Новое здание литературного музея на Зубовском бульваре и три выставки его открытия
В пятницу без особой помпы открыли новое здание Литературного музея на Зубовском бульваре - отныне доходный дом Любощинских-Вернадских (1912) станет, во-первых, административным и выставочным центром большого столичного литмузея, филиалы которого, подобно ризоматической грибнице, разбросаны по многочисленным мемориальным особнякам и квартирам разных выдающихся писателей; во-вторых, музейной площадкой, посвящённых культуре и литературе ХХ века.
Раньше основным зданием Литмузея было на Петровке, в старинных палатах Высоко-Петровского мужского монастыря (что напротив ММСИ Церетели), теперь, когда всё это передано РПЦ, Государственному музею истории литературы имени Владимира Даля передали модерновую семиэтажку (если считать цокольный этаж и мансарду) по соседству с метро «Парк культуры», объёмом примерно 3000 квадратных метров.
Понятно, что, для переезда музея в доходный дом, потребовалась фундаментальная его перекройка, начавшаяся в 2014 году («Год литературы» поспособствовал), теперь вот его открыли, переоборудовав квартиры в выставочные пространства - сейчас открыты два этажа (плюс входной этаж с кассой и неработающим книжным магазином), на которых идёт три выставки.
Первая, инаугурационная экспозиция, занимает второй этаж, отданный литераторам Серебряного века.
Открывает её затакт с личными вещами великих писателей от Чехова до Цветаевой и Ремизова, Маяковского и Горького. Каждая вещь (чернильница, пенсне или папка для бумаг) лежат под отдельным пластиковым колпаком как ряд сакральных святынь.
В основном зале на стенах висят обложки знаковых книг и альманахов эпохи - от «Золотого руна» до поэтических сборников, в том числе Блока и Мандельштама, посредине - длинная витрина-стол с рукописями, среди которых сразу же узнаёшь такой знакомый почерк Мандельштама.
Отдельный эксклюзив - булгаковская манжета, на которой он начинал свои записки.
Мне более всего согрел душу соседний зал, в котором выставлены оригиналы рукописных и грубо напечатанных сборников футуристов и кубофутуристов. Всё самое знаменитое и эмблематически манкое - начиная с двух выпусков «Садка судей» и «Пощёчины общественному вкусу» и вплоть до артефактов от Хлебникова и Елены Гуро, не говоря уже об обязательном Кручёных.
В центре этой комнаты - инсталляция с подвешенными под потолком образами футуристических рукописей, переведённых в пластик.
Их окружает прозрачный стол, на котором выложены таблицы из метрических исследований Андрея Белого (да, пока самым большим промахом новейшей экспозиции оказываются слепые и плохо заметные, бликующие от подсветки экспликации).
На следующем этаже показывают выставки, посвящённые тюремным тетрадям Антонио Грамши и истории здания, в котором теперь находится литмузей.
Доходный дом со всеми удобствами (для своего времени большая редкость) был связан с десятками важных культуре людей - некоторым из них теперь посвящены мемориальные уголки и локальные экспозиции в отдельных витринах.
Вересаев, Кун (тот самый, что написал «Легенды и мифы древней Греции»), Сергий Булгаков, Розанов, кто-то ещё.
Главные медиумы литературной экспозиции - книги (первые и прижизненные издания) и рукописи, личные вещи и проекты иллюстраций да книжных обложек: всё это, особенно запаянное в витрины и как бы придавленное отчуждением, необходимым для сохранности бумаг, обладает не слишком большой аурой и, следствием, силой воздействия.
Условно говоря, если поместить под стекло не оригиналы, но ксерокопии, то мало что изменится - таковы особенности, во-первых, музейного восприятия, во-вторых, восприятия современного человека, развращённого носителями самых разных степеней воздействия на органы чувств, в том числе и самых буйных форм, самых агрессивно влияющих.
Понятно, что в литмузее тихо, как в аптеке и, как кажется, именно здесь и кроется главная сложность учреждений такого рода.
Нынешнему зданию на Зубовском бульваре повезло в том, что новейшие экспозиции (видимо, в основном, временные) не вписаны в заранее существующее пространство, как это у нас обычно бывает в стационарных писательских музеях-квартирах, но как бы разыгранные на новенького.
Это позволяет «играть» с территорией, всегда нуждающейся в дополнительной сценографии - я уже давно, пристально и пристрастно («если бы директором был я») слежу, как литературные выставки делаются на Западе, поскольку это же крайне интересная тема - воздействия на посетителя минимальными, минималистскими жестами.
И оттого, что носители ограничены (см. выше), и потому что у литературных музеев почти никогда много денег не бывает.
И хорошо, когда писатели рассматриваются на фоне фона своей эпохи - тогда можно привлечь к экспозиции живопись и скульптуру, граммофонные пластинки и смоделировать ситуацию быта конкретных времён (как это сделано в барселонском Музее Гауди внутри Каса Мила, не слишком богатого авторизованными экспонатами), но если писателя, самого по себе, показывают на фоне его творчества, то, чаще всего, устроители привлекают к работе над такими выставками, «театральных» сценографов, разыгрывающих в помещениях интерактивные инсталляции, символически обобщающие образы и знаки того или иного мастера.
Вот где, на самом-то деле, должно быть идеальное место работы для самовлюблённых рукоблудов, типа Бориса Мессерера, испортившего своей непоправимой агрессией не одну выставку в ГМИИ: то, что отвлекает от картин и скульптур на художественных проектах, вклиниваясь поперёк зрительских потребностей в арт-музее, может быть вполне востребовано на проектах, априори лишённых выставочного потенциала.
Хотя, конечно же, лучше сразу же звать актуальных художников с их тотальными инсталляциями (вспомним, хотя бы "Народный музей Ивана Жабы" от группы "Синие носы", показанную на одной из московских биеннале, их же "Красный уголок, памяти Б.У. Кашкина на другой московской биеннале, ну, или же "Альтернативную историю искусств" Ильи и Эмилии Кабаковыхв мельниковском "Гараже"), способными если и не преобразить пространство, то уж точно посчитать его.
Образцовой в этом смысле, оказалась для меня выставка, посвящённая жизни и творчеству Роберто Боланьо, которую я видел в барселонском Музее городской культуры в 2014 году, открыв для себя выдающегося прозаика и поэта, кровно связанного с сюрреализмом - эту тему на выставке отрабатывали не только книги с сюрреалистическими иллюстрациями и гравюрами, соседние сборники Тцары и Бретона, но и сам строй сводчатого, кирпичного подвала средневекового здания, в котором и решено было провести выставку.
Здесь, впрочем, как и в музее Гауди работали сами стены, их неформатный, неотформатированный (с точки зрения бытовухи) строй, бессознательно влияя на итоговый результат вместе со специально сделанной к выставке в СССВ про Боланьо мебелью - удобной, стильной и такой же неформатной, как и само творчество писателя.
Гулявший, до того момента, лишь по усадьбам Некрасова и Лермонтова, а также по «музеям Герцена», я увидел как, с помощью специально созданных декораций, можно изнутри преобразить сцену выставки, подогнав её под нужды конкретной выставки.
Рядом с экспозицией, посвящённой истории доходного дома Любощинских-Вернадских, открыто несколько разноцветных залов экспозиции, посвящённой тюремным тетрадям Грамши: помещение, рассказывающее о его связях с Россией, выкрашено в красный (и в нём висит портрет Ленина), другой зал ярко-зелёный, а основное пространство, в котором помещены эти самые тюремные тетради, заполненные, ради экономии места, мелкоскопическим почерком, окрашены в насыщенно-фиолетовый.
Для выставки созданы специальные витрины и фальшь-стены разных цветов, позволяющие через соседство белого и зелёного, желтого и серого, поверх которого тянутся ряды красношрифтовых экспликаций, втянуть посетителя, заинтересовав его не самой актуальной и интересной для нынешнего русского человека, фигурой.
Всё здесь ещё такое новое, пахнущее свежей покраской и древесиной, что ароматы оказываются дополнительным участником чистенькой выставки, по контрасту, видимо, посвящённой тюремной неволе.
А ещё в нынешнем здании музея большое внимание посвятили окнам - и обычным, и в эркерах, выходящих на бульвар и в тесный двор, ну, а проёмы подъезда и вовсе закрыли сине-зелёными стёклами, дающими голубоватый вираж лестнице, распасовывающей выходы на разные выставочные этажи, чтобы человек, попадающий с шумного и центрового Зубовского бульвара, почти сразу же погружался бы как под толщу исторического времени.
Тихую и прозрачную.
Окна оказываются главной символической единицей новейшей экспозиции, воздействуя сильнее рукописей и «личных вещей», оказываясь, одновременно, проёмами и в актуальное настоящее и во всё ещё продолженное прошлое, заявляя о намерениях музейного руководства чуть больше инаугурационных проектов.
И оттого, что они намекают на будущие просветы в небо, и потому, что теперь они и есть самая что ни на есть аутентичная, то есть, «ценная мебель в этом доме».
Раньше основным зданием Литмузея было на Петровке, в старинных палатах Высоко-Петровского мужского монастыря (что напротив ММСИ Церетели), теперь, когда всё это передано РПЦ, Государственному музею истории литературы имени Владимира Даля передали модерновую семиэтажку (если считать цокольный этаж и мансарду) по соседству с метро «Парк культуры», объёмом примерно 3000 квадратных метров.
Понятно, что, для переезда музея в доходный дом, потребовалась фундаментальная его перекройка, начавшаяся в 2014 году («Год литературы» поспособствовал), теперь вот его открыли, переоборудовав квартиры в выставочные пространства - сейчас открыты два этажа (плюс входной этаж с кассой и неработающим книжным магазином), на которых идёт три выставки.
Первая, инаугурационная экспозиция, занимает второй этаж, отданный литераторам Серебряного века.
Открывает её затакт с личными вещами великих писателей от Чехова до Цветаевой и Ремизова, Маяковского и Горького. Каждая вещь (чернильница, пенсне или папка для бумаг) лежат под отдельным пластиковым колпаком как ряд сакральных святынь.
В основном зале на стенах висят обложки знаковых книг и альманахов эпохи - от «Золотого руна» до поэтических сборников, в том числе Блока и Мандельштама, посредине - длинная витрина-стол с рукописями, среди которых сразу же узнаёшь такой знакомый почерк Мандельштама.
Отдельный эксклюзив - булгаковская манжета, на которой он начинал свои записки.
Мне более всего согрел душу соседний зал, в котором выставлены оригиналы рукописных и грубо напечатанных сборников футуристов и кубофутуристов. Всё самое знаменитое и эмблематически манкое - начиная с двух выпусков «Садка судей» и «Пощёчины общественному вкусу» и вплоть до артефактов от Хлебникова и Елены Гуро, не говоря уже об обязательном Кручёных.
В центре этой комнаты - инсталляция с подвешенными под потолком образами футуристических рукописей, переведённых в пластик.
Их окружает прозрачный стол, на котором выложены таблицы из метрических исследований Андрея Белого (да, пока самым большим промахом новейшей экспозиции оказываются слепые и плохо заметные, бликующие от подсветки экспликации).
На следующем этаже показывают выставки, посвящённые тюремным тетрадям Антонио Грамши и истории здания, в котором теперь находится литмузей.
Доходный дом со всеми удобствами (для своего времени большая редкость) был связан с десятками важных культуре людей - некоторым из них теперь посвящены мемориальные уголки и локальные экспозиции в отдельных витринах.
Вересаев, Кун (тот самый, что написал «Легенды и мифы древней Греции»), Сергий Булгаков, Розанов, кто-то ещё.
Главные медиумы литературной экспозиции - книги (первые и прижизненные издания) и рукописи, личные вещи и проекты иллюстраций да книжных обложек: всё это, особенно запаянное в витрины и как бы придавленное отчуждением, необходимым для сохранности бумаг, обладает не слишком большой аурой и, следствием, силой воздействия.
Условно говоря, если поместить под стекло не оригиналы, но ксерокопии, то мало что изменится - таковы особенности, во-первых, музейного восприятия, во-вторых, восприятия современного человека, развращённого носителями самых разных степеней воздействия на органы чувств, в том числе и самых буйных форм, самых агрессивно влияющих.
Понятно, что в литмузее тихо, как в аптеке и, как кажется, именно здесь и кроется главная сложность учреждений такого рода.
Нынешнему зданию на Зубовском бульваре повезло в том, что новейшие экспозиции (видимо, в основном, временные) не вписаны в заранее существующее пространство, как это у нас обычно бывает в стационарных писательских музеях-квартирах, но как бы разыгранные на новенького.
Это позволяет «играть» с территорией, всегда нуждающейся в дополнительной сценографии - я уже давно, пристально и пристрастно («если бы директором был я») слежу, как литературные выставки делаются на Западе, поскольку это же крайне интересная тема - воздействия на посетителя минимальными, минималистскими жестами.
И оттого, что носители ограничены (см. выше), и потому что у литературных музеев почти никогда много денег не бывает.
И хорошо, когда писатели рассматриваются на фоне фона своей эпохи - тогда можно привлечь к экспозиции живопись и скульптуру, граммофонные пластинки и смоделировать ситуацию быта конкретных времён (как это сделано в барселонском Музее Гауди внутри Каса Мила, не слишком богатого авторизованными экспонатами), но если писателя, самого по себе, показывают на фоне его творчества, то, чаще всего, устроители привлекают к работе над такими выставками, «театральных» сценографов, разыгрывающих в помещениях интерактивные инсталляции, символически обобщающие образы и знаки того или иного мастера.
Вот где, на самом-то деле, должно быть идеальное место работы для самовлюблённых рукоблудов, типа Бориса Мессерера, испортившего своей непоправимой агрессией не одну выставку в ГМИИ: то, что отвлекает от картин и скульптур на художественных проектах, вклиниваясь поперёк зрительских потребностей в арт-музее, может быть вполне востребовано на проектах, априори лишённых выставочного потенциала.
Хотя, конечно же, лучше сразу же звать актуальных художников с их тотальными инсталляциями (вспомним, хотя бы "Народный музей Ивана Жабы" от группы "Синие носы", показанную на одной из московских биеннале, их же "Красный уголок, памяти Б.У. Кашкина на другой московской биеннале, ну, или же "Альтернативную историю искусств" Ильи и Эмилии Кабаковыхв мельниковском "Гараже"), способными если и не преобразить пространство, то уж точно посчитать его.
Образцовой в этом смысле, оказалась для меня выставка, посвящённая жизни и творчеству Роберто Боланьо, которую я видел в барселонском Музее городской культуры в 2014 году, открыв для себя выдающегося прозаика и поэта, кровно связанного с сюрреализмом - эту тему на выставке отрабатывали не только книги с сюрреалистическими иллюстрациями и гравюрами, соседние сборники Тцары и Бретона, но и сам строй сводчатого, кирпичного подвала средневекового здания, в котором и решено было провести выставку.
Здесь, впрочем, как и в музее Гауди работали сами стены, их неформатный, неотформатированный (с точки зрения бытовухи) строй, бессознательно влияя на итоговый результат вместе со специально сделанной к выставке в СССВ про Боланьо мебелью - удобной, стильной и такой же неформатной, как и само творчество писателя.
Гулявший, до того момента, лишь по усадьбам Некрасова и Лермонтова, а также по «музеям Герцена», я увидел как, с помощью специально созданных декораций, можно изнутри преобразить сцену выставки, подогнав её под нужды конкретной выставки.
Рядом с экспозицией, посвящённой истории доходного дома Любощинских-Вернадских, открыто несколько разноцветных залов экспозиции, посвящённой тюремным тетрадям Грамши: помещение, рассказывающее о его связях с Россией, выкрашено в красный (и в нём висит портрет Ленина), другой зал ярко-зелёный, а основное пространство, в котором помещены эти самые тюремные тетради, заполненные, ради экономии места, мелкоскопическим почерком, окрашены в насыщенно-фиолетовый.
Для выставки созданы специальные витрины и фальшь-стены разных цветов, позволяющие через соседство белого и зелёного, желтого и серого, поверх которого тянутся ряды красношрифтовых экспликаций, втянуть посетителя, заинтересовав его не самой актуальной и интересной для нынешнего русского человека, фигурой.
Всё здесь ещё такое новое, пахнущее свежей покраской и древесиной, что ароматы оказываются дополнительным участником чистенькой выставки, по контрасту, видимо, посвящённой тюремной неволе.
А ещё в нынешнем здании музея большое внимание посвятили окнам - и обычным, и в эркерах, выходящих на бульвар и в тесный двор, ну, а проёмы подъезда и вовсе закрыли сине-зелёными стёклами, дающими голубоватый вираж лестнице, распасовывающей выходы на разные выставочные этажи, чтобы человек, попадающий с шумного и центрового Зубовского бульвара, почти сразу же погружался бы как под толщу исторического времени.
Тихую и прозрачную.
Окна оказываются главной символической единицей новейшей экспозиции, воздействуя сильнее рукописей и «личных вещей», оказываясь, одновременно, проёмами и в актуальное настоящее и во всё ещё продолженное прошлое, заявляя о намерениях музейного руководства чуть больше инаугурационных проектов.
И оттого, что они намекают на будущие просветы в небо, и потому, что теперь они и есть самая что ни на есть аутентичная, то есть, «ценная мебель в этом доме».