Временное бессмертье. Сослагательное наклонение
Сдавая очередную книжку, с одной стороны, чувствуешь, что твой остров, насыпаемый из опилок слов, стал ощутимо плотнее и тверже. А, с другой, что сам ты легчаешь, как воздушный шар, скинувший вниз очередную порцию песка. Это ещё и шанс, как бы слегка забежав вперёд, задуматься о том, что же ты делаешь - не в смысле культуры-литературы и их идей, но с точки зрения собственной имманентности (возможно ли такое словосочетание?) и жизни своей как процесса, зафиксированного в череде промежуточных результатов, которыми книги и являются. Все равно тебя судят по ним, что неправильно, точно постоянно обтачиваешь заготовку собственного некролога, который не прочтёшь (а хотелось бы). Многие мои знакомые так и работают на некролог, меня же ведёт от книги к книге какое-то иное, смутное чувство, которое и хотелось бы поймать. Поскольку книги, возникающие по ходу жизни, как типуны, прыщи или болезни, овнешняют периферические участки внутренней жизни (главное то все равно всегда безмолвно). Если на них затрачивается такое количество времени и усилий, книги не могут быть лишь жестами доброй воли социальной адаптации, они ещё и следствия интеллектуальной физиологии, базирующейся на каких-то бессознательных установках. Ведь можно, в общем-то, обойтись и без них, хотя, почему-то пока мне это все сложно. Я не осуществляю никакого плана и не строю иллюзий собственной значимости. Значит, это действительно физиология, оставляющая следы. Строится не собрание сочинений, но вынужденные подпорки мотивационной слабости, поскольку главное в этом письме - день простоять, да ночь продержаться. Помощь для "здесь и сейчас", повод забыть про "ближайшие пять минут" [прожить которые труднее всего]. И нет никакой особенной концептуальной задачи, которая находится всегда только постфактум. Наверное, вот я о чем: книги требуют планирования и время на осуществление, значит, я намерен (надеюсь, хочу) существовать так, как сейчас, если коплю замыслы и заметки, могущие пригодиться. Я вступаю в соревнование с судьбой, заклиная её ненаписанными книгами, которые будто бы важны не только мне, раз я расту от текста к тексту, значит прошу жизни у жизни не только для себя. Так и выходит какая-то обратная перспектива, внутри которой легко запутаться как в паутине, с чем я постоянно борюсь, существуя как раз меж всех этих крайностей - собственной близорукостью и иллюзией отодвигаемого текстами горизонта.