74 снимка с концерта в Мемориальной квартире Святослава Рихтера
Конечно, мне было, прежде всего, интересно как оно там устроено (и оттого, что Рихтер и Дорлиак перестроили свои квартиры, связав их общим концертным залом, многократно описанным в воспоминаниях, в том числе и глумливых, как у Андрея Гаврилова и Игоря Шестакова, и возвышенных - как у Юрия Никулина или Ирины Антоновой, потому, что именно там Рихтер занимался шефской помощью подрастающему поколению, а теперь вся эта элитная московская недвижимость отдана на откуп сторонним людям) и какие оттуда дивные дивы открываются, так как многоэтажка возле Синагоги стоит одиноким столпом, явно задающим со своего последнего этажа эффектную широту обзора.
Но там ведь (спасибо Косте Львову за заботу выбора) и концерт оказался превосходным - "Французский акцент музыкального салона конца XIX - начала XX века", в котором меццо-сопрано Мария Остроухова и пианист Елизавета Миллер представили вокальные и фортепианные опусы Бизе, Форе, Дебюсси, Дюпака и Рейнальдо Ана (того самого приятеля Пруста, который) на стихи Гюго, Леконта де Лиля, Сюлли Прюдома, Верлена, Лагора, Дофина, Луи и Вио. Короче, целая хрестоматия символистов и импрессионистов, всяческих декадентов, сыгранная и на ура пропетая странному люду, не сильно похожему на посетителей традиционных камерных концертов. Как и все местечки такого, "тупикового" сорта, музей на Большой Бронной, живёт какой-то насыщенной внутренней жизнью, лишь изредка и случайно проливаемой на случайных соглядатаев, вроде нас с Костей.
Непривычность обстановки порождала странные эффекты, духота и стеснённость (хотя сидели мы в последнем ряду на антикварном диванчике, подпирая стену с игривым гобеленом) мирволила мене сознания, тем более, что там же лифт ещё за стенкой ходит бесконечно. Из-за чего ты словно бы попадаешь (как завещал великий Марсель) в другую элитную бетонную коробку с низким горизонтом событий - ведь советские квадратные метры (даже самые виповские) сопровождали отнюдь не "высокие потолки", из-за чего комнаты (и, тем более, залы) вытягиваются в длину, превращаясь в коробки из-под обуви, какие бы генералы или гертруды в них не обитали.
Вот почему приплющенная кубатура и плохо дышащий бетон (а окна и двери лоджии открывать у Рихтера нельзя) выполняют роль стертого камня, отсылающего Пруста к входу в Сан-Марко или по направлению к Германтам: пока за стеной лифт цокал гильотиной, я вспоминал другие сто квадратных метров с приниженным потолком и дополнительной уборной, где я иногда оставался с ночевой.
И оттуда тоже был вид во все стороны света, почти мгновенно превращавшийся в страх высоты, так как если разум открыт, то открыт сразу всему, в том числе и контрабанде пространства, а так же разным подробностям, которые, при обычном освещении, кажутся совершенно несущественными.
Тот дом умер для меня совсем как Рихтер и Дорлиак (и даже Пригов Дмитрий Александрович), а вот панические атаки остались: бетон не дремлет.
И вот я хотел всё это подробно описать и сделать текстом, но жизнь такова, что если сразу не опишешь, то уже не сможешь - льдина события уйдёт, уже ушла как расстаяла, в сачок словосочетаний не поймать.
Ну, ок, пусть повисят хотя бы фоточки - эти вечные выручалочки нашей занятости или же, напротив, лени.
