Просто дети Сатурна. Жан Старобинский "Чернила меланхолии", "НЛО", 2016
Больше всего книга Старобинского, совмещающая медицину, историю, филологию, философию и психоанализ, напоминает монографии Мишеля Фуко, выполненные в жанре «археологии гуманитарного знания», когда берётся одно явление, кажущееся нам незыблемым и раскладывается на составляющие. Точнее, показывается как и из чего эта самая незыблемость и возникла.
Для этого Старобинский берет тексты о меланхолии (которая поначалу так даже и не называлась), начиная с античности и доводит своё исследование, через Средние Века и Возрождение, до 1900-го года. Мифы, справочники, врачебные советы, сборники рецептов, научные доклады препарируются и анализируются с точки зрения складывающихся стереотипов. Как восприятия, так и попыток лечения.
Этому длинному пути, впрочем, посвящена лишь первая часть книги - докторская диссертация по медицине, защищённая Старобинским перед тем, как полностью сосредоточиться на «новой критике» и «истории идей». В каком-то смысле, «Чернила меланхолии» - не одна, а сразу несколько книг, составленных из того, что исследователь писал на протяжении полувека (сейчас Старобинскому за девяносто), объединив генеральной линией один из своих основных научных и литературных интересов. Потому что дальше начинаются примеры из истории культуры - анализ произведений или творческих практик всяческих меланхоликов, претворяющих свой сплин во что-то осязаемое.
И этим, кстати, метод Старобинского отличается от метода Фуко, для которого археология - лишь повод вернуться в актуальную реальность и вскрыть особенности работы общественных и государственных механизмов. Работа Старобинского более отвлечена - она напоминает мне музей, время в котором тратится на диалог посетителя с самим собой. Он как бы создаёт условия и предпосылки для твоей личной мыслительной активности, пытающейся примерить чужой творческий опыт на самого себя. В диапазоне от того, как можно сублимировать поднакопившийся негатив (хотя, разумеется, прямых рекомендаций, кроме как выпить настойки из наперстянки и проблеваться, здесь не найдёшь) до примера разборов поэтических текстов.
Больше всего, в смысле разборов, повезло Бодлеру, стихам которого посвящены отдельные разделы («Сон и бессмертие в меланхолии»), впрочем, максимально специфические, филологические. Мне интереснее были части книги («Анатомия меланхолии», «Спасение через иронию?»), в которых Старобинский разбирает барочные тексты, дневники Кьеркегора и случай с портретом доктора Гаше, которым Ван Гог поставил тот же самый диагноз, который был поставлен Гаше и ему. Небольшие эссе есть об Ине Бонфуа, «Дон Кихоте», госпоже де Сталь, пустым глазницам скульптур (оно вошло, впрочем, в бодлеровский цикл), Пьер-Жан Жуву и даже одному стихотворению Мандельштама.
В музее много экспонатов и все они за стеклом, бликуют, так как «новая критика» не чужда высокопарности и собственных стилистических притязаний. Причём, чем дальше углубляешься в книгу, тем их больше. Оно и понятно: короткие аналитические заметки, написанные для литературных журналов в разные годы (и переведённые разными переводчиками) это совсем не докторская диссертация. Опять же, путь Старобинским пройден огромный, поэтому что-то повторяется, а что-то проскакивается с умолчаниями, создающими дополнительную суггестию. Бонусом я прикладываю несколько выписок, вполне годящихся на эпиграфы. Вне контекста они воспринимаются совершенно эзотерически, почти как стихи, но это обманчивое впечатление: вгрызаясь в Бодлера или в Кьеркегора, Старобинский предельно конкретен.
В основном, стиль книги проще и внятнее. Она помогает думать поверх написанного, что, собственно, от таких прикладных исследований и требуется. Потом, конечно, это приятное времяпрепровождение - «Чернила меланхолии» (основная мысль подборки в том, что иронией её не одолеть, так как ирония является обратной стороной душевного упадка, «нарушения нормальной структуры темпоральной объективности», но можно переплавить в творчество, которое легко подпитывается чёрным гумором (именно он, с точки зрения древних, ответственен за меланхолию), по мнению Карла Орлеанского, превращающемся в чернила) чтение стабильное и возвышающее читателя в собственных глазах. Это одна из тех книг, что образуют своё собственное «время года», жизнь внутри жизни, перенастраивающих эквалайзер восприятия на легковозбудимый покой. Особенно если от неё ничего не ждать, но воспринимать как именно что меланхолическую литературу для "новых умных", подуставших от фикшн. А на большее она и не претендует. И, кстати правильно делает.
В том же «НЛО» пару лет назад выходила более предметная и конкретная «История меланхолии» Карен Юханнисон, у которой, правда, были, как раз, проблемы с методом - она непонятно с какой кочки про меланхолию писала. Но из всех сил хотела быть полезной. Хотя прошло какое-то время и ничего из этой книги в голове не осталось (разве что, кроме желания почитать про Макса Вебера, выгоревшего от эмоционального перенапряжения).
Книгу Старобинского ждёт та же участь, хотя она более процессуальна и насыщает, совсем как театр, пока ты в ней (кстати, глава, посвящённая Гоцци и его «Трём апельсинам», одна из самых интересных). Но кое-что может и остаться - Старобинский же пишет не вообще, но применительно к конкретным текстам и артефактам (по дороге, например, захотелось перечитать Кьеркегора или добраться, наконец, до де Сталь), из-за чего может быть полезен своим дополнительным измерением, когда ты пишешь про Бодлера или де Кирико. Главное, чтобы было у тебя такое занятие, предполагающее написание статей про комедию дель арте или барочные виньетки. По крайней мере другой том Старобинского (куда вошли монографии о Монтене, 1789 годе и о паяцах-клоунах) я, на всякий случай себе прикупил.
"Никто не движется в сторону сфинкса. Бессмертие есть жизнь ни для кого и ни для чего, между внутренней, психической пустыней и пустыней внешней, где беззаботность мира соединяется с бескрайностью песков, стр. 436
"Миг меланхолии длится дольше, чем многие дни: в этот миг видно, как нескончаемо льющееся время бесплодно прибавляется к уже наставшему концу света", стр. 570
"Невозможность абсолютного знания узаконивает поэзию, но вместе с тем наполняет её меланхолией, ибо своим рождением эта поэзия обязана далекости чаемого просветления. Стихи - это ночной остаток люциферовского предприятия, след падения ангела, который должен был принести свет." Стр. 588
Для этого Старобинский берет тексты о меланхолии (которая поначалу так даже и не называлась), начиная с античности и доводит своё исследование, через Средние Века и Возрождение, до 1900-го года. Мифы, справочники, врачебные советы, сборники рецептов, научные доклады препарируются и анализируются с точки зрения складывающихся стереотипов. Как восприятия, так и попыток лечения.
Этому длинному пути, впрочем, посвящена лишь первая часть книги - докторская диссертация по медицине, защищённая Старобинским перед тем, как полностью сосредоточиться на «новой критике» и «истории идей». В каком-то смысле, «Чернила меланхолии» - не одна, а сразу несколько книг, составленных из того, что исследователь писал на протяжении полувека (сейчас Старобинскому за девяносто), объединив генеральной линией один из своих основных научных и литературных интересов. Потому что дальше начинаются примеры из истории культуры - анализ произведений или творческих практик всяческих меланхоликов, претворяющих свой сплин во что-то осязаемое.
И этим, кстати, метод Старобинского отличается от метода Фуко, для которого археология - лишь повод вернуться в актуальную реальность и вскрыть особенности работы общественных и государственных механизмов. Работа Старобинского более отвлечена - она напоминает мне музей, время в котором тратится на диалог посетителя с самим собой. Он как бы создаёт условия и предпосылки для твоей личной мыслительной активности, пытающейся примерить чужой творческий опыт на самого себя. В диапазоне от того, как можно сублимировать поднакопившийся негатив (хотя, разумеется, прямых рекомендаций, кроме как выпить настойки из наперстянки и проблеваться, здесь не найдёшь) до примера разборов поэтических текстов.
Больше всего, в смысле разборов, повезло Бодлеру, стихам которого посвящены отдельные разделы («Сон и бессмертие в меланхолии»), впрочем, максимально специфические, филологические. Мне интереснее были части книги («Анатомия меланхолии», «Спасение через иронию?»), в которых Старобинский разбирает барочные тексты, дневники Кьеркегора и случай с портретом доктора Гаше, которым Ван Гог поставил тот же самый диагноз, который был поставлен Гаше и ему. Небольшие эссе есть об Ине Бонфуа, «Дон Кихоте», госпоже де Сталь, пустым глазницам скульптур (оно вошло, впрочем, в бодлеровский цикл), Пьер-Жан Жуву и даже одному стихотворению Мандельштама.
В музее много экспонатов и все они за стеклом, бликуют, так как «новая критика» не чужда высокопарности и собственных стилистических притязаний. Причём, чем дальше углубляешься в книгу, тем их больше. Оно и понятно: короткие аналитические заметки, написанные для литературных журналов в разные годы (и переведённые разными переводчиками) это совсем не докторская диссертация. Опять же, путь Старобинским пройден огромный, поэтому что-то повторяется, а что-то проскакивается с умолчаниями, создающими дополнительную суггестию. Бонусом я прикладываю несколько выписок, вполне годящихся на эпиграфы. Вне контекста они воспринимаются совершенно эзотерически, почти как стихи, но это обманчивое впечатление: вгрызаясь в Бодлера или в Кьеркегора, Старобинский предельно конкретен.
В основном, стиль книги проще и внятнее. Она помогает думать поверх написанного, что, собственно, от таких прикладных исследований и требуется. Потом, конечно, это приятное времяпрепровождение - «Чернила меланхолии» (основная мысль подборки в том, что иронией её не одолеть, так как ирония является обратной стороной душевного упадка, «нарушения нормальной структуры темпоральной объективности», но можно переплавить в творчество, которое легко подпитывается чёрным гумором (именно он, с точки зрения древних, ответственен за меланхолию), по мнению Карла Орлеанского, превращающемся в чернила) чтение стабильное и возвышающее читателя в собственных глазах. Это одна из тех книг, что образуют своё собственное «время года», жизнь внутри жизни, перенастраивающих эквалайзер восприятия на легковозбудимый покой. Особенно если от неё ничего не ждать, но воспринимать как именно что меланхолическую литературу для "новых умных", подуставших от фикшн. А на большее она и не претендует. И, кстати правильно делает.
В том же «НЛО» пару лет назад выходила более предметная и конкретная «История меланхолии» Карен Юханнисон, у которой, правда, были, как раз, проблемы с методом - она непонятно с какой кочки про меланхолию писала. Но из всех сил хотела быть полезной. Хотя прошло какое-то время и ничего из этой книги в голове не осталось (разве что, кроме желания почитать про Макса Вебера, выгоревшего от эмоционального перенапряжения).
Книгу Старобинского ждёт та же участь, хотя она более процессуальна и насыщает, совсем как театр, пока ты в ней (кстати, глава, посвящённая Гоцци и его «Трём апельсинам», одна из самых интересных). Но кое-что может и остаться - Старобинский же пишет не вообще, но применительно к конкретным текстам и артефактам (по дороге, например, захотелось перечитать Кьеркегора или добраться, наконец, до де Сталь), из-за чего может быть полезен своим дополнительным измерением, когда ты пишешь про Бодлера или де Кирико. Главное, чтобы было у тебя такое занятие, предполагающее написание статей про комедию дель арте или барочные виньетки. По крайней мере другой том Старобинского (куда вошли монографии о Монтене, 1789 годе и о паяцах-клоунах) я, на всякий случай себе прикупил.
"Никто не движется в сторону сфинкса. Бессмертие есть жизнь ни для кого и ни для чего, между внутренней, психической пустыней и пустыней внешней, где беззаботность мира соединяется с бескрайностью песков, стр. 436
"Миг меланхолии длится дольше, чем многие дни: в этот миг видно, как нескончаемо льющееся время бесплодно прибавляется к уже наставшему концу света", стр. 570
"Невозможность абсолютного знания узаконивает поэзию, но вместе с тем наполняет её меланхолией, ибо своим рождением эта поэзия обязана далекости чаемого просветления. Стихи - это ночной остаток люциферовского предприятия, след падения ангела, который должен был принести свет." Стр. 588