"Руслан и Людмила" в томе поэм Александра Пушкина
Ощущение этой поэмы как нерасторжимой цельности пришла к нам через продукты вторичной переработки - оперу Глинки, послужившую основой многочисленным мультикам, ну, и через сами эти мультики, набитые визуальными излишествами и не провисающие не на секунду - в том числе и сюжетно.
В реале же оказалось, что первая поэма Пушкина (Лотман в биографии поэта отвёл ей всего одно предложение - о том, что появилась она в 1820-м) выходит уменьшенной копией, 3-Д моделью «Евгения Онегина».
Нарративные принципы здесь примерно такие же самые - это чреда эпизодов, кое-как связанных между собой с большими пропусками между сценами, на которые словно бы наводится увеличительное стекло.
Важнее всего оказываются детали, складывающиеся в журчащую музыку стиха, а также многочисленные отступления, в проброс проговаривающие авторские мысли, спонтанно возникающие по ходу пьесы.
Кажется, они, будто бы постоянно сбивающие Пушкина с сюжета, самые важные.
Уж точно - самые журчащие и запоминающиеся.
«Книги олимпийского времени» на Яндекс.Фотках
То, что обычно называется метарефлексией и интертекстуальностью, ставшей массовой в постмодернистские времена, это просто такой иной, совершенно особый стиль мышления, склад ума, связанный сразу с несколькими степенями остранённости.
Причём каждая из них для «обычного человека» может оказаться роковой судьбоносной.
Возможно, эта особенность, как раз и связана с космическими скоростями Пушкинского мышления, потому что сказки-сказками, но «Руслан и Людмила» - пример действительно не человеческой музыки: легкой, естественной как дыхание, органичной (то есть, единственно возможной, причём именно в таком варианте), крайне простой и, в то же время, с максимально объёмным расширением обзора…
Каскад разнонаправленных и как бы плохо согласованных между собой (другое дело - серьёзные сюжетные несуразности, которые отмечали уже современники Пушкина сразу же по выходу поэмы в печать - их перечислению и «разбору» поэт посвятил заметку, обычно публикуемую среди вариантов, выпавших при втором издании и незаконченных текстов) эпизодов наживуливается на живую нитку одним лишь авторским своеволием, которому важней всего, кажется, ценны спонтанность да непредсказуемость.
Живая вода, которая появляется в одном из эпизодов после гибели Руслана, чтобы неожиданно для читателя оживить его в последующей серии песне.
Душой открытой вам желаю
Такого точно жениха,
Какого здесь изображаю
По воле лёгкого стиха…
«Воля лёгкого стиха» то ли копирует, то ли моделирует особенности творческого мышления, невзначай заводящего поэта в дальние дали, как исторические (Киевская Русь, князь Владимир, нашествие печенегов), так и мифологические (карла Черномор и прочие чудеса да чудачества, которых, кстати, в сказочной поэме не так уж и много).
Интереснее авторская мотивировка, позволяющая создать ему достаточно объёмный текст «на общих основаниях»: всё время, пока читал «Руслана и Людмилу» думал о том, что же именно заставляет человека сочинять рифмованную сказку.
Ну, да, система жанров современной ему эпохи позволяет.
Во-вторых, опыту импровизации поднабраться да чистое удовольствие гнать волну испытать.
Но ведь должно быть что-то ещё, помогающее довести эксперимент до бумаги, так как Пушкин, сочиняющий сказки и поэмы - это нормально и естественно для канонического образа уже не человека даже, но «делателя культуры», который, наслушавшись няни, садился и сочинял пространные тексты, но почему это должно быть естественно и нормально (не как данность) для «нормального человека»?
Чудеса и хитросплетения с полётами на коне за Людмилой, похищенной прямо со свадьбы, воспринимаются метафорой и поводом для чего-то иного, понятно чего - ведь именно в этой поэме, в хрестоматийном вступлении, и возникают слова про «русский дух»: «Там Русью пахнет!»
То есть, о чём не пишет русской человек, у него обязательно Россия в голове мерещится, даже в такой вот отвлечённой, сказочной форме?
Пока одним полушарием следил за путешествиями и битвами Руслана, а вторым думал про авторскую мотивацию - которая одна только и могла бы придать полноценный смысл фантасмагорическому картону.
Оказалось, что Пушкин гораздо умнее меня, как и любого своего читателя, так как, параллельно, он, видимо, думал ту же самую думу универсальной мотивации, объяснению которой посвятил эпилог.
С ним всё встало на свои места и замок, пусть и вынесенный за пределы основного текста, встал на место и щёлкнул.
Пушкин объясняет, что сочинял этот текст по дороге в «южную ссылку», токуя тоскуя о покинутой России.
Тоска по родине - понятное чувство, которое никому объяснять не нужно и которое может принимать самые разные обличья, в том числе и, почему нет, сказочные.
Счастливое разрешение свадебной коллизии (в финале Руслан и Людмила соединяются, дабы продолжить свадебку на прерванном месте) должно служить фоном неопределённости жизненной ситуации самого Пушкина, который едет в никуда.
Так, мира житель равнодушный,
На лоне праздной тишины,
Я славил лирою послушной
Преданья темной старины.
Я пел - и забывал обиды
Слепого счастья и врагов,
Измены ветреной Дориды
И сплетни шумные глупцов.
На крыльях вымысла носимый,
Ум улетал за край земной;
И между тем грозы незримой
Сбиралась туча надо мной!..
Я погибал… Святой хранитель
Первоначальных, бурных дней,
О дружба, нежный утешитель
Болезненной души моей!
Ты умолила непогоду;
Ты сердцу возвратила мир;
Ты сохранила мне свободу,
Кипящей младости кумир!
Забытый светом и молвою,
Далече от брегов Невы,
Теперь я вижу пред собою
Кавказа гордые главы.
Над их вершинами крутыми,
На скате каменных стремнин,
Питаюсь чувствами немыми
И чудной прелестью картин
Природы дикой и угрюмой;
Душа, как прежде, каждый час
Полна томительною думой
- Но огнь поэзии погас.
Ищу напрасно впечатлений:
Она прошла, пора стихов,
Пора любви, веселых снов,
Пора сердечных вдохновений!
Восторгов краткий день протек
- И скрылась от меня навек
Богиня тихих песнопений…
Важно, что в томе поэм вслед за «Русланом и Людмилой» идёт повесть в стихах «Кавказский пленник», зримо олицетворяющая биографизм пушкинского творчества, возникающий из чреды непосредственных впечатлений откликами на только что увиденное и пережитое.
Совсем как в фильме «Влюблённый Шекспир».
В реале же оказалось, что первая поэма Пушкина (Лотман в биографии поэта отвёл ей всего одно предложение - о том, что появилась она в 1820-м) выходит уменьшенной копией, 3-Д моделью «Евгения Онегина».
Нарративные принципы здесь примерно такие же самые - это чреда эпизодов, кое-как связанных между собой с большими пропусками между сценами, на которые словно бы наводится увеличительное стекло.
Важнее всего оказываются детали, складывающиеся в журчащую музыку стиха, а также многочисленные отступления, в проброс проговаривающие авторские мысли, спонтанно возникающие по ходу пьесы.
Кажется, они, будто бы постоянно сбивающие Пушкина с сюжета, самые важные.
Уж точно - самые журчащие и запоминающиеся.
«Книги олимпийского времени» на Яндекс.Фотках
То, что обычно называется метарефлексией и интертекстуальностью, ставшей массовой в постмодернистские времена, это просто такой иной, совершенно особый стиль мышления, склад ума, связанный сразу с несколькими степенями остранённости.
Причём каждая из них для «обычного человека» может оказаться роковой судьбоносной.
Возможно, эта особенность, как раз и связана с космическими скоростями Пушкинского мышления, потому что сказки-сказками, но «Руслан и Людмила» - пример действительно не человеческой музыки: легкой, естественной как дыхание, органичной (то есть, единственно возможной, причём именно в таком варианте), крайне простой и, в то же время, с максимально объёмным расширением обзора…
Каскад разнонаправленных и как бы плохо согласованных между собой (другое дело - серьёзные сюжетные несуразности, которые отмечали уже современники Пушкина сразу же по выходу поэмы в печать - их перечислению и «разбору» поэт посвятил заметку, обычно публикуемую среди вариантов, выпавших при втором издании и незаконченных текстов) эпизодов наживуливается на живую нитку одним лишь авторским своеволием, которому важней всего, кажется, ценны спонтанность да непредсказуемость.
Живая вода, которая появляется в одном из эпизодов после гибели Руслана, чтобы неожиданно для читателя оживить его в последующей серии песне.
Душой открытой вам желаю
Такого точно жениха,
Какого здесь изображаю
По воле лёгкого стиха…
«Воля лёгкого стиха» то ли копирует, то ли моделирует особенности творческого мышления, невзначай заводящего поэта в дальние дали, как исторические (Киевская Русь, князь Владимир, нашествие печенегов), так и мифологические (карла Черномор и прочие чудеса да чудачества, которых, кстати, в сказочной поэме не так уж и много).
Интереснее авторская мотивировка, позволяющая создать ему достаточно объёмный текст «на общих основаниях»: всё время, пока читал «Руслана и Людмилу» думал о том, что же именно заставляет человека сочинять рифмованную сказку.
Ну, да, система жанров современной ему эпохи позволяет.
Во-вторых, опыту импровизации поднабраться да чистое удовольствие гнать волну испытать.
Но ведь должно быть что-то ещё, помогающее довести эксперимент до бумаги, так как Пушкин, сочиняющий сказки и поэмы - это нормально и естественно для канонического образа уже не человека даже, но «делателя культуры», который, наслушавшись няни, садился и сочинял пространные тексты, но почему это должно быть естественно и нормально (не как данность) для «нормального человека»?
Чудеса и хитросплетения с полётами на коне за Людмилой, похищенной прямо со свадьбы, воспринимаются метафорой и поводом для чего-то иного, понятно чего - ведь именно в этой поэме, в хрестоматийном вступлении, и возникают слова про «русский дух»: «Там Русью пахнет!»
То есть, о чём не пишет русской человек, у него обязательно Россия в голове мерещится, даже в такой вот отвлечённой, сказочной форме?
Пока одним полушарием следил за путешествиями и битвами Руслана, а вторым думал про авторскую мотивацию - которая одна только и могла бы придать полноценный смысл фантасмагорическому картону.
Оказалось, что Пушкин гораздо умнее меня, как и любого своего читателя, так как, параллельно, он, видимо, думал ту же самую думу универсальной мотивации, объяснению которой посвятил эпилог.
С ним всё встало на свои места и замок, пусть и вынесенный за пределы основного текста, встал на место и щёлкнул.
Пушкин объясняет, что сочинял этот текст по дороге в «южную ссылку», токуя тоскуя о покинутой России.
Тоска по родине - понятное чувство, которое никому объяснять не нужно и которое может принимать самые разные обличья, в том числе и, почему нет, сказочные.
Счастливое разрешение свадебной коллизии (в финале Руслан и Людмила соединяются, дабы продолжить свадебку на прерванном месте) должно служить фоном неопределённости жизненной ситуации самого Пушкина, который едет в никуда.
Так, мира житель равнодушный,
На лоне праздной тишины,
Я славил лирою послушной
Преданья темной старины.
Я пел - и забывал обиды
Слепого счастья и врагов,
Измены ветреной Дориды
И сплетни шумные глупцов.
На крыльях вымысла носимый,
Ум улетал за край земной;
И между тем грозы незримой
Сбиралась туча надо мной!..
Я погибал… Святой хранитель
Первоначальных, бурных дней,
О дружба, нежный утешитель
Болезненной души моей!
Ты умолила непогоду;
Ты сердцу возвратила мир;
Ты сохранила мне свободу,
Кипящей младости кумир!
Забытый светом и молвою,
Далече от брегов Невы,
Теперь я вижу пред собою
Кавказа гордые главы.
Над их вершинами крутыми,
На скате каменных стремнин,
Питаюсь чувствами немыми
И чудной прелестью картин
Природы дикой и угрюмой;
Душа, как прежде, каждый час
Полна томительною думой
- Но огнь поэзии погас.
Ищу напрасно впечатлений:
Она прошла, пора стихов,
Пора любви, веселых снов,
Пора сердечных вдохновений!
Восторгов краткий день протек
- И скрылась от меня навек
Богиня тихих песнопений…
Важно, что в томе поэм вслед за «Русланом и Людмилой» идёт повесть в стихах «Кавказский пленник», зримо олицетворяющая биографизм пушкинского творчества, возникающий из чреды непосредственных впечатлений откликами на только что увиденное и пережитое.
Совсем как в фильме «Влюблённый Шекспир».