"Четыре главы", воспоминания Натальи Роскиной об Ахматовой, Заболоцком, Гроссмане и Берковском
Первая глава об Ахматовой, к которой Наталья Роскина пришла 17-летней студенткой, вторая - о своём возлюбленном Николае Заболоцком, третья - о Василии Гроссмане, заключительная - о литературоведе Науме Берковском.
Других воспоминаний Роскиной я не нашёл, из-за чего перевёл название мемуаров как «четыре главы из истории моей жизни»: Наталья Александровна (1927 - 1989) вспоминает дорогих ей людей, разной степени близости (конфидент Ахматовой, муза Заболоцкого - хотя и на совсем небольшой период, но стихи «Зацелована, околдована» ведь именно ей посвящены; близкая знакомая Гроссмана, который увёл у Заболоцкого жену, корреспондентка Берковского), создавая их портреты из того, что можно рассказать.
Это подтверждает и её дочь Ирина, объяснявшая: мама составляла эти очерки максимально осознанно как законченные портреты - выставляя не всё, что она знала, но лишь то, что работало на её идею.
Поэтому книга крайне тактичных воспоминаний, вышедшая в 1980-м году в Париже с помощью Ефима Эткинда, являет практически идеальное сочетание формы и содержания.
Это тексты продвинутого, но простого советского интеллигента из культурных, а, оттого и автоматически диссидентских, кругов, которой важнее всего «тайны творчества» и «поиски истины», то есть, материи настоящие и первородные - без карьерной и тусовочной суеты, хотя, конечно, Роскина вполне разделяет и преумножает интеллектуальную мифологию соседей по литературному андеграунду: тех, кому не нужно объяснять всемирно-историческое значение Ахматовой, разницу между ранним и поздним Заболоцким и в чём заключены причины жизненной и творческой эволюции Берковского.
Вся эта начинка аккуратно упакована в небольшой имковский сборник без картинок с характерными шрифтами и немного заспанной вёрсткой: важнее всего донести свидетельство очевидца в максимально аутентичном и простом виде, без каких бы то ни было издательских прибамбасов, чтобы на выходе получился полиграфический и литературный памятник ушедшей эпохи.
Мемуары наблюдательной и точной Роскиной, выросшей в писательской семье и литературной среде, из-за чего она и осознаёт ценность своего опыта, а также значимость её знакомств, целенаправлены на четыре важные культурные фигуры эпохи, однако, есть в них также и сложно уловимые черты самого этого времени, которое она описывает и в котором всё ещё живёт - оно, разумеется, меняется, эволюционирует, но крайне медленно и как-то неокончательно, из-за чего воспоминания её априори остаются внутри своего времени.
Но ценность их из-за этого не падает, а только возрастает, тем более, что тщательно отобранные сведения об известных всем литераторах больших открытий не несут - «Четыре главы» Роскиной важны «закреплением материала» и подтверждением других источников, более, что ли, противоречивых.
Скажем, Роскина ещё один, дополнительный раз, подтверждает склонность Ахматовой к «пластинкам», многократно повторяемым устным рассказам, не требующим от неё особой траты сил. И это может быть косвенно важно, например, для снятия никем не доказанных обвинений в стукачестве Ольги Островской, ну и т.д.
Потому что там, где Роскина могла бы рассказать действительно уникальные моменты из жизни Заболоцкого (или же Гроссмана, который всё тянул, никак не давал ей прочесть рукопись своего романа «Жизнь и судьба», пока его не изъяло КГБ - Наталья Александровна даже и не подозревала, что один экземпляр ускользнул, таки, от шмона и вышел на Западе уже после смерти писателя), она оказывается особенно корректной и сдержанной.
Обычно она описывает «ту» сторону, сообщая о себе какие-то сведения только если они нужны для обсуждения конкретной ситуации, что приводит к странным, порой, перекосам - Роскина рассказывает, как сошлась с Заболоцким и каким он был капризным (значит, это общеизвестное знание того времени) и постоянно пьяным, но совершенно ничего не говорит о собственных чувствах к поэту, раздавленному сталинской тюрьмой.
Чувства эти, конечно же, подразумеваются, но не называются напрямую - из-за чего дочке Натальи Александровны проходится дополнительно выяснять у родственников после смерти матери, что, да, конечно же, любила.
И эта сдержанность, даже скрытность, состоящая из пожизненного целомудрия и робости, тоже ведь важнейшая черта людей из нашего общего, советского прошлого.
Дети начинают там, где заканчивают родители, поэтому намного больше эффектного (например, то, что Гроссман изобразил Заболоцкого и его жену в романе «Жизнь и судьба» в образах Соколова и Марии Ивановны) я вычитал в дочкином послесловии, которое не имеет к книге с «Четырьмя главами» никакого отношения.
Других воспоминаний Роскиной я не нашёл, из-за чего перевёл название мемуаров как «четыре главы из истории моей жизни»: Наталья Александровна (1927 - 1989) вспоминает дорогих ей людей, разной степени близости (конфидент Ахматовой, муза Заболоцкого - хотя и на совсем небольшой период, но стихи «Зацелована, околдована» ведь именно ей посвящены; близкая знакомая Гроссмана, который увёл у Заболоцкого жену, корреспондентка Берковского), создавая их портреты из того, что можно рассказать.
Это подтверждает и её дочь Ирина, объяснявшая: мама составляла эти очерки максимально осознанно как законченные портреты - выставляя не всё, что она знала, но лишь то, что работало на её идею.
Поэтому книга крайне тактичных воспоминаний, вышедшая в 1980-м году в Париже с помощью Ефима Эткинда, являет практически идеальное сочетание формы и содержания.
Это тексты продвинутого, но простого советского интеллигента из культурных, а, оттого и автоматически диссидентских, кругов, которой важнее всего «тайны творчества» и «поиски истины», то есть, материи настоящие и первородные - без карьерной и тусовочной суеты, хотя, конечно, Роскина вполне разделяет и преумножает интеллектуальную мифологию соседей по литературному андеграунду: тех, кому не нужно объяснять всемирно-историческое значение Ахматовой, разницу между ранним и поздним Заболоцким и в чём заключены причины жизненной и творческой эволюции Берковского.
Вся эта начинка аккуратно упакована в небольшой имковский сборник без картинок с характерными шрифтами и немного заспанной вёрсткой: важнее всего донести свидетельство очевидца в максимально аутентичном и простом виде, без каких бы то ни было издательских прибамбасов, чтобы на выходе получился полиграфический и литературный памятник ушедшей эпохи.
Мемуары наблюдательной и точной Роскиной, выросшей в писательской семье и литературной среде, из-за чего она и осознаёт ценность своего опыта, а также значимость её знакомств, целенаправлены на четыре важные культурные фигуры эпохи, однако, есть в них также и сложно уловимые черты самого этого времени, которое она описывает и в котором всё ещё живёт - оно, разумеется, меняется, эволюционирует, но крайне медленно и как-то неокончательно, из-за чего воспоминания её априори остаются внутри своего времени.
Но ценность их из-за этого не падает, а только возрастает, тем более, что тщательно отобранные сведения об известных всем литераторах больших открытий не несут - «Четыре главы» Роскиной важны «закреплением материала» и подтверждением других источников, более, что ли, противоречивых.
Скажем, Роскина ещё один, дополнительный раз, подтверждает склонность Ахматовой к «пластинкам», многократно повторяемым устным рассказам, не требующим от неё особой траты сил. И это может быть косвенно важно, например, для снятия никем не доказанных обвинений в стукачестве Ольги Островской, ну и т.д.
Потому что там, где Роскина могла бы рассказать действительно уникальные моменты из жизни Заболоцкого (или же Гроссмана, который всё тянул, никак не давал ей прочесть рукопись своего романа «Жизнь и судьба», пока его не изъяло КГБ - Наталья Александровна даже и не подозревала, что один экземпляр ускользнул, таки, от шмона и вышел на Западе уже после смерти писателя), она оказывается особенно корректной и сдержанной.
Обычно она описывает «ту» сторону, сообщая о себе какие-то сведения только если они нужны для обсуждения конкретной ситуации, что приводит к странным, порой, перекосам - Роскина рассказывает, как сошлась с Заболоцким и каким он был капризным (значит, это общеизвестное знание того времени) и постоянно пьяным, но совершенно ничего не говорит о собственных чувствах к поэту, раздавленному сталинской тюрьмой.
Чувства эти, конечно же, подразумеваются, но не называются напрямую - из-за чего дочке Натальи Александровны проходится дополнительно выяснять у родственников после смерти матери, что, да, конечно же, любила.
И эта сдержанность, даже скрытность, состоящая из пожизненного целомудрия и робости, тоже ведь важнейшая черта людей из нашего общего, советского прошлого.
Дети начинают там, где заканчивают родители, поэтому намного больше эффектного (например, то, что Гроссман изобразил Заболоцкого и его жену в романе «Жизнь и судьба» в образах Соколова и Марии Ивановны) я вычитал в дочкином послесловии, которое не имеет к книге с «Четырьмя главами» никакого отношения.