"Макс Вебер на рубеже эпох" Юргена Каубе. Издательский дом "ДЕЛО"
Интеллектуальная биография «первого социолога» - идеальное чтение для невротических персонажей Вуди Аллена, читающих толстые тома на отвлечённые темы, повышающие самооценку. Вебер постоянно менял взгляды и научные темы, родился зажиточным буржуа и рантье, чтобы, на всех порах вляпаться в модерн, национализм, Первую мировую, Социалистическую республику в Мюнхене и сложную вязь любовных романов, вместе с работой подорвавших его здоровье.
Собственно, именно этим «эмоциональным выгоранием», лишившим его воли и сил на пять лет, во время которых он не просто не мог писать/читать, но и общаться, даже выходить на улицу, Вебер и был мне первоначально интересен. Его выходила жена Марианна, знавшая, что живет с гением и приветствовавшая его романы на стороне (призывавшая одну из любовниц к тройственному интеллектуальному союзу, а после смерти Вебера всерьез занявшаяся публикацией его наследия, мало известного при жизни, из-за чего, собственно, по мнению биографа, Вебер прославился в ХХ веке как мало кто из немецких мыслителей), а в период «эмоционального выгорания» возившая его по итальянским курортам и альпийским здравницам.
Об этом физиологическом надрыве Вебера, впервые, я прочитал в «Истории меланхолии», книге шведской писательницы Карины Юханнисон, изданной «НЛО» сколько-то лет назад. Вебер оказался для Юханнисон идеальным примером для описания тотального упадка и опустошения, наступающего вслед за перманентным рабочим стрессом, регулярно накрывающем жителей больших городов. И такое чтение - то, что доктор для альтер эго Вуди Аллена просто прописал.
Неврастеничный Вебер трудился как блудил, точно с цепи сорвался, вот и сломался, в конечном счёте. Правда, сумев восстановиться. Марианна чего только не испробовала для его излечения - демонстративно неполный список процедур и методов лечения, приведенный Юргеном Каубе, конечно, впечатляет.
Каубе считает, что помимо интеллектуальной перегрузки и общей нестабильности психологической конституции Вебера, истоки его «эмоционального выгорания» надо искать в тотальной сексуальной неудовлетворённости ученого, подменившего семейную и сексуальную жизнь (прелести которой он раскрыл уже в самом позднем возрасте) работой, работой и только работой. При том, что по некоторым косвенным признакам (цитаты из переписки и всяческие бытовые детали), в Вебере долгое время жила активно подавляемая мазохистичность.
«Его собственные отношения с Марианной Вебер на протяжении десяти лет демонстрируют признаки «брачного союза единомышленников», где вопрос создания семьи и сексуального равноправия очень скоро теряют всякое значение. Пусть другие исследователи выясняют, был ли у них вообще секс и какие выводы следуют из ответа на этот вопрос».
Каубе не обходит личные материи, но они его мало интересуют - биография ведь интеллектуальная, а не психоаналитическая. Неслучайно, с обложки его труда, переведенного Ксенией Тимофеевой, исчезает слово «жизнь». Вообще-то на титульном листе стоит «Макс Вебер. Жизнь на рубеже эпох», тогда как то, что осталось на обложке издательского дома «ДЕЛО» видно на снимке. Дело в том, что многочисленные повороты жизни Вебера интересны Каубе для того, чтобы углубиться в истории всяческих первоочередных и второстепенных вопросов.
Когда Каубе пишет о юности Вебера, то рассказывает о укладе жизни немецких бюргеров и прусских университетов. Говоря о социологии, изобретаемой Вебером, вместе и примерно в одно время с Зиммелем и Дюркгеймом, показывает из чего она возникает и чем отличается от философии и политической экономики, публицистики. Рассматривая выкладки Вебера по истории церкви и значении протестантизма для рождения капитализма, объясняет (базируясь на тезисах Вебера, но как бы расширяя и осовременивая их) как разные конфессии возникали на базе разных социальных слоёв и групп - в иудаизме движущими силами были одни «классы», в индуизме - другие.
По Веберу, капитализм возникает только после смерти бога, когда рабочие лишаются веры в загробные воздаяния и это очень интересный момент, многое поясняющий, например, в нынешней логике «православных скреп». Ибо «у рациональности, как показывает Вебер, существуют предпосылки, которые сами по себе не являются результатом рационального выбора».
Хотя, конечно же, мир движется к «расколдовыванию» (важное для Вебера понятие, объясняющее общий ход развития цивилизации) - и этот принцип детализации и институализации первоначального хаоса, кажется, можно вообще сделать универсальным, положив в основу логики эмансипации как целых обществ, так и отдельных человеков.
Описывая увлечённость Стефаном Георге, Каубе делает экскурс в историю немецкой литературы, рассуждая о половом вопросе, бегло касается декаденствующих нравов, общей психологической обстановки в Германии рубежа веков - и таких наблюдений и мыслей, порождающих твои собственные умозаключения, по книге рассыпано очень много.
Главы, равные по объёму, сделаны как типичные умные газетные колонки, высказывающиеся на самые разные темы, отталкиваясь от тех или иных фактов, поданных максимально эффектно, после чего уже обязательно начинаются интеллектуальные маневры максимальной степени отвлечённости.
Причём как только они начинаются, стиль Каубе (а, может быть, таковы особенности перевода) начинает плыть - абстрактные материи, поданные на чужом языке, становятся вдвойне абстрактными, и, что ли, наживуленными (приблизительными), из-за чего за них совсем уже сложно зацепиться, глаз скользит по строкам даже при перечитывании.
Но, странное дело, миражный морок почти сразу проходит, когда автор возвращается к биографии Вебера, написанной словно бы в ином агрегатном состоянии.
Я не считаю, кстати, эту особенность книги с постоянными перепадами внутреннего текстуального давления, каким-то там недостатком. Напротив, всё это головокружение от успехов на ниве просвещения, делает рисунок чтения особенным и неповторимым. Конгениальным извивам веберовской биографии.
Вебер нужен Каубе как точка отталкивания для собственных построений - в том числе и картины интеллектуального напряжения «конца века». Это, конечно, достойная и интересная цель, а то, что я ждал от книги немного другого - вопрос моей персональной ошибки. Но дело ещё и в том, что за всеми этими многочисленными отступами, которые, на самом деле, в этой биографии главное, слегка теряется главный герой. Тем более, что его протеистическая природа и нечеловеческая трудолюбивость не дают докопаться до самого человека.
Вебер ведь здесь подаётся фасеточно - в зависимости от захода в ту или иную тему, которые увлекают и, на какое-то время захватывают до такой степени, что думаешь - ну, да, надо заняться историей религии или, окей, какой интересный культ сопровождал Стефана Георге, надо бы поковыряться в переводах. Или посмотреть побольше про «расколдовывание».
Но дальше следует новая глава - про германский милитаризм, идеально ложащийся на реалии нынешнего времени, ну, или что-то ещё раз про экономику капитализма и ты соскакиваешь с промежуточного интереса, вытесняемого последующим очередным, как его и не было вовсе. Такова, впрочем, судьба всех наших конспектов и выписок, которые делаются по ходу чтения: непонятно, когда и как они будут затем использоваться. Копятся в блокноте, немые и полустёршиеся, так как всё время читаешь и, следовательно, «запоминаешь», не запоминая, выписываешь что-то новое.
Каубе не виноват, что у персонажа Вуди Аллена слишком много раздрызганных интересов - как то велит невроз и постоянно изнывающая самооценка. Просто встречается в книге одна манящая фраза, намекающая на то, что Каубе мог бы сделать биографию Вебера совсем под иным углом зрения. Описывая его американское путешествие, автор замечает - «впечатления Вебера настолько многообразны, что найти какую-то одну главную тему или лейтмотив его путешествия не так просто…»
И тут же меланхолически констатирует: «Можно было бы написать отдельную главу о том, что история идей обязана поездам, долгим паузам, прерывающим ход повседневности, и ускользающему ритму дороги…»
Жаль, что не написал.
Собственно, именно этим «эмоциональным выгоранием», лишившим его воли и сил на пять лет, во время которых он не просто не мог писать/читать, но и общаться, даже выходить на улицу, Вебер и был мне первоначально интересен. Его выходила жена Марианна, знавшая, что живет с гением и приветствовавшая его романы на стороне (призывавшая одну из любовниц к тройственному интеллектуальному союзу, а после смерти Вебера всерьез занявшаяся публикацией его наследия, мало известного при жизни, из-за чего, собственно, по мнению биографа, Вебер прославился в ХХ веке как мало кто из немецких мыслителей), а в период «эмоционального выгорания» возившая его по итальянским курортам и альпийским здравницам.
Об этом физиологическом надрыве Вебера, впервые, я прочитал в «Истории меланхолии», книге шведской писательницы Карины Юханнисон, изданной «НЛО» сколько-то лет назад. Вебер оказался для Юханнисон идеальным примером для описания тотального упадка и опустошения, наступающего вслед за перманентным рабочим стрессом, регулярно накрывающем жителей больших городов. И такое чтение - то, что доктор для альтер эго Вуди Аллена просто прописал.
Неврастеничный Вебер трудился как блудил, точно с цепи сорвался, вот и сломался, в конечном счёте. Правда, сумев восстановиться. Марианна чего только не испробовала для его излечения - демонстративно неполный список процедур и методов лечения, приведенный Юргеном Каубе, конечно, впечатляет.
Каубе считает, что помимо интеллектуальной перегрузки и общей нестабильности психологической конституции Вебера, истоки его «эмоционального выгорания» надо искать в тотальной сексуальной неудовлетворённости ученого, подменившего семейную и сексуальную жизнь (прелести которой он раскрыл уже в самом позднем возрасте) работой, работой и только работой. При том, что по некоторым косвенным признакам (цитаты из переписки и всяческие бытовые детали), в Вебере долгое время жила активно подавляемая мазохистичность.
«Его собственные отношения с Марианной Вебер на протяжении десяти лет демонстрируют признаки «брачного союза единомышленников», где вопрос создания семьи и сексуального равноправия очень скоро теряют всякое значение. Пусть другие исследователи выясняют, был ли у них вообще секс и какие выводы следуют из ответа на этот вопрос».
Каубе не обходит личные материи, но они его мало интересуют - биография ведь интеллектуальная, а не психоаналитическая. Неслучайно, с обложки его труда, переведенного Ксенией Тимофеевой, исчезает слово «жизнь». Вообще-то на титульном листе стоит «Макс Вебер. Жизнь на рубеже эпох», тогда как то, что осталось на обложке издательского дома «ДЕЛО» видно на снимке. Дело в том, что многочисленные повороты жизни Вебера интересны Каубе для того, чтобы углубиться в истории всяческих первоочередных и второстепенных вопросов.
Когда Каубе пишет о юности Вебера, то рассказывает о укладе жизни немецких бюргеров и прусских университетов. Говоря о социологии, изобретаемой Вебером, вместе и примерно в одно время с Зиммелем и Дюркгеймом, показывает из чего она возникает и чем отличается от философии и политической экономики, публицистики. Рассматривая выкладки Вебера по истории церкви и значении протестантизма для рождения капитализма, объясняет (базируясь на тезисах Вебера, но как бы расширяя и осовременивая их) как разные конфессии возникали на базе разных социальных слоёв и групп - в иудаизме движущими силами были одни «классы», в индуизме - другие.
По Веберу, капитализм возникает только после смерти бога, когда рабочие лишаются веры в загробные воздаяния и это очень интересный момент, многое поясняющий, например, в нынешней логике «православных скреп». Ибо «у рациональности, как показывает Вебер, существуют предпосылки, которые сами по себе не являются результатом рационального выбора».
Хотя, конечно же, мир движется к «расколдовыванию» (важное для Вебера понятие, объясняющее общий ход развития цивилизации) - и этот принцип детализации и институализации первоначального хаоса, кажется, можно вообще сделать универсальным, положив в основу логики эмансипации как целых обществ, так и отдельных человеков.
Описывая увлечённость Стефаном Георге, Каубе делает экскурс в историю немецкой литературы, рассуждая о половом вопросе, бегло касается декаденствующих нравов, общей психологической обстановки в Германии рубежа веков - и таких наблюдений и мыслей, порождающих твои собственные умозаключения, по книге рассыпано очень много.
Главы, равные по объёму, сделаны как типичные умные газетные колонки, высказывающиеся на самые разные темы, отталкиваясь от тех или иных фактов, поданных максимально эффектно, после чего уже обязательно начинаются интеллектуальные маневры максимальной степени отвлечённости.
Причём как только они начинаются, стиль Каубе (а, может быть, таковы особенности перевода) начинает плыть - абстрактные материи, поданные на чужом языке, становятся вдвойне абстрактными, и, что ли, наживуленными (приблизительными), из-за чего за них совсем уже сложно зацепиться, глаз скользит по строкам даже при перечитывании.
Но, странное дело, миражный морок почти сразу проходит, когда автор возвращается к биографии Вебера, написанной словно бы в ином агрегатном состоянии.
Я не считаю, кстати, эту особенность книги с постоянными перепадами внутреннего текстуального давления, каким-то там недостатком. Напротив, всё это головокружение от успехов на ниве просвещения, делает рисунок чтения особенным и неповторимым. Конгениальным извивам веберовской биографии.
Вебер нужен Каубе как точка отталкивания для собственных построений - в том числе и картины интеллектуального напряжения «конца века». Это, конечно, достойная и интересная цель, а то, что я ждал от книги немного другого - вопрос моей персональной ошибки. Но дело ещё и в том, что за всеми этими многочисленными отступами, которые, на самом деле, в этой биографии главное, слегка теряется главный герой. Тем более, что его протеистическая природа и нечеловеческая трудолюбивость не дают докопаться до самого человека.
Вебер ведь здесь подаётся фасеточно - в зависимости от захода в ту или иную тему, которые увлекают и, на какое-то время захватывают до такой степени, что думаешь - ну, да, надо заняться историей религии или, окей, какой интересный культ сопровождал Стефана Георге, надо бы поковыряться в переводах. Или посмотреть побольше про «расколдовывание».
Но дальше следует новая глава - про германский милитаризм, идеально ложащийся на реалии нынешнего времени, ну, или что-то ещё раз про экономику капитализма и ты соскакиваешь с промежуточного интереса, вытесняемого последующим очередным, как его и не было вовсе. Такова, впрочем, судьба всех наших конспектов и выписок, которые делаются по ходу чтения: непонятно, когда и как они будут затем использоваться. Копятся в блокноте, немые и полустёршиеся, так как всё время читаешь и, следовательно, «запоминаешь», не запоминая, выписываешь что-то новое.
Каубе не виноват, что у персонажа Вуди Аллена слишком много раздрызганных интересов - как то велит невроз и постоянно изнывающая самооценка. Просто встречается в книге одна манящая фраза, намекающая на то, что Каубе мог бы сделать биографию Вебера совсем под иным углом зрения. Описывая его американское путешествие, автор замечает - «впечатления Вебера настолько многообразны, что найти какую-то одну главную тему или лейтмотив его путешествия не так просто…»
И тут же меланхолически констатирует: «Можно было бы написать отдельную главу о том, что история идей обязана поездам, долгим паузам, прерывающим ход повседневности, и ускользающему ритму дороги…»
Жаль, что не написал.