"Проклятые тосканцы" Курцио Малапарте в переводе Валерия Сировского. Издательство "Барбарис"
Самое интересное здесь - позиция автора, создающего обобщённый образ тосканского «гения местности», состоящего из людей, камней, ветров и неба.
Из ландшафтов и исторических событий, фресок и скульптур. Из чего угодно. Из мусора, наконец.
Более всего маленькие главки «Проклятых тосканцев» (ударение можно ставить и на первый слог первого слова и на второй) напоминают стихотворения в прозе - что-то среднее между горизонтальными «Тристиями» Овидия и «Анабасисом» Сен-Жон-Перса, с его постоянным уклоном вниз.
Впрочем, Малапарте особенно на поэтической природе своего текста не настаивает - на первый взгляд, это сборник эссе, соединяющих культурологию и этнографию точных наблюдений с развёрнутыми, постоянно разворачиваемыми метафорами, но когда начинаешь углубляться в текст, попадаешь в воронку не слишком заметного ритма, сложно организованного с помощью повторений и пропущенных звеньев (отдельный респект переводчику - Валерию Сировскому, создавшему версию, конгениальную авторской) - для того, чтобы под конец стать совершенно уверенным, что «Проклятые тосканцы» - всё-таки, эпическая поэма, в которой перечислительные интонации позволяют уловить и включить в расписание даже самые последние мелочи.
Даже самые неуловимые трепыхания воздуха.
Малапарте описывает жителей разных тосканских городов (каждый из них - вроде как отдельное государство со своими национальными и культурными особенностями), чьи портреты состоят из неосязаемых метафорических допущений.
«Только в Тоскане город - это polis, то есть свободное, справедливое и живое тело, а горожане являются гражданами. Потому что только в Тоскане ещё жив тот благородный и настоящий дух свободы, который вдохновлял республику Грецию и был духом свободы не только в политике, но и в философии, в искусстве, в литературе…» (173)
Поначалу «Проклятые тосканцы» путешествуют из города в город, чередуя состав воздуха Флоренции и Пизы, Ареццо и Сиены, нетосканского Прато (ему повезло, так как автор родился в Прато) и так же нетосканской, соседской Перуджи.
Читатель уже готов привыкнуть к тому, что сборник Малапарте - нечто вроде географического атласа или путевого дневника, где главное - наблюдение нравов и того, как они соединяются с местной природой, однако, уже ближе к середине экстенсив рассказа заканчивается, обернувшись интенсивом.
Ну, то есть, самое важное автор высказывает в самом начале (все эти базисные наблюдения и экзистенциально-этнографические константы, внутри которых и наблюдает «тосканский характер»), а далее - добирает впечатления и ощущения уже по краям.
Именно поэтому первые главки (или, всё-таки, отрывки - самые протяжённые и насыщенные?), а ближе к концу фрагменты становятся всё тоньше и, что ли, разреженней, как это и бывает после выдоха.
Немного чужой (из Прато и, вообще, по отцу - немец) Малапарте наблюдает за местными обычаями и проявлениями нравов (от цвета глаз до особого состояния тосканского юмора), чтобы составить ассиметричные описания то ли жителей региона, то ли их образа жизни. То ли природы вокруг.
«И там, где кажется, что всё это сама природа сотворила, вроде бы без помощи тосканцев, всё равно видна рука Джотто, Леонардо, Филиппо Липпи, Сандро Боттичелли и Пьеро делла Франческа. Но всё равно облака, ручейки, реки - всё, что бежит, идёт, что отражает небо, даже этот серебристый цвет, которым улетающий ветер окрашивает камни и листья деревьев, это явно дело рук какого-нибудь святого. Обрывы и пропасти Вольтерры - это явно Мозаччо, гора у Фоссомброне в Прато - конечно же, Филиппино, который был из Прато, а холмы Торриты и Синалунги, да вы мне что угодно доказывайте, но парить их в Монтепульчано, и в Сан-Джованни д’Ассо, и в Сартеано заставил святой Бернардино, парить на дрожжах своих словечек, которые разносились, словно пузырьки, над оливковыми рощами» (45).
С одной стороны, Малапарте полностью погружён в «стихию жизни», которую знает и чувствует изнутри, что позволяет ему подбирать и описывать даже самые малозаметные чёрточки тосканского характера, в разных углах которого люди живут наособицу, но, с другой, он подобен иностранцу, заносящему в блокнот необычные проявления местного люда.
«Проклятые тосканцы» стоят на двойном отчуждении - и этим особенно интересны, так как любой, даже самый проницаемый и проницательный турист, как бы он не был вышколен историей Италии и итальянского искусства, никогда не споткнётся о незримые излучения социума и природы, которые, по мысли Малапарте, и сформировали в Тоскане совершенно особый, законченный тип человека.
Ведь даже «обычные» итальянцы для них здесь другие.
Это весьма поэтическая (безотносительно к своей форме) книга с массой тончайших нюансов в характеристиках, ну, например, ветров, дующих в центральной Италии, особенностях наклона головы жителей Сиены, особенностях произношения гласных и согласных в разных городах и даже радужек в тосканских глазах, чьё зрение сформировано многовековой историей фресок.
«Потом есть ещё менее значимый ветер, который вообще непонятно, что он такое, и неясно, какое название ему дать. Одни называют его «пьянчужка», другие - «сумасшедшенький», но большинство называет его «воробушек»: он прыгает, точно воробей, по полям и оврагам и ласкает лица домохозяек, чистит морды буйволов и лошадей, медные кувшины в колодцах и превращает виноградины в море блестящих глазок, которые смотрят на тебя из кущи листьев. Этот ветерок полезен оливковым деревьям, но никто не знает, откуда он.
Одни говорят, что он прилетает из Умбрии, другие - что из более далёких краёв, из Марке, а то и дальше. Но я бы сказал, что приходит он откуда-то из Перуджи, потому что он чистый, ясный и культурный ветер, от которого худеешь, и он делает тебя простым и порядочным. И только когда начинает он дуть с сумасшедшинкой, мне кажется, что пришёл он из тех краёв Умбрии, где прекрасно живут себе поживают сумасшедше из Губбио. Это ветер, который нравится жителям Сиены. Его можно увидеть на полотнах сиенских мастеров, ты чувствуешь его дуновение в местном произношении, в говоре святого Бернандино, ты чувствуешь, как он бежит, словно живая вода, по мраморным фасадам церквей и по стенам монастырей. Он нравится жителям Сиены точно так же, как жителям Ареццо и Виареджо нравятся либеччио, маремманцам - грекале, а сирокко нравится ворам и клятвоотступникам, бухим морякам и тосканцам со слабым здоровьем…» (119)
По этому отрывку видно, что всё здесь расшифровывается через всё - явления из разных пластов реальности (язык, живопись, ландшафт) смешиваются для описания, вроде бы, всё проницающего ветра, когда можно бегло, парой-другой слов, например, охарактеризовать бэкграунд соседской Перуджи - её ж от Сиены всего одна гора (точнее, холм) отделяет, но даже я видел с какой завистью и затаённой тоской жители Перуджи смотрят в сторону Тосканы.
Отрывок про «воробушка» и сам развивается как следует развиваться ветру - усиливаясь по краям и ослабляясь в центре, цепляясь за встречающиеся параграфы реальности и рассеиваясь над массивами текстов больших городов.
«Но давайте говорить правду до конца: сиенцы тоже сплошное лицо, но только под маской. А вот маску им нарисовал Дуччо, который создал Мадонну Ручеллаи, Модонну Креволе и Мадонну Маэста. Под кожей цвета магнолии, которая просвечивает и блестит, словно тончайший фарфор, в глубине этих глаз, спокойных и ясных, как вода, ты уже чувствуешь тот жёсткий дух, такой типичный для тосканцев, жесточайший дух, который видишь не только в работах Чекко Анджиольери, но у всех сиенских художников. И если у Чекко есть привкус горечи, сумасшедшинки, то у всех остальных - нежность, собранность, особенно у женщин, которые, если приглядеться, похожи на ангелов Дуччо, Сенья ди Бонавентура, Уголино ди Нерио, Мео да Сиена, Маэстро Бадиа а Изола и, как у всех этих ангелов, есть в ликах какое-то недовольство, тень суровости, а в глазах печаль. А ангелы у Дуччо ходят, поворачивают голову, разводят руки и потупляют взор так, будто они всего стесняются. И стеснительны они так, что кажется, будто они прохаживаются по улицам Сиены с веточкой смоковницы в руках» (63).
Каждый автор придумывает собственный способ передачи живописи и свой особый способ экфрасиса: опыт Малапарте симпатичен мне своей точностью, но и необязательностью.
Неосязаемостью - точно ветром коснувшись.
Впрочем, аутентичные выписки из «Проклятых тосканцев» сделать нельзя - всё здесь просится в эпиграф или в цитату, в объёмный, как из видео, образ, но, с другой стороны, ускользает от фиксации.
Оказывается, что определения, даваемые Малапарте, работают лишь внутри этого текста, питаемого, точно река, многими подземными ручейками.
Заглотнуть её можно лишь целиком («выпить все море», как Эзоп предлагал своему хозяину), хотя воспринимать лучше по небольшому кусочку в день - любая поэма, в плотности своей, натягивается тетивой из-за чего так сложно вынести её длительное напряжение.
Ибо строится оно (точнее, функционирует и воздействует) как постоянное перемещение - и если не как путешествие, то уж точно шествие путём (хотя бы и того же Малапарте): самое важное тут, что непонятно каким образом, из чего да как возникает восхитительная трёхмерность попадания внутрь.
Книгу Малапарте я читал до поездки в Тоскану и после.
Надо сказать, что оценить её выдающиеся качества можно только постфактум, прилипая к своим собственным ощущениям трёхмесячной давности.
С помощью «Проклятых тосканцев» мне удалось совершить не только его путешествие, но и заново пережить своё, воскресив такие тонкости, что, казалось, позабылись уже навсегда.
Редко какую книгу можно рекомендовать (если обстоятельства неблагоприятны) вместо.
Из ландшафтов и исторических событий, фресок и скульптур. Из чего угодно. Из мусора, наконец.
Более всего маленькие главки «Проклятых тосканцев» (ударение можно ставить и на первый слог первого слова и на второй) напоминают стихотворения в прозе - что-то среднее между горизонтальными «Тристиями» Овидия и «Анабасисом» Сен-Жон-Перса, с его постоянным уклоном вниз.
Впрочем, Малапарте особенно на поэтической природе своего текста не настаивает - на первый взгляд, это сборник эссе, соединяющих культурологию и этнографию точных наблюдений с развёрнутыми, постоянно разворачиваемыми метафорами, но когда начинаешь углубляться в текст, попадаешь в воронку не слишком заметного ритма, сложно организованного с помощью повторений и пропущенных звеньев (отдельный респект переводчику - Валерию Сировскому, создавшему версию, конгениальную авторской) - для того, чтобы под конец стать совершенно уверенным, что «Проклятые тосканцы» - всё-таки, эпическая поэма, в которой перечислительные интонации позволяют уловить и включить в расписание даже самые последние мелочи.
Даже самые неуловимые трепыхания воздуха.
Малапарте описывает жителей разных тосканских городов (каждый из них - вроде как отдельное государство со своими национальными и культурными особенностями), чьи портреты состоят из неосязаемых метафорических допущений.
«Только в Тоскане город - это polis, то есть свободное, справедливое и живое тело, а горожане являются гражданами. Потому что только в Тоскане ещё жив тот благородный и настоящий дух свободы, который вдохновлял республику Грецию и был духом свободы не только в политике, но и в философии, в искусстве, в литературе…» (173)
Поначалу «Проклятые тосканцы» путешествуют из города в город, чередуя состав воздуха Флоренции и Пизы, Ареццо и Сиены, нетосканского Прато (ему повезло, так как автор родился в Прато) и так же нетосканской, соседской Перуджи.
Читатель уже готов привыкнуть к тому, что сборник Малапарте - нечто вроде географического атласа или путевого дневника, где главное - наблюдение нравов и того, как они соединяются с местной природой, однако, уже ближе к середине экстенсив рассказа заканчивается, обернувшись интенсивом.
Ну, то есть, самое важное автор высказывает в самом начале (все эти базисные наблюдения и экзистенциально-этнографические константы, внутри которых и наблюдает «тосканский характер»), а далее - добирает впечатления и ощущения уже по краям.
Именно поэтому первые главки (или, всё-таки, отрывки - самые протяжённые и насыщенные?), а ближе к концу фрагменты становятся всё тоньше и, что ли, разреженней, как это и бывает после выдоха.
Немного чужой (из Прато и, вообще, по отцу - немец) Малапарте наблюдает за местными обычаями и проявлениями нравов (от цвета глаз до особого состояния тосканского юмора), чтобы составить ассиметричные описания то ли жителей региона, то ли их образа жизни. То ли природы вокруг.
«И там, где кажется, что всё это сама природа сотворила, вроде бы без помощи тосканцев, всё равно видна рука Джотто, Леонардо, Филиппо Липпи, Сандро Боттичелли и Пьеро делла Франческа. Но всё равно облака, ручейки, реки - всё, что бежит, идёт, что отражает небо, даже этот серебристый цвет, которым улетающий ветер окрашивает камни и листья деревьев, это явно дело рук какого-нибудь святого. Обрывы и пропасти Вольтерры - это явно Мозаччо, гора у Фоссомброне в Прато - конечно же, Филиппино, который был из Прато, а холмы Торриты и Синалунги, да вы мне что угодно доказывайте, но парить их в Монтепульчано, и в Сан-Джованни д’Ассо, и в Сартеано заставил святой Бернардино, парить на дрожжах своих словечек, которые разносились, словно пузырьки, над оливковыми рощами» (45).
С одной стороны, Малапарте полностью погружён в «стихию жизни», которую знает и чувствует изнутри, что позволяет ему подбирать и описывать даже самые малозаметные чёрточки тосканского характера, в разных углах которого люди живут наособицу, но, с другой, он подобен иностранцу, заносящему в блокнот необычные проявления местного люда.
«Проклятые тосканцы» стоят на двойном отчуждении - и этим особенно интересны, так как любой, даже самый проницаемый и проницательный турист, как бы он не был вышколен историей Италии и итальянского искусства, никогда не споткнётся о незримые излучения социума и природы, которые, по мысли Малапарте, и сформировали в Тоскане совершенно особый, законченный тип человека.
Ведь даже «обычные» итальянцы для них здесь другие.
Это весьма поэтическая (безотносительно к своей форме) книга с массой тончайших нюансов в характеристиках, ну, например, ветров, дующих в центральной Италии, особенностях наклона головы жителей Сиены, особенностях произношения гласных и согласных в разных городах и даже радужек в тосканских глазах, чьё зрение сформировано многовековой историей фресок.
«Потом есть ещё менее значимый ветер, который вообще непонятно, что он такое, и неясно, какое название ему дать. Одни называют его «пьянчужка», другие - «сумасшедшенький», но большинство называет его «воробушек»: он прыгает, точно воробей, по полям и оврагам и ласкает лица домохозяек, чистит морды буйволов и лошадей, медные кувшины в колодцах и превращает виноградины в море блестящих глазок, которые смотрят на тебя из кущи листьев. Этот ветерок полезен оливковым деревьям, но никто не знает, откуда он.
Одни говорят, что он прилетает из Умбрии, другие - что из более далёких краёв, из Марке, а то и дальше. Но я бы сказал, что приходит он откуда-то из Перуджи, потому что он чистый, ясный и культурный ветер, от которого худеешь, и он делает тебя простым и порядочным. И только когда начинает он дуть с сумасшедшинкой, мне кажется, что пришёл он из тех краёв Умбрии, где прекрасно живут себе поживают сумасшедше из Губбио. Это ветер, который нравится жителям Сиены. Его можно увидеть на полотнах сиенских мастеров, ты чувствуешь его дуновение в местном произношении, в говоре святого Бернандино, ты чувствуешь, как он бежит, словно живая вода, по мраморным фасадам церквей и по стенам монастырей. Он нравится жителям Сиены точно так же, как жителям Ареццо и Виареджо нравятся либеччио, маремманцам - грекале, а сирокко нравится ворам и клятвоотступникам, бухим морякам и тосканцам со слабым здоровьем…» (119)
По этому отрывку видно, что всё здесь расшифровывается через всё - явления из разных пластов реальности (язык, живопись, ландшафт) смешиваются для описания, вроде бы, всё проницающего ветра, когда можно бегло, парой-другой слов, например, охарактеризовать бэкграунд соседской Перуджи - её ж от Сиены всего одна гора (точнее, холм) отделяет, но даже я видел с какой завистью и затаённой тоской жители Перуджи смотрят в сторону Тосканы.
Отрывок про «воробушка» и сам развивается как следует развиваться ветру - усиливаясь по краям и ослабляясь в центре, цепляясь за встречающиеся параграфы реальности и рассеиваясь над массивами текстов больших городов.
«Но давайте говорить правду до конца: сиенцы тоже сплошное лицо, но только под маской. А вот маску им нарисовал Дуччо, который создал Мадонну Ручеллаи, Модонну Креволе и Мадонну Маэста. Под кожей цвета магнолии, которая просвечивает и блестит, словно тончайший фарфор, в глубине этих глаз, спокойных и ясных, как вода, ты уже чувствуешь тот жёсткий дух, такой типичный для тосканцев, жесточайший дух, который видишь не только в работах Чекко Анджиольери, но у всех сиенских художников. И если у Чекко есть привкус горечи, сумасшедшинки, то у всех остальных - нежность, собранность, особенно у женщин, которые, если приглядеться, похожи на ангелов Дуччо, Сенья ди Бонавентура, Уголино ди Нерио, Мео да Сиена, Маэстро Бадиа а Изола и, как у всех этих ангелов, есть в ликах какое-то недовольство, тень суровости, а в глазах печаль. А ангелы у Дуччо ходят, поворачивают голову, разводят руки и потупляют взор так, будто они всего стесняются. И стеснительны они так, что кажется, будто они прохаживаются по улицам Сиены с веточкой смоковницы в руках» (63).
Каждый автор придумывает собственный способ передачи живописи и свой особый способ экфрасиса: опыт Малапарте симпатичен мне своей точностью, но и необязательностью.
Неосязаемостью - точно ветром коснувшись.
Впрочем, аутентичные выписки из «Проклятых тосканцев» сделать нельзя - всё здесь просится в эпиграф или в цитату, в объёмный, как из видео, образ, но, с другой стороны, ускользает от фиксации.
Оказывается, что определения, даваемые Малапарте, работают лишь внутри этого текста, питаемого, точно река, многими подземными ручейками.
Заглотнуть её можно лишь целиком («выпить все море», как Эзоп предлагал своему хозяину), хотя воспринимать лучше по небольшому кусочку в день - любая поэма, в плотности своей, натягивается тетивой из-за чего так сложно вынести её длительное напряжение.
Ибо строится оно (точнее, функционирует и воздействует) как постоянное перемещение - и если не как путешествие, то уж точно шествие путём (хотя бы и того же Малапарте): самое важное тут, что непонятно каким образом, из чего да как возникает восхитительная трёхмерность попадания внутрь.
Книгу Малапарте я читал до поездки в Тоскану и после.
Надо сказать, что оценить её выдающиеся качества можно только постфактум, прилипая к своим собственным ощущениям трёхмесячной давности.
С помощью «Проклятых тосканцев» мне удалось совершить не только его путешествие, но и заново пережить своё, воскресив такие тонкости, что, казалось, позабылись уже навсегда.
Редко какую книгу можно рекомендовать (если обстоятельства неблагоприятны) вместо.