Дело о съеденной собаке (ч)
Продолжая вспоминать армию. Начало тут:
http://paslen.livejournal.com/447688.html?mode=reply
http://paslen.livejournal.com/447977.html?mode=reply
http://paslen.livejournal.com/448193.html?mode=reply
http://paslen.livejournal.com/450884.html?mode=reply
Дело в том, что старлей Анохин был прав, когда чувствовал в нас с Кафтановым чуждый элемент. Перед отбоем, когда в политотделе никого не оставалось, мы включали старый радиоприёмник и слушали вражьи голоса. «Голос Америки», «Немецкую волну», «Радио Свобода». Антона интересовали события, происходившие на площади Таньаньмынь, меня культурые передачи, типа «Поверх барьеров». Их тогда уже практически не глушили. Или глушили, не помню. Однако, гласность наступала. Однако, не на столько, чтобы прилипать к контрабандному радиоприёмнику из самого, можно сказать, центра боевого назначения. Сюрреальная, должно быть, картина - два парубка в военной форме, поедая жаренную картошку, обсуждают проблемы мироздания под шум враждебных радиоволн. Градус интеллектуальных исканий достигал предельного напряжения - мы много читали, всем интересовались, беспечно любопытные, как никогда раньше, мы безкорыстно поглощали массу информации, думали, пытались делать выводы. Сочиняли - да, пока только стихи, но ведь стихи, гигиена юноши, есть первончальный (внутриутробный) период любой творческой в будущем единицы.
А что нам ещё оставалось делать? Лишённые свободы (перемещения) и привычных домашних радостей, как могли, мы организовывали личное пространство. Пытались его организовать. Плюс, конечно, сублимация. Слушая «Травиату» я печалился о потерянной любви, у Кафтанова на родине тоже остались какие-то незавершенные отношения. Он говорил о них мало, избегал конкретики. Всё это больше напоминало культ прекрасной дамы, которую предчувствуешь всем сердцем. По крайней мере, на вопрос о своей девственности, Антон никогда не отвечал. Уходил в сторону. Напускал ещё больше туману.
Понятно, что девственником в армию идти стыдно. Первый вопрос, который задали мне в армии (только что в бане меня переодели в новое х/б и отправили в учебный корпус, где в обычном школьном классе с партами сержант Баруздин вёл урок по уставу караульной службы):
- А ты кусок живой пиздятины видел?
Представьте ситуацию: ты новичок, заходишь в чужой класс, первый раз видишь будущих однополчан и своего начальника, стоишь в дверях, а тебе, вместо «здрасьте» или «смотрите, кто пришёл» в лоб задают нелицеприятное. Мизансцена из журнала «Ералаш», не меньше.
Конечно, я ничего не ответил. Глупо улыбнулся. Сержант Баруздин не хотел меня сильно смутить - тогда мы все были для него на одно лицо: стриженные, изможденные, нелепые. Но - что на уме, то и на языке. Армия спрямляет логику, учит конкретности высказывания. Тем более, любовь и секс… Ну, понятно же, что все только об этом и думают.
http://paslen.livejournal.com/447688.html?mode=reply
http://paslen.livejournal.com/447977.html?mode=reply
http://paslen.livejournal.com/448193.html?mode=reply
http://paslen.livejournal.com/450884.html?mode=reply
Дело в том, что старлей Анохин был прав, когда чувствовал в нас с Кафтановым чуждый элемент. Перед отбоем, когда в политотделе никого не оставалось, мы включали старый радиоприёмник и слушали вражьи голоса. «Голос Америки», «Немецкую волну», «Радио Свобода». Антона интересовали события, происходившие на площади Таньаньмынь, меня культурые передачи, типа «Поверх барьеров». Их тогда уже практически не глушили. Или глушили, не помню. Однако, гласность наступала. Однако, не на столько, чтобы прилипать к контрабандному радиоприёмнику из самого, можно сказать, центра боевого назначения. Сюрреальная, должно быть, картина - два парубка в военной форме, поедая жаренную картошку, обсуждают проблемы мироздания под шум враждебных радиоволн. Градус интеллектуальных исканий достигал предельного напряжения - мы много читали, всем интересовались, беспечно любопытные, как никогда раньше, мы безкорыстно поглощали массу информации, думали, пытались делать выводы. Сочиняли - да, пока только стихи, но ведь стихи, гигиена юноши, есть первончальный (внутриутробный) период любой творческой в будущем единицы.
А что нам ещё оставалось делать? Лишённые свободы (перемещения) и привычных домашних радостей, как могли, мы организовывали личное пространство. Пытались его организовать. Плюс, конечно, сублимация. Слушая «Травиату» я печалился о потерянной любви, у Кафтанова на родине тоже остались какие-то незавершенные отношения. Он говорил о них мало, избегал конкретики. Всё это больше напоминало культ прекрасной дамы, которую предчувствуешь всем сердцем. По крайней мере, на вопрос о своей девственности, Антон никогда не отвечал. Уходил в сторону. Напускал ещё больше туману.
Понятно, что девственником в армию идти стыдно. Первый вопрос, который задали мне в армии (только что в бане меня переодели в новое х/б и отправили в учебный корпус, где в обычном школьном классе с партами сержант Баруздин вёл урок по уставу караульной службы):
- А ты кусок живой пиздятины видел?
Представьте ситуацию: ты новичок, заходишь в чужой класс, первый раз видишь будущих однополчан и своего начальника, стоишь в дверях, а тебе, вместо «здрасьте» или «смотрите, кто пришёл» в лоб задают нелицеприятное. Мизансцена из журнала «Ералаш», не меньше.
Конечно, я ничего не ответил. Глупо улыбнулся. Сержант Баруздин не хотел меня сильно смутить - тогда мы все были для него на одно лицо: стриженные, изможденные, нелепые. Но - что на уме, то и на языке. Армия спрямляет логику, учит конкретности высказывания. Тем более, любовь и секс… Ну, понятно же, что все только об этом и думают.