"Безобразный Ренессанс: Секс, жесткость, разврат в век красоты" Александра Ли. "Кучково поле", 2016
“Безобразный Ренессанс” не совсем верный перевод названия «Ugly Renaissance», поскольку Александр Ли даёт именно что законченный образ определённой исторической эпохи, по крупицам (по косточкам, по самым разным проявлениям общественной, культурной, политической и религиозной жизни) рассматривая то, из чего она состояла - эпилог книги называется «Окно и зеркало», что тянет и на образ, и на обобщение уровня «Топор и икона».
Это такое междисциплинарное обобщение и эссенция целой библиотеки проштудированных книг, которые вряд ли открывают что-то принципиально новое, однако, наводят порядок в том, что мы уже знаем, надёргав сведения об итальянской жизни и культуре разных веков из самых разных источников.
Причём, это не палимпсест и не дайджест, но огромная масса знаний, обработанных под соусом определённой концепции, для которой главное то, что высокое искусство рождается из низких материй.
Альберти говорил, что любая «правильная» картина должна быть, прежде всего, окном в реальность (возможно, и идеальную, так как лучшие художники обязаны быть исключительными иллюзионистами), а уже потом зеркалом, в котором отражается не только Возрождение, но и нынешние наши пост-травматические состояния.
Потому что Ли описывает материи, важные с точки зрения именно нынешнего состояния цивилизации, уделяя во второй половине «Безобразного Ренессанса» массу внимания, например, антисемитизму, антиисламизму и прочим неполиткорректным фанабериям средневековых людей, развитие которых диалектически шло в двух противоположных направлениях.
С одной стороны, эпоха географических открытий расширяла возможности интеллекта (а также терпимости, разнообразия знаний и искусств, не говоря уже о количестве товаров и специй), но, с другой, укрепляя ксенофобию и ограниченность. Свет знаний, рано или поздно, оборачивается своей теневой стороной, хотя следы этого света всё равно будут прекрасны.
Особенно с течением, проистечением времени.
Ну, то есть, добросовестный Александр Ли освоил огромную библиотеку, сжав каждый из источников до состояния абзаца (ну, или, отдельной небольшой главы) для того, чтобы показать из какого сора возникали главные шедевры мирового искусства.
Больше всего он уделает внимание жизни Флоренции, где правили Медичи, построившие почти идеальный (максимально продуктивный) механизм меценатства, поскольку, безродные и нелигитимные, они нуждались в упрочении и прославлении как никто другой, - и в Риме, чтобы на примере Ватикана и римских пап, вернувшихся из авиньонского заточения, показать, каким образом укреплялась и развращалась их власть - разумеется, через строительство неповторимых палаццо и храмов.
Особенно тщательно Ли проработал часть, посвящённую устройству флорентийской жизни, которая разложена им не только на важнейшие составляющие (от устройства парламента и вплоть до особенностей торговли сукном), но и олицетворена несколькими яркими историческими персонами.
Больше всего нам повезло здесь с Микеланджело, фрагменты биографии которого ловко увязаны с моментами флорентийской истории и искусства.
Во второй части «Безобразного Ренессанса» возникает Филиппо Липпи - для того, чтобы рассказать об эпохе великих географических открытий и о нравах, менявшихся под воздействием контактов с арабами и африканцами, Ли вспоминает историю пленения Липпи пиратами, позаимствованную им у Вазари и документально не подтверждённую, но, разумеется, эффектную.
Более того, апокриф о пиратах, продавших Липпи-старшего в рабство, нигде, кроме Вазари, кажется, не упоминается, тем не менее, Ли постоянно припоминает об арабских буквах, использованных Липпи в оформлении одеяний богородицы в луврском «Алтаре Барбадори».
Это ещё один красивый ход, облегчающий восприятие ренессансной политэкономии - показывать особенности политики и идеологии через конкретные произведения искусства.
Описывая процесс создания «Давида», Ли вспоминает самых заметных банкиров и священников Флоренции тех времён (а также друзей Микеланджело - славных гуманитарных и естественнонаучных интеллектуалов и идеологов гуманизма), хотя наиболее наглядные параллели у него выходят на основе фрески Беноццо Гоццоли «Поклонение волхвов» из Палаццо Медичи-Рикарди.
Особенности эротики, семейного кодекса и дружеских отношений Ли точно также рассматривает на примере жизни Микеланджело - его писем, свидетельств и даже стихов, рассказывая биографии не только известных философов, но и красивых юношей, которых Микеланджело одаривал не только своим вниманием, но и аллегорическими рисунками.
С Липпи, повторюсь, у Ли вышло всё более формально.
Или к концу повествования он успел выдохнуться, или же материал вышел менее интересным.
Ну, или же о жизни Липпи-старшего осталось меньше свидетельств, что автоматически влияет на состав книжной полки, послужившей основой для его вполне схоластической композиции, которая может служить учебником истории средних веков, с акцентами на истории искусства и нравов, то есть, всё опять как мы любим.
Поскольку автор перебирает темы, фокусируясь на каждой из них по очереди, то возникает ощущение прогулки по какому-то тщательно разработанному музейному маршруту, который должен, в конечном счёте, привести тебя к собственным умозаключениям.
Но вот тут «Безобразный Ренессанс», основанный на известных, но разрозненных фактах, начинает пробуксовывать.
Очень уж удобно этот пазл складывается, тем более, когда все патроны тебе подносят заранее, так что самому можно и не утруждаться.
Но, из законов восприятия, мы знаем, что без труда ничего запомнить толком нельзя, потому что фактура, какой бы яркой и обильной она не была, склонна выветриваться уже к концу повествования: это ведь не единственная книга не тему, чтобы возникала необходимость заучивать её наизусть или, хотя бы, конспектировать.
Поэтому больше всего трогает история ростовщика Саломоне ди Бонавентура из Прато, которого арестовали и разорили только потому, что он был евреем - третий, относительно «сквозной» персонаж книги, с помощью судьбы которого Ли иллюстрирует главы, посвящённые антисемитизму, оказывается самым трогающим и интересным. Хотя и не имеет никакого отношения к творческим профессиям в общепринятом смысле.
А, возможно, оттого, что не имеет и, оттого, никому не известен, кроме отдельных, особенно дотошных хроникёров и исследователей.
Так что вполне возможно, что ugly в заголовке переведено единственно корректным образом и докапываться до переводчика Татьяны Новиковой не нужно.
Видно же, что ей и без того тяжело было.
Это такое междисциплинарное обобщение и эссенция целой библиотеки проштудированных книг, которые вряд ли открывают что-то принципиально новое, однако, наводят порядок в том, что мы уже знаем, надёргав сведения об итальянской жизни и культуре разных веков из самых разных источников.
Причём, это не палимпсест и не дайджест, но огромная масса знаний, обработанных под соусом определённой концепции, для которой главное то, что высокое искусство рождается из низких материй.
Альберти говорил, что любая «правильная» картина должна быть, прежде всего, окном в реальность (возможно, и идеальную, так как лучшие художники обязаны быть исключительными иллюзионистами), а уже потом зеркалом, в котором отражается не только Возрождение, но и нынешние наши пост-травматические состояния.
Потому что Ли описывает материи, важные с точки зрения именно нынешнего состояния цивилизации, уделяя во второй половине «Безобразного Ренессанса» массу внимания, например, антисемитизму, антиисламизму и прочим неполиткорректным фанабериям средневековых людей, развитие которых диалектически шло в двух противоположных направлениях.
С одной стороны, эпоха географических открытий расширяла возможности интеллекта (а также терпимости, разнообразия знаний и искусств, не говоря уже о количестве товаров и специй), но, с другой, укрепляя ксенофобию и ограниченность. Свет знаний, рано или поздно, оборачивается своей теневой стороной, хотя следы этого света всё равно будут прекрасны.
Особенно с течением, проистечением времени.
Ну, то есть, добросовестный Александр Ли освоил огромную библиотеку, сжав каждый из источников до состояния абзаца (ну, или, отдельной небольшой главы) для того, чтобы показать из какого сора возникали главные шедевры мирового искусства.
Больше всего он уделает внимание жизни Флоренции, где правили Медичи, построившие почти идеальный (максимально продуктивный) механизм меценатства, поскольку, безродные и нелигитимные, они нуждались в упрочении и прославлении как никто другой, - и в Риме, чтобы на примере Ватикана и римских пап, вернувшихся из авиньонского заточения, показать, каким образом укреплялась и развращалась их власть - разумеется, через строительство неповторимых палаццо и храмов.
Особенно тщательно Ли проработал часть, посвящённую устройству флорентийской жизни, которая разложена им не только на важнейшие составляющие (от устройства парламента и вплоть до особенностей торговли сукном), но и олицетворена несколькими яркими историческими персонами.
Больше всего нам повезло здесь с Микеланджело, фрагменты биографии которого ловко увязаны с моментами флорентийской истории и искусства.
Во второй части «Безобразного Ренессанса» возникает Филиппо Липпи - для того, чтобы рассказать об эпохе великих географических открытий и о нравах, менявшихся под воздействием контактов с арабами и африканцами, Ли вспоминает историю пленения Липпи пиратами, позаимствованную им у Вазари и документально не подтверждённую, но, разумеется, эффектную.
Более того, апокриф о пиратах, продавших Липпи-старшего в рабство, нигде, кроме Вазари, кажется, не упоминается, тем не менее, Ли постоянно припоминает об арабских буквах, использованных Липпи в оформлении одеяний богородицы в луврском «Алтаре Барбадори».
Это ещё один красивый ход, облегчающий восприятие ренессансной политэкономии - показывать особенности политики и идеологии через конкретные произведения искусства.
Описывая процесс создания «Давида», Ли вспоминает самых заметных банкиров и священников Флоренции тех времён (а также друзей Микеланджело - славных гуманитарных и естественнонаучных интеллектуалов и идеологов гуманизма), хотя наиболее наглядные параллели у него выходят на основе фрески Беноццо Гоццоли «Поклонение волхвов» из Палаццо Медичи-Рикарди.
Особенности эротики, семейного кодекса и дружеских отношений Ли точно также рассматривает на примере жизни Микеланджело - его писем, свидетельств и даже стихов, рассказывая биографии не только известных философов, но и красивых юношей, которых Микеланджело одаривал не только своим вниманием, но и аллегорическими рисунками.
С Липпи, повторюсь, у Ли вышло всё более формально.
Или к концу повествования он успел выдохнуться, или же материал вышел менее интересным.
Ну, или же о жизни Липпи-старшего осталось меньше свидетельств, что автоматически влияет на состав книжной полки, послужившей основой для его вполне схоластической композиции, которая может служить учебником истории средних веков, с акцентами на истории искусства и нравов, то есть, всё опять как мы любим.
Поскольку автор перебирает темы, фокусируясь на каждой из них по очереди, то возникает ощущение прогулки по какому-то тщательно разработанному музейному маршруту, который должен, в конечном счёте, привести тебя к собственным умозаключениям.
Но вот тут «Безобразный Ренессанс», основанный на известных, но разрозненных фактах, начинает пробуксовывать.
Очень уж удобно этот пазл складывается, тем более, когда все патроны тебе подносят заранее, так что самому можно и не утруждаться.
Но, из законов восприятия, мы знаем, что без труда ничего запомнить толком нельзя, потому что фактура, какой бы яркой и обильной она не была, склонна выветриваться уже к концу повествования: это ведь не единственная книга не тему, чтобы возникала необходимость заучивать её наизусть или, хотя бы, конспектировать.
Поэтому больше всего трогает история ростовщика Саломоне ди Бонавентура из Прато, которого арестовали и разорили только потому, что он был евреем - третий, относительно «сквозной» персонаж книги, с помощью судьбы которого Ли иллюстрирует главы, посвящённые антисемитизму, оказывается самым трогающим и интересным. Хотя и не имеет никакого отношения к творческим профессиям в общепринятом смысле.
А, возможно, оттого, что не имеет и, оттого, никому не известен, кроме отдельных, особенно дотошных хроникёров и исследователей.
Так что вполне возможно, что ugly в заголовке переведено единственно корректным образом и докапываться до переводчика Татьяны Новиковой не нужно.
Видно же, что ей и без того тяжело было.