Дело о мастерской Андрея Красулина
Дело в том, что для эстетики Красулина важно понятие «Мастерской», буквально все каталоги его работ построены вокруг этого понятия, а одна из самых больших выставок (1998) так и называется «Старая мастерская. Новая мастерская». Сам художник говорит: «Мастерская - женского рода. Это место рождения. Она не терпит невнимания, ревнива к приходящим. Она всегда готова сотрудничать. В ней всё есть. Она и есть главное, или единственное, или лучшее произведение…»
На выставках плотность творения оказывается разреженной, слишком много всего вмешивается - текст накладывается на контекст, на штукатурку белых стен, отчуждающий свет. Только мастерская (в мастерской) возникает концентрат необходимой плотности. Здесь художник живёт, здесь проживает, медитирует, ищет.
Мастерская похожа на театр, в котором разыгрывается драма творения. Холсты стоят, прислонённые друг к дружке, десятки графических листов, свернутых в рулоны, офорты в папках, масса крупных и мелких скульптурных композиций, объектов, набросков, намёков, заготовок. Инструменты, станки, подиумы и подставки, переполненные заготовками, проектами - всё это взаимодействует, разговаривает, струится и трепещет при дневном свете, при свете лампы. В просторные помещения с большими окнами ведёт полутёмный лабиринт, попадаешь в мастерскую и выходишь на свет, словно бы на сцену, где уже давно идёт спектакль, не очень-то заинтересованный в зрителе.
Красулин принципиально не различает процесс и результат, пик и дорогу к вершине, мусор превращается в самодостаточные высказывания. Не заметки, не зарубки, но долгий, насыщенный без перерывов путь - куда? Важна полнота переживания, только она и способна породить иное виденье жизни вокруг. Ибо красоты много, важно уметь увидеть её и извлечь из хаоса. Красота пребывает в глазах смотрящего и рифмуется с правдой - партизанские вылазки на территорию «безобразного» с благородной целью извлечения «образов» заканчиваются отвоёвыванием очередного фрагмента реальности, его очеловечиванием, организацией «места».
Хайдеггер спрашивает: «Собственная суть пространства должна выявиться из него самого. Позволяет ли она ещё и высказать себя?»
Ещё как позволяет. Если умеешь. Точки предельной концентрации «здесь-бытия» (или прямо противоположные им медитации) помогают увидеть сгущение пространства, незримый вихрь, сгущающийся до видимого состояния. И вот когда это происходит, художник прилагает окончательные усилия, извлекая тромб, сгусток, концентрат внутреннего движения и выпускает его на волю.
Хайдеггер отвечает: «Простор и есть высвобождение мест». Красулина больше всего занимает организация пространства. Абстракция его предельно конкретна - она обозначает места гармонического. Так отступившая волна обнажает на дне невидимый доселе рельеф. Так дзенский каллиграф в одно мгновение чертит давно намоленный иероглиф. Так ласточка лепит совершенное по форме гнездо, сообразуясь лишь с собственным инстинктом.
Внезапно некоторая территория возникает из буквального ничего. Соотношение линий и пятен, лишённое литературы, чистым праздником чистого зрения, должно, тем не менее, сообщать примеры гармонического устройства. Вот для чего нужна беспредметность - чтобы уже ничто не отвлекало от сосредоточенности на том, что есть. Чего не было и что вот только что возникло.
Меня всегда интересовало - чем же озабочен абстракционист, создающий предельно отвлечённую композицию? Как возникает именно то, что возникает? Какие интуиции, схожие с композиторскими, заставляют зафиксировать именно это, а не какое-то иное сочетание «звуков», которому веришь и которое находит в тебе отклик. Ведь не каждая же абстракция и нагромождение (или, напротив, отсутствие, разреженность) работают, помогая тебе осознать что-то и в себе тоже.
Красулинская красота не нарочита, она не выпирает, не бросается завоевывать зрителя, но она подаёт примеры параллельного существования, почти на физическом (физиологическом) уровне активизирует в окружающем пространстве точки схлёста. Нахлёста. Когда возникшее с головой накрывает, эхом отзывается, становится веществом и твоего внутреннего опыта тоже.
Бонус
Фоты мастерской: http://paslen.livejournal.com/506957.html?nc=16
На выставках плотность творения оказывается разреженной, слишком много всего вмешивается - текст накладывается на контекст, на штукатурку белых стен, отчуждающий свет. Только мастерская (в мастерской) возникает концентрат необходимой плотности. Здесь художник живёт, здесь проживает, медитирует, ищет.
Мастерская похожа на театр, в котором разыгрывается драма творения. Холсты стоят, прислонённые друг к дружке, десятки графических листов, свернутых в рулоны, офорты в папках, масса крупных и мелких скульптурных композиций, объектов, набросков, намёков, заготовок. Инструменты, станки, подиумы и подставки, переполненные заготовками, проектами - всё это взаимодействует, разговаривает, струится и трепещет при дневном свете, при свете лампы. В просторные помещения с большими окнами ведёт полутёмный лабиринт, попадаешь в мастерскую и выходишь на свет, словно бы на сцену, где уже давно идёт спектакль, не очень-то заинтересованный в зрителе.
Красулин принципиально не различает процесс и результат, пик и дорогу к вершине, мусор превращается в самодостаточные высказывания. Не заметки, не зарубки, но долгий, насыщенный без перерывов путь - куда? Важна полнота переживания, только она и способна породить иное виденье жизни вокруг. Ибо красоты много, важно уметь увидеть её и извлечь из хаоса. Красота пребывает в глазах смотрящего и рифмуется с правдой - партизанские вылазки на территорию «безобразного» с благородной целью извлечения «образов» заканчиваются отвоёвыванием очередного фрагмента реальности, его очеловечиванием, организацией «места».
Хайдеггер спрашивает: «Собственная суть пространства должна выявиться из него самого. Позволяет ли она ещё и высказать себя?»
Ещё как позволяет. Если умеешь. Точки предельной концентрации «здесь-бытия» (или прямо противоположные им медитации) помогают увидеть сгущение пространства, незримый вихрь, сгущающийся до видимого состояния. И вот когда это происходит, художник прилагает окончательные усилия, извлекая тромб, сгусток, концентрат внутреннего движения и выпускает его на волю.
Хайдеггер отвечает: «Простор и есть высвобождение мест». Красулина больше всего занимает организация пространства. Абстракция его предельно конкретна - она обозначает места гармонического. Так отступившая волна обнажает на дне невидимый доселе рельеф. Так дзенский каллиграф в одно мгновение чертит давно намоленный иероглиф. Так ласточка лепит совершенное по форме гнездо, сообразуясь лишь с собственным инстинктом.
Внезапно некоторая территория возникает из буквального ничего. Соотношение линий и пятен, лишённое литературы, чистым праздником чистого зрения, должно, тем не менее, сообщать примеры гармонического устройства. Вот для чего нужна беспредметность - чтобы уже ничто не отвлекало от сосредоточенности на том, что есть. Чего не было и что вот только что возникло.
Меня всегда интересовало - чем же озабочен абстракционист, создающий предельно отвлечённую композицию? Как возникает именно то, что возникает? Какие интуиции, схожие с композиторскими, заставляют зафиксировать именно это, а не какое-то иное сочетание «звуков», которому веришь и которое находит в тебе отклик. Ведь не каждая же абстракция и нагромождение (или, напротив, отсутствие, разреженность) работают, помогая тебе осознать что-то и в себе тоже.
Красулинская красота не нарочита, она не выпирает, не бросается завоевывать зрителя, но она подаёт примеры параллельного существования, почти на физическом (физиологическом) уровне активизирует в окружающем пространстве точки схлёста. Нахлёста. Когда возникшее с головой накрывает, эхом отзывается, становится веществом и твоего внутреннего опыта тоже.
Бонус
Фоты мастерской: http://paslen.livejournal.com/506957.html?nc=16