится. Снегобик ниже меня ростом, как ручное животное. Двое поднимались тогда, я смотрела на них и не понимала, что же я могу сделать, чтобы перестать быть мертвой, ведь совершенно ясно, что мертва, но смерть не пришла. Когда ты мертвый, как ты можешь взяться за занятие, которое заведомо никуда не ведет? Сколько людей в своем заблуждении наделали дел, столько же впали от этих дел в заблуждение и дела те продолжили. Мне хотелось только не оставаться одной, чтобы я могла чувствовать, что представляю собой состоявшееся существо, высказывающееся. Двое же оставили меня после. Я не пошла к снегобику, стоящему в центре этого мрака в городе, сетка которого перестала читаться в светлой ночи. Я уехала дальше, чтобы снова и снова испытывать безысходность оставленного в живых мертвеца, чтобы из последних сил пытаться делать то, в чем нет никакого смысла, а именно - всё.
Снегобик не спрашивает меня удобно ли мне сидеть, удобно ли мне стоять. Да и нет на это времени - он мой всего лишь несколько минут пока я смотрю на двое снизу вверх. Удивительные у них лица, суровые какие-то. Обстановка этой лестницы, и здесь нет ничего викторианского, обстановка этой лестницы есть яд светлой ночи того города, в котором я не целовала свою Дездемону. Двое были позже где-то в городах, мне кажется, они оказались разделены, мне кажется даже, они никогда не были соединены, кажется, это я - их соединение, но не долго была я с ними. Прикасающиеся ко мне неминуемо отдергивают руку, но и те, кого я касаюсь, становятся моим кошмарным сном. Какая-то липкая и черная суть человеческого, открывшаяся со смертью, навсегда оставила во мне отвращение к существующему, или живому. Когда я смотрю на них снизу вверх, чувствую только, что светлая ночь этого ада уже проникла в меня и в двое, они этого скорее всего не понимают, я же привыкла от постоянного страха не отдаваться страху. Я жду только, что мы найдем себе занятие или тему для разговора, что мы забудем о существовании страха, ада, светлой ночи заразительного мрака. Нужно подождать, я знаю, да.
Хотела бы я знать, кто из ничего-не-понимающих слепил моего снегобика, под каким предлогом он это сделал, какая чушь застилала его разум, какой ошибочный ток бежал в его нербах. Когда же двое стоят у чьего-то крыльца, я вижу только их черные силуэты и полосы того, что звалось когда-то снегом. Удивительно, как красное и желтое света разрезает эти фигуры - вот, что мерещилось символическому сознанию за буквами станов. Я же вращаюсь по оси этой звезды, она настолько велика, что свет иных звезд не доходит до мрака светлой ночи изкоридорованной схемы этого города. Протягиваются нити от меня к местам его, в которых я появлялась время от времени, из которых я уносила кошмар очебидца, в которые я не собиралась возвращаться, потому что они не предоставили мест для мертвых.
И когда двое ступят на берег из черной воды, я увижу спины их почти лагерные, я наддам на бесла. На откате в светлой ночи этого города никто не различит меня, и я же дыханием своим создам снегобика из рек, так гоборил Заратустра. Дездемона услышит музыку в цбете, когда в коридорах города послышится стон выкидышей.