Любовь и власть. Апология чтения и синдром "Евгения Онегина"
Для любящего человека нет ничего страшнее утраты своего объекта. Особенно когда возникает любовь-страсть, то есть, нетерпение не только «сердца», но и всего остального, наркотически зависящего от второй половины. Измена, смерть или даже самое банальное «любовь прошла» повергают любящего в едва ли не самый глубокий, глубинный кризис. Поначалу пропасть, в которую падает несчастный, кажется непреодолимой: утрачивается смысл жизни, ломается ежедневное (ежеминутное) расписание, поскольку все возможности и резервы влюбленного сознания были настроены на объект, который становится недоступным. Кто плавал, тот знает, насколько это невозможно тяжело - ценой всей операционной системы вытаскивать себя из невидимого другим внутреннего ада; сколько это требует времени и сил.
Ну, да, тут только «время лечит» и привычка находиться в одиночестве, обходиться отныне только своими силами, без возможности прикоснуться к объекту обожания и обожествления. Курочка по зёрнышу клюет, а то, что не убивает нас, делает сильнее: из праха мечты и соединения с любовью восстаёт новый, трезвый человек. С трещиной внутри, но более твёрдо стоящий на ногах. Такому человеку уже ничего не страшно, поскольку он прошёл через самое трудное, да и попросту чудовищное - утрату самого необходимого, что есть, точнее, было в его жизни. А вот теперь, постфактум, собрался, подпоясался и живёт, как может, дальше. Ибо жизнь от несчастной любви чаще всего не заканчивается.
Иммунитет, вырабатываемый в процессе такой вот бытийной привычки, делает нас самостоятельными и, на какое-то время, практически неуязвимыми. Это дальше, когда пройдёт много времени, человек устаёт постоянно держать стойку, расслабляется, его захватывают повседневные дела и, поэтому, возможен рецидив. Но мне, почему-то, кажется, что большинство из переживших ужас безответной страсти, более всего другого бояться повторения зависимости. Создают буферные зоны, дистанцируются, в общем, берегутся. Становясь, таким косвенным образом, невольными харизматиками, привлекающими к себе интерес сторонних людей, зело падких на проявления самостоятельности, самостийности.
Ещё со школы, между прочим, я называю такой путь «Синдромом Онегина», отвергнувшего Татьяну для того, чтобы через какое-то время, когда она уже практически выбралась из-под его обаяния, вновь впасть, как в ересь, в колею старинного выбора. Мы же смотрим на ситуацию, развивающуюся в пушкинском романе, с точки зрения заглавного героя. Хотя не менее интересно (и педагогически продуктивно) было бы проследить процесс восстановления Татьяны. У Пушкина есть об этом только намёки, намётки, что, как я понимаю, было единственно возможным, в ситуации до расцвета психологического романа, путём описания чувств как некой, каждый раз отдельно взятой, данности - автономных состояний, предлагаемых как снимки или слепки вне «диалектики развития». Именно поэтому «Евгений Онегин» дробен как какой-нибудь учебник истории. Она в оставленную сень,
И в молчаливом кабинете,
Забыв на время всё на свете,
Осталась наконец одна,
И долго плакала она.
Потом за книги принялася.
Сперва ей было не до них,
Но показался выбор их
Ей странен. Чтенью предалася
Татьяна жадною душой;
И ей открылся мир иной
(7, 21)
Собственно, об истории и речь. О нашей сегодняшней истории: вдруг подумалось, что государство, занятое собственными задачами самосохранения (других нет), напрочь забыло о возлюбивших его людях. Помидоры повяли и власти просто некогда заниматься собственным электоратом, выживающим кто как умеет. И тут, видимо, главное выжить. Закалиться и выжить, так как отступать большинству из нас реально некуда. Приходится окапываться в существующей экономической и политической реальности и выживать в меру собственных разумений и сил.
Любые сложности и ограничения оборачиваются, в конечном счёте, становлением самостоятельности и зрелости. «Без удивления, без гнева», с полным пониманием прежней оставленности и нынешней самостийности, возникшей из необходимости самосохранения, которая ни обряд, ни ритуал, но ежесекундная осмысленная «забота о себе» (в такой ситуации, когда помощи ждать неоткуда, обращаться к глубинам своей личности просто необходимо - ведь только оттуда и может прийти спасение и кладка нового человека). Отныне ты сделал сам себя (раньше, до любовного провала, человек развивался по заданным природой колеям) и никому более не обязан, не подотчётен.
Нас созидают не радости, но горести, всевозможные бросания (лучше всего, конечно, если это бросание курить) и столкновения с невозможностями ("...её он любит, но она не любит, и не понять, кто в этом споре прав...") Советский коллективный мир имел виды и взгляды на каждого своего жителя: плановое хозяйство - следствие классовых, объединительных ценностей, сменилось равнодушием капиталистического индивидуализма. Тем более, что у нас и социализм был плох и в капитализме Россия вытащила себе самый тяжёлый, самый субъективный билет. Как изменилася Татьяна!
Как твёрдо в роль свою вошла!
Как утеснительного сана
Приёмы скоро приняла!
Кто б смел искать девчонки нежной
В сей величавой, в сей небрежной
Законодательнице зал?
(8, 28)
Поскольку для самостоятельного человека главное - не «воля света» и не «правила тусовки», но правда внутреннего голоса, окрепшего в диалоге кропотливого ежесекундного самосозидания. Когда уже неважно, что вовне, как кривляется, бабачит и тычит верховная <какая угодно> власть. Ты - царь, живи один или, если хочешь, не один. Отныне только сам себе указ, переживший глобальное падение и заново восставший из пепла, можешь уже не дёргаться на мелочи информационного фона. Сам себе хозяин и сам себе фон.
Онегин, подъезжая к Татьяне, говорящей с испанским послом, ничего не знает об этой внутренней силе. Он исходит из старого расклада, абсолютизируя точку зрения закоренелого эгоиста, вокруг которого крутится Солнце и все остальные светила. Ну, исходит и исходит, думает, что крутятся, так и пусть думает, мне-то что? Ничто так не привлекает других, как самостоятельность; кажется, весь секс-эпил на том и держится: на ощущении правоты и незамечании влияния (потуг на влиятельность - а ручки коротки) других. Я вам не нравилась…Что ж ныне
Меня преследуете вы?
Зачем у вас я на примете?
Не потому ль, что в высшем свете
Теперь являться я должна;
Что я богата и знатна,
Что муж в сраженьях изувечен,
Что нас за то ласкает двор?
Не потому ль, что мой позор
Теперь бы всем был замечен
И мог бы в обществе принесть
Вам соблазнительную честь?
(8, 44)
