"Дидро и цивилизация России" Сергея Мезина ("НЛО", Historia Rossica, 2018)
Идеальная книжка для вхождения в биографию Дени Дидро.
Когда, допустим, посмотрел "Распутник" с Венсаном Пересом, а Википедии оказалось мало.
Я увлекся Дидро с того самого момента, когда случайно купил в "Молодой гвардии" том его философского наследия, состоящего из барочных записочек, объясняющих "устройство вселенной и человека".
Примерно такие же записочки он писал российской императрице, пока гостил в СПб пять долгих (ибо простужался постоянно) зимне-весенних месяца.
"Вы хорошо понимаете, что невозможно, чтобы беззаконный деспотизм, абсолютное рабство и невежество не посеяли бы всякого рода злоупотреблений, которые пустили глубокие корни, так как нет более плодовитого и неприхотливого растения, чем злоупотребления. Они произрастают повсюду, где их культивирует невежество..." (91)
Тут надо бы отдельно сказать, об этих странных, "немного в сторону", покупках в советских книжных магазинах, через большие и просторные витрины аккумулирующих в пустых залах весь окружающий воздух, много воздуха.
Покупали в них не то, что хотели, но то, что было. Что выбросили ("...да-да, у нас, в Польше, такие сапоги тоже выбрасывают..."), из-за чего борхесовская "Вавилонская лотерея" была написана как раз о советских книжных - идёшь туда как на экскурсию, потому что никогда не знаешь, что тебе покажут.
Могут ведь ничего не показать, как чаще всего и случалось.
Словно бы на машине времени переносишься в такое будущее, где книги уже не нужны, из-за чего продавать их (и, тем более, покупать) можно без всякой логики и смысла.
Я же ведь именно так и первого своего Борхеса купил ("Юг"), и Кортасара ("Непрерывность парков") и, вот, например, Дидро, так как до отдела философии, граничившего в "Молодой гвардии" с отделом учебников и контурных карт мало кто добирался и почти никто не заглядывал - ну, кому, в самом деле, нужен этот оголтело скучный марксизм-ленинизм, стоявший там эффектными штабелями: обложки с золотым тиснением, коленкоровый переплёт, главное внутрь не заглядывать.
А у Дидро есть "репортажи" с парижских салонов - специфические и весьма подробные описания выставок: пример арт-критики XVIII века, напоминающий гербарий с еле различимыми ароматами усушенных цветов.
И тут надо сделать каминаут, признаться, что я обожаю (люблю, ценю и читаю) критику других веков, причем не только литературную (этого не избежать при изучении русской прозы), но и художественную, которая являет нам изящные ментальные конструкции иных столетий, застывшие в своей самодостаточности, но, особенно, театральную - показывающую нам то, чего более нет и невозможно увидеть.
То, чего больше никогда не будет.
Ибо картины, описываемые Дидро или Стасовым, доступны в музеях и, продираясь сквозь безнадежно устаревшую оптику (то, самое ценное, что и есть в критике, нацеленной на фиксацию нового, ставшего теперь окончательно окаменелым), можно составить собственное оригинальное суждение об оригиниале, а вот театральные рецензии это умозрительный гербарий и есть.
"Для формирования настоящего художника необходимы концентрация населения, культурная среда, а также конкуренция между мастерами. Философ считал, что изоляция художника, его отдаление от центров культуры может легко привести к деградации мастера..." (82)
Конечно, "тирания роскоши губит подлинное искусство и плодит посредственных мастеров", но ведь именно уровень развитости искусства определяет степень цивилизационности народа: "Именно наличие певцов (= литераторов) отличает народ варварский и дикий от народа цивилизационного и умеренного..." (83)
Помню, как всё началось - с "Утраченных иллюзий" Бальзака, которые перечитывал перед премьерой одноименного балета Алексея Ратманского на музыку Леонида Десятникова в Большом театре: очень уж хотел быть во всеоружии перед написанием рецензии, вот и влип в дискурс.
После "Утраченных иллюзий" перечёл сразу несколько томов "Человеческой комедии", однако, того кайфа уже не словил - оказывается, в этом романе меня более всего привлекло то, что Люсьен делает в Париже журналистскую карьеру и много пишет о театре: сочинение Бальзака, которое я читал в составе старого, советского собрания сочинений, с пожелтевшими, слегка выгнутыми (точно листья дуба) страницами, идеально передают и аллергеноносный запах кулис и нетерпение, копящееся в темноте лож, и страсти-мордасти, клубящиеся за задниками и по краям от сцены.
Словно бы нашёл флакон из-под старинных духов и, по остаткам засохшей, выцветшей капли, внезапно осознал (больше головой, нежели носом), какой же, на самом-то, деле был в склянке оригинальный аромат.
Подобный вираж сопровождает для меня все сочинения Дидро, тем более, что саратовский историк Сергей Мезин строит свою книжку как связку разномастных бумаг, перевязанных атласной лентой. Во-первых, здесь есть хроника всей жизни философа (писателя и энциклопедиста);
Во-вторых, есть очерк изучения жизни и наследия, с вполне понятным приоритетом интереса к отечественным исполнителям (и, надо сказать, что это самая обширная глава книги);
В-третьих, мини-монографии по целому ряду тем и вопросов, связывающих французского просветителя с Россией (то, как империя выглядела со стороны и, например, то, как описывалась заезжими интеллектуальными знаменитостями, которых заманивали в Санкт-Петербург с особенным каким-то усердием - вот примерно как сейчас всяческих вандамов);
В-четвёртых, после заключения, есть приложение с целым ворохом авторских переводов редких (а для нас-то, неучей, они все одинаково редкие) рукописей Дидро, заново переведенных исследователем (некоторые из них заново введены в научный оборот дидротовой россики).
Существенно, что именно в этих бумагах, впервые возникает слово "цивилизация", сформулированное Дидро не только применительно к России, но и вообще, как некое терминологическое новшество.
Это именно Дидро поспособствовал приглашению в Россию скульптора Фальконе, решившегося приехать в непонятную, экзотическую страну (сам Дидро приехал в СПб чуть позже, где и обиделся на скульптора, на квартире у которого хотел остановится, а тот возьми, да и откажи, неблагодарный), несмотря на то, что ваятель Симон, работавший в русской столице по приглашению Петра I, уже после смерти царя, бежавший на родину без вознаграждения, рассказывал парижанам об ужасах северной страны, представляя русских "с рогами, хвостами и когтями; Россию как ад Мильтона, где осуждённые на муки проводились поочерёдно из ледяной бездны в огненную преисподнюю...русских людей как непорядочных, без чести и без веры; как злобных тюремщиков, из рук которых невозможно вырваться, когда имеешь несчастье в них попасть..." (79)
Вполне возможно, что именно злословью Симона мы обязаны предвзятостью, с какой Дидро относился к Петру, которого, честно говоря, считал вредителем, направившим развитие своей страны "неверным, искусственным путём" (158), убившим в России "саму идею свободы..." (159) "Вместо того, чтобы создавать базовые условия для прогрессивного развития русского общества, Петр I избрал путь поверхностного заимствования и подражания. Царь не понял, что в основе процветания европейских стран лежит свобода. Желая, чтобы русские были похожи на свободных людей, он ещё более усилил их рабство..." (197)
Ну, то есть, соскучившись по сведениям о Дидро (про Вольтера или про Руссо ведь пишут в разы больше), начинаешь искать источники, а в собрании сочинений, по случаю приобретённых в "Молодой гвардии", к которому бросаешься в первую очередь, акценты предисловия расставлены на философских да естественно-научных взглядах, что, вроде, логично, но мало.
К тому же, если интерес читателя не прикладной, но рассеянный, блуждающий в поисках новых ощущений - когда необычный взгляд на Петра I или рассказ о немецких колониях на Волге (за их неудачным развитием уже в XVIII веке Дидро следил с отдельным каким-то напрягом) - это отдельное приключение, а вот что там с атомами и с постепенным конструированием материализма - как-то не очень.
В книге Мезина всё содержание актуализировано теснейшей привязкой к России, что делает её неувядаемой - не в смысле метода, а потому что тематика взаимоотношений страны с чужеродными интеллектуалами (в один момент они правду матку лепят, в другой - галантными игрищами с императрицами увлекаются) у нас не устаревает.
Ещё один слепок ментального состояния отечественной науки (в разрезе мы и другие) - да это же как набор портретов и автопортретов, широко разбрасываемых рукой культурного сеятеля...
Они, конечно же, без ретуши и дополнительной зареставрированности доступны в музеях и в галерейных салонах, хотя уже очень скоро тоже ведь обязательно превратятся в рецензии на выставки позапрошлого сезона - с обязательной бархатистой пыльцой, осыпающейся под пальцами и щекочущей читательский эпидермис особой формой любви, позволяющей забывать себя, но, при этом, писать о своей любви голубиные книги.
Хватай, лови, покуда живая, читай, изучай, пока не остыла и не застыла...
Когда, допустим, посмотрел "Распутник" с Венсаном Пересом, а Википедии оказалось мало.
Я увлекся Дидро с того самого момента, когда случайно купил в "Молодой гвардии" том его философского наследия, состоящего из барочных записочек, объясняющих "устройство вселенной и человека".
Примерно такие же записочки он писал российской императрице, пока гостил в СПб пять долгих (ибо простужался постоянно) зимне-весенних месяца.
"Вы хорошо понимаете, что невозможно, чтобы беззаконный деспотизм, абсолютное рабство и невежество не посеяли бы всякого рода злоупотреблений, которые пустили глубокие корни, так как нет более плодовитого и неприхотливого растения, чем злоупотребления. Они произрастают повсюду, где их культивирует невежество..." (91)
Тут надо бы отдельно сказать, об этих странных, "немного в сторону", покупках в советских книжных магазинах, через большие и просторные витрины аккумулирующих в пустых залах весь окружающий воздух, много воздуха.
Покупали в них не то, что хотели, но то, что было. Что выбросили ("...да-да, у нас, в Польше, такие сапоги тоже выбрасывают..."), из-за чего борхесовская "Вавилонская лотерея" была написана как раз о советских книжных - идёшь туда как на экскурсию, потому что никогда не знаешь, что тебе покажут.
Могут ведь ничего не показать, как чаще всего и случалось.
Словно бы на машине времени переносишься в такое будущее, где книги уже не нужны, из-за чего продавать их (и, тем более, покупать) можно без всякой логики и смысла.
Я же ведь именно так и первого своего Борхеса купил ("Юг"), и Кортасара ("Непрерывность парков") и, вот, например, Дидро, так как до отдела философии, граничившего в "Молодой гвардии" с отделом учебников и контурных карт мало кто добирался и почти никто не заглядывал - ну, кому, в самом деле, нужен этот оголтело скучный марксизм-ленинизм, стоявший там эффектными штабелями: обложки с золотым тиснением, коленкоровый переплёт, главное внутрь не заглядывать.
А у Дидро есть "репортажи" с парижских салонов - специфические и весьма подробные описания выставок: пример арт-критики XVIII века, напоминающий гербарий с еле различимыми ароматами усушенных цветов.
И тут надо сделать каминаут, признаться, что я обожаю (люблю, ценю и читаю) критику других веков, причем не только литературную (этого не избежать при изучении русской прозы), но и художественную, которая являет нам изящные ментальные конструкции иных столетий, застывшие в своей самодостаточности, но, особенно, театральную - показывающую нам то, чего более нет и невозможно увидеть.
То, чего больше никогда не будет.
Ибо картины, описываемые Дидро или Стасовым, доступны в музеях и, продираясь сквозь безнадежно устаревшую оптику (то, самое ценное, что и есть в критике, нацеленной на фиксацию нового, ставшего теперь окончательно окаменелым), можно составить собственное оригинальное суждение об оригиниале, а вот театральные рецензии это умозрительный гербарий и есть.
"Для формирования настоящего художника необходимы концентрация населения, культурная среда, а также конкуренция между мастерами. Философ считал, что изоляция художника, его отдаление от центров культуры может легко привести к деградации мастера..." (82)
Конечно, "тирания роскоши губит подлинное искусство и плодит посредственных мастеров", но ведь именно уровень развитости искусства определяет степень цивилизационности народа: "Именно наличие певцов (= литераторов) отличает народ варварский и дикий от народа цивилизационного и умеренного..." (83)
Помню, как всё началось - с "Утраченных иллюзий" Бальзака, которые перечитывал перед премьерой одноименного балета Алексея Ратманского на музыку Леонида Десятникова в Большом театре: очень уж хотел быть во всеоружии перед написанием рецензии, вот и влип в дискурс.
После "Утраченных иллюзий" перечёл сразу несколько томов "Человеческой комедии", однако, того кайфа уже не словил - оказывается, в этом романе меня более всего привлекло то, что Люсьен делает в Париже журналистскую карьеру и много пишет о театре: сочинение Бальзака, которое я читал в составе старого, советского собрания сочинений, с пожелтевшими, слегка выгнутыми (точно листья дуба) страницами, идеально передают и аллергеноносный запах кулис и нетерпение, копящееся в темноте лож, и страсти-мордасти, клубящиеся за задниками и по краям от сцены.
Словно бы нашёл флакон из-под старинных духов и, по остаткам засохшей, выцветшей капли, внезапно осознал (больше головой, нежели носом), какой же, на самом-то, деле был в склянке оригинальный аромат.
Подобный вираж сопровождает для меня все сочинения Дидро, тем более, что саратовский историк Сергей Мезин строит свою книжку как связку разномастных бумаг, перевязанных атласной лентой. Во-первых, здесь есть хроника всей жизни философа (писателя и энциклопедиста);
Во-вторых, есть очерк изучения жизни и наследия, с вполне понятным приоритетом интереса к отечественным исполнителям (и, надо сказать, что это самая обширная глава книги);
В-третьих, мини-монографии по целому ряду тем и вопросов, связывающих французского просветителя с Россией (то, как империя выглядела со стороны и, например, то, как описывалась заезжими интеллектуальными знаменитостями, которых заманивали в Санкт-Петербург с особенным каким-то усердием - вот примерно как сейчас всяческих вандамов);
В-четвёртых, после заключения, есть приложение с целым ворохом авторских переводов редких (а для нас-то, неучей, они все одинаково редкие) рукописей Дидро, заново переведенных исследователем (некоторые из них заново введены в научный оборот дидротовой россики).
Существенно, что именно в этих бумагах, впервые возникает слово "цивилизация", сформулированное Дидро не только применительно к России, но и вообще, как некое терминологическое новшество.
Это именно Дидро поспособствовал приглашению в Россию скульптора Фальконе, решившегося приехать в непонятную, экзотическую страну (сам Дидро приехал в СПб чуть позже, где и обиделся на скульптора, на квартире у которого хотел остановится, а тот возьми, да и откажи, неблагодарный), несмотря на то, что ваятель Симон, работавший в русской столице по приглашению Петра I, уже после смерти царя, бежавший на родину без вознаграждения, рассказывал парижанам об ужасах северной страны, представляя русских "с рогами, хвостами и когтями; Россию как ад Мильтона, где осуждённые на муки проводились поочерёдно из ледяной бездны в огненную преисподнюю...русских людей как непорядочных, без чести и без веры; как злобных тюремщиков, из рук которых невозможно вырваться, когда имеешь несчастье в них попасть..." (79)
Вполне возможно, что именно злословью Симона мы обязаны предвзятостью, с какой Дидро относился к Петру, которого, честно говоря, считал вредителем, направившим развитие своей страны "неверным, искусственным путём" (158), убившим в России "саму идею свободы..." (159) "Вместо того, чтобы создавать базовые условия для прогрессивного развития русского общества, Петр I избрал путь поверхностного заимствования и подражания. Царь не понял, что в основе процветания европейских стран лежит свобода. Желая, чтобы русские были похожи на свободных людей, он ещё более усилил их рабство..." (197)
Ну, то есть, соскучившись по сведениям о Дидро (про Вольтера или про Руссо ведь пишут в разы больше), начинаешь искать источники, а в собрании сочинений, по случаю приобретённых в "Молодой гвардии", к которому бросаешься в первую очередь, акценты предисловия расставлены на философских да естественно-научных взглядах, что, вроде, логично, но мало.
К тому же, если интерес читателя не прикладной, но рассеянный, блуждающий в поисках новых ощущений - когда необычный взгляд на Петра I или рассказ о немецких колониях на Волге (за их неудачным развитием уже в XVIII веке Дидро следил с отдельным каким-то напрягом) - это отдельное приключение, а вот что там с атомами и с постепенным конструированием материализма - как-то не очень.
В книге Мезина всё содержание актуализировано теснейшей привязкой к России, что делает её неувядаемой - не в смысле метода, а потому что тематика взаимоотношений страны с чужеродными интеллектуалами (в один момент они правду матку лепят, в другой - галантными игрищами с императрицами увлекаются) у нас не устаревает.
Ещё один слепок ментального состояния отечественной науки (в разрезе мы и другие) - да это же как набор портретов и автопортретов, широко разбрасываемых рукой культурного сеятеля...
Они, конечно же, без ретуши и дополнительной зареставрированности доступны в музеях и в галерейных салонах, хотя уже очень скоро тоже ведь обязательно превратятся в рецензии на выставки позапрошлого сезона - с обязательной бархатистой пыльцой, осыпающейся под пальцами и щекочущей читательский эпидермис особой формой любви, позволяющей забывать себя, но, при этом, писать о своей любви голубиные книги.
Хватай, лови, покуда живая, читай, изучай, пока не остыла и не застыла...