Слово о хокку
Порой, когда я до звенящей остроты ощущаю разницу между глубиной своих эмоций и умением их выразить, за успокоением я обращаюсь к философии японских трёхстиший.
«Старый пруд.
Прыгнула в воду лягушка.
Всплеск в тишине». (Мацуо Басё)
Далее следует скорее личный, нежели искусствоведчески достоверный взгляд на поэзию востока и стоящее за ней мироощущение.
Итак. При чтении хокку следует держать в голове, сколь глубоко проникался автор тем видом или переживанием, которое он запечатлел в произведении, кажущемся в первом приближении бесхитростном.
Но кто станет утверждать, что айсберг - суть одно с плоской льдиной, плывущей по воде? Вес слова в газетной заметке несоразмерен его же весу в трёх строках японского стиха. И потому для полноценного восприятия отношение читателя должно отличаться. Так пристальному взгляду ювелира, годами гранившего драгоценные камни, открывается больше, чем близорукому прищуру богача, утопающего в роскоши, какая простому ремесленнику и не снилась.
Своеобразие и гений японской поэзии заключается в отказе от попытки быть понятым тем богачом через приукрашивание, искусственное возвышение момента. Для подготовленного читателя само имя автора служит гарантом проницательности, глубины, присутствия красоты. Потому для автора разъяснять прелесть уловленного - уже излишество. Даже более того, воровство: любое уточнение к сказанному сузило бы, конкретизировало картину сверх меры.
Главный эстетический постулат хокку: красота не обязана быть сложной, чтобы оставаться красотой. Но прелесть обыкновенного, разумеется, необходимо иначе облекать в слова. Сложное сразу бросается в глаза, при этом нуждаясь в разборе. Простое сперва нужно суметь разглядеть в общей картине бытия, а после - впитать в себя, населить им сердце.
И сложной конструкцией романа, и простым наброском хокку творцы сражаются с замыленностью чувственного зрения, поддерживают в человеке очарованность миром. Прочтите хокку. Посудите сами: разве лягушка не удивительна? Разве одно существование её - ещё не достаточный повод для восторга? Разве прыжок её не чудесен? Так что же, нуждается тогда лягушка в соседстве с явлениями высшего порядка?
Уместен ли разговор о превосходстве одной материи над другой, о некой единой шкале, на которой лягушка стояла бы ниже иных чудес бытия: рождения и смерти, космоса и времени, любви и дружбы? Можем ли мы реально отделить маленькое земноводное от остального мира, оборвать все нити, узреть лягушку в смысловом вакууме, после чего навесить на неё бирку с нашим о ней и только о ней впечатлением?
Естественная красота лягушки, как и красота всего сущего, не нуждается в доказательствах. Что же делает автор? Он приглашает нас насладиться ею. Если в западной традиции он ещё и указывает дорогу, ведёт за руку, здесь настрой на нужную волну оставлен за скобками: каждому дано пройти к обретению красоты собственным путём.
Хокку - это опыт всматривания, поиска, обретения. Импульс. Приглашение к просветлению на заданную тему. Автор, пробравшийся витиеватыми тропами сквозь лес образов и чувств, приносит жаждущим весть: источник очарования существует. Он там - возможно, в предельно неприступной дали, в самой густой чаще - но он есть, он утолит страждущих, стоит лишь отыскать его.
И не нужно высокопарных слов, чтобы утолить жажду. Достаточно склониться. Достаточно пить.
«Старый пруд.
Прыгнула в воду лягушка.
Всплеск в тишине». (Мацуо Басё)
Далее следует скорее личный, нежели искусствоведчески достоверный взгляд на поэзию востока и стоящее за ней мироощущение.
Итак. При чтении хокку следует держать в голове, сколь глубоко проникался автор тем видом или переживанием, которое он запечатлел в произведении, кажущемся в первом приближении бесхитростном.
Но кто станет утверждать, что айсберг - суть одно с плоской льдиной, плывущей по воде? Вес слова в газетной заметке несоразмерен его же весу в трёх строках японского стиха. И потому для полноценного восприятия отношение читателя должно отличаться. Так пристальному взгляду ювелира, годами гранившего драгоценные камни, открывается больше, чем близорукому прищуру богача, утопающего в роскоши, какая простому ремесленнику и не снилась.
Своеобразие и гений японской поэзии заключается в отказе от попытки быть понятым тем богачом через приукрашивание, искусственное возвышение момента. Для подготовленного читателя само имя автора служит гарантом проницательности, глубины, присутствия красоты. Потому для автора разъяснять прелесть уловленного - уже излишество. Даже более того, воровство: любое уточнение к сказанному сузило бы, конкретизировало картину сверх меры.
Главный эстетический постулат хокку: красота не обязана быть сложной, чтобы оставаться красотой. Но прелесть обыкновенного, разумеется, необходимо иначе облекать в слова. Сложное сразу бросается в глаза, при этом нуждаясь в разборе. Простое сперва нужно суметь разглядеть в общей картине бытия, а после - впитать в себя, населить им сердце.
И сложной конструкцией романа, и простым наброском хокку творцы сражаются с замыленностью чувственного зрения, поддерживают в человеке очарованность миром. Прочтите хокку. Посудите сами: разве лягушка не удивительна? Разве одно существование её - ещё не достаточный повод для восторга? Разве прыжок её не чудесен? Так что же, нуждается тогда лягушка в соседстве с явлениями высшего порядка?
Уместен ли разговор о превосходстве одной материи над другой, о некой единой шкале, на которой лягушка стояла бы ниже иных чудес бытия: рождения и смерти, космоса и времени, любви и дружбы? Можем ли мы реально отделить маленькое земноводное от остального мира, оборвать все нити, узреть лягушку в смысловом вакууме, после чего навесить на неё бирку с нашим о ней и только о ней впечатлением?
Естественная красота лягушки, как и красота всего сущего, не нуждается в доказательствах. Что же делает автор? Он приглашает нас насладиться ею. Если в западной традиции он ещё и указывает дорогу, ведёт за руку, здесь настрой на нужную волну оставлен за скобками: каждому дано пройти к обретению красоты собственным путём.
Хокку - это опыт всматривания, поиска, обретения. Импульс. Приглашение к просветлению на заданную тему. Автор, пробравшийся витиеватыми тропами сквозь лес образов и чувств, приносит жаждущим весть: источник очарования существует. Он там - возможно, в предельно неприступной дали, в самой густой чаще - но он есть, он утолит страждущих, стоит лишь отыскать его.
И не нужно высокопарных слов, чтобы утолить жажду. Достаточно склониться. Достаточно пить.