Бенефис Кисилёва
Прямо у самого перехода с Площади Революции на Цвиллинга, с заступом на ступеньки, необычный человек в строгом чёрном костюме просит подаяние.
Костюм потерял форму, но не цвет. Секунды хватает, чтоб опознать в этом согбенно вытянутом, горгульей, человеке Васю Кисилёва.
Некрасивый, изломанный человек с носатым лицом всё той же средневековой горгульи.
Не замедлив шаг, читаешь: "на лечение", написанное на картонке, отмечаешь неврастеничную выгнутость, помноженную на внутреннюю брезгливость, свешивающуюся с кончика носа.
Когда-то, ещё в раннюю Перестройку, Василия Кисилёва знал весь Чердачинск (я упомянул его и мама тут же вспомнила): в одной из кооперативных передач на местном канале он вёл что-то вроде кинообозрения.
Тогда у него был один из самых первых и самых больших (разнообразного ассортимента) видеосалонов.
Он буквально сидел (ел и спал) на видеокассетах, между прочим, не замыкаясь на боевиках и мелодрамах.
Кисилёв пропагандировал Бергмана и Феллини, Джармуша и Джармена, точно в нагрузку, ибо как-то застенчиво, предлагаемых к «Рембо» и «Однажды в Америке».
В темном закутке детской библиотеки на углу Пушкина и Коммуны у него была частнособственническая лавочка, где, как сейчас помню, я купил «Гамлета» с Мелом Гибсоном и «Кабаре» Боба Фосса.
Там же, кстати, я купил и первую в своей жизни порнокассету, которая, впрочем, оказалась испорченной.
Деньги за неё Кисилёв мне вернуть отказался.
При том, что знал меня лично (возможно, поэтому и забурел: знал, что не полезу в бутылку): незадолго до этого я написал про него очерк в «Вечёрку».
Кисилёв со своим авторским кино был странным персонажем, нетипичным. Колоритным.
В ту пору идея «культурных героев», которых нужно было отыскивать в повседневности и вытаскивать на поверхность, носилась в воздухе. Цвела и пахла.
Вася на «культурного героя» тянул лишь отчасти, будучи всего лишь «прикольным» городским персонажем, не производящим никакого оригинального продукта.
В Чердачинске, однако, и таких чудаков не слишком много, вот я и подписался.
Тем более, что тогда общественная жизнь с неизвестным доселе разбросом, росла как на дрожжах.
Каждый день появлялись всё новые и новые «неформальные объединения» и дополнительные ростки «кооперативной культуры», обещавшие большое будущее.
Тогда казалось, что теперь так будет всегда; что мы в самом начале переливов разнообразного «гражданского общества», которое, ещё чуть-чуть и изойдёт цветами краеведения и актуального искусства, театральной журналистики и фестивального движения, ну-ну.
Всё это так и осталось в проекте, там, а то, что проросло сквозь трещины в асфальте, умерло собственной смертью.
Уж если теперь даже солидные книжные сети не выдерживают и сдуваются, что ждать от бардов или театральных студийцев, молодых фотографов или активистов областного киноклуба?
Всех, в конечном счёте, победил один на всех «Бажовский фестиваль». Ведь, кажется, даже совсем уже простонародная "Играй, гармонь" сдулась.
А тогда мы встретились с Василием недалеко от его лавочки-склада.
Он кипел энтузиазмом, называл себя «деятелем культуры» и жаждал вполне заслуженного, как он считал, бенефиса.
Понятно откуда ветер. Пару раз я видел Василия, среди таких же очумелых энтузиастов, на Московском кинофестивале, куда регулярно приезжал корреспондентом местных газет (главное было договориться об оплате проездных билетов).
Василий тусовался там среди прочих кинолюбителей; где, видимо, и насмотрелся, болезный, на нравы. Возжаждал бенефиса.
Очерк мой так и назывался - «Кисилёв жаждет бенефиса», хотя впечатление от общения у меня осталось не слишком хорошим: уже тогда я понимал, что для того, чтобы заслужить звание «деятеля культуры» нужен эксклюзив, а не бесцельная торговля плодами чужого труда.
Мне всегда было свойственно подчёркнутое уважение к творчеству и к творцам, способным создать нечто принципиально новое.
Ну, или не принципиальное новое, но, хотя бы, готовое к употреблению.
Может быть, действительно, я слишком серьёзно тогда относился к признакам первородства, умел отличать их от обманок?
Вечность спустя, вижу наивность такого подхода, тем более, что в нынешние времена вокруг искусства толчётся такое количество временщиков, лелеющих себя (а, главное, почтенную публику) сколь убойными, столь незаслуженными самоназываниями, что Вася Кисилёв с его амбициями кажется сущим котёнком.
Увидев его возле перехода, я решил, что он не сидит здесь постоянно - что, скорее всего, это его первый и последний эксперимент по преодолению гордыни: столько брезгливого высокомерия сочилось из этой униженной позы и хитрой мордашки, которой он пытался придать жанровое соответствие роли и месту.
Но даже это не получалось.
Искушенный и опытный зритель мирового кино, он точно придумал театрализованный эксперимент, значение которого совсем не в сборе денег.
Но в какой-то тайной цели или миссии, позволяющей ему, нищенствующему маргиналу и подпольному человеку, думать о себе как о короле униженной вселенной.
По крайней мере, весь его взъерошенный вид говорил ровно об этом.
Хожу и думаю зачем мне была эта встреча - единственное действительно знакомое лицо в толпе за весь этот приезд.
Просто случай его совсем не про судьбы провинциальной культуры.
И не про увядшие ростки перестройки.
Он и не про одинокого, никому не нужного человека, всю жизнь смотревшего фильмы в видеотеке (вспомним, что именно из такого вечного зрителя вырос - и во что- Тарантино).
И не про непомерные амбиции, раздавившие человека.
И не про справедливость/несправедливость
И даже не про характер города с «гранитным камешком внутри», где ты вырос и поэтому невольно наблюдаешь, штрих пунктиром, параллельно идущие судьбы.
Даже если не хочется (в Москве, где ты возник в сознательном возрасте, все твои знакомые - сугубо из референтной среды и такого безнадзора - раз-два и обчёлся)...
Наша странная встреча - разве что про знойный летний день, когда блудишь глазами по сторонам, пытаясь зацепиться, ну, хоть за какую-нибудь рему, а не получается, не получается, не получается: потому что время наше не знает морали, не знает правил, считая ненужным задумываться о многих важных материях; в том числе, о причинно-следственных связях, отменить которые невозможно.
Поэтому мы сегодня не способны породить [порождать] истории и историй, законченных типов и, тем более, героя, с которым можно было бы идентифицироваться.
Который мог бы совпасть с тобой или, хотя бы, коснуться тебя своей тенью.
Костюм потерял форму, но не цвет. Секунды хватает, чтоб опознать в этом согбенно вытянутом, горгульей, человеке Васю Кисилёва.
Некрасивый, изломанный человек с носатым лицом всё той же средневековой горгульи.
Не замедлив шаг, читаешь: "на лечение", написанное на картонке, отмечаешь неврастеничную выгнутость, помноженную на внутреннюю брезгливость, свешивающуюся с кончика носа.
Когда-то, ещё в раннюю Перестройку, Василия Кисилёва знал весь Чердачинск (я упомянул его и мама тут же вспомнила): в одной из кооперативных передач на местном канале он вёл что-то вроде кинообозрения.
Тогда у него был один из самых первых и самых больших (разнообразного ассортимента) видеосалонов.
Он буквально сидел (ел и спал) на видеокассетах, между прочим, не замыкаясь на боевиках и мелодрамах.
Кисилёв пропагандировал Бергмана и Феллини, Джармуша и Джармена, точно в нагрузку, ибо как-то застенчиво, предлагаемых к «Рембо» и «Однажды в Америке».
В темном закутке детской библиотеки на углу Пушкина и Коммуны у него была частнособственническая лавочка, где, как сейчас помню, я купил «Гамлета» с Мелом Гибсоном и «Кабаре» Боба Фосса.
Там же, кстати, я купил и первую в своей жизни порнокассету, которая, впрочем, оказалась испорченной.
Деньги за неё Кисилёв мне вернуть отказался.
При том, что знал меня лично (возможно, поэтому и забурел: знал, что не полезу в бутылку): незадолго до этого я написал про него очерк в «Вечёрку».
Кисилёв со своим авторским кино был странным персонажем, нетипичным. Колоритным.
В ту пору идея «культурных героев», которых нужно было отыскивать в повседневности и вытаскивать на поверхность, носилась в воздухе. Цвела и пахла.
Вася на «культурного героя» тянул лишь отчасти, будучи всего лишь «прикольным» городским персонажем, не производящим никакого оригинального продукта.
В Чердачинске, однако, и таких чудаков не слишком много, вот я и подписался.
Тем более, что тогда общественная жизнь с неизвестным доселе разбросом, росла как на дрожжах.
Каждый день появлялись всё новые и новые «неформальные объединения» и дополнительные ростки «кооперативной культуры», обещавшие большое будущее.
Тогда казалось, что теперь так будет всегда; что мы в самом начале переливов разнообразного «гражданского общества», которое, ещё чуть-чуть и изойдёт цветами краеведения и актуального искусства, театральной журналистики и фестивального движения, ну-ну.
Всё это так и осталось в проекте, там, а то, что проросло сквозь трещины в асфальте, умерло собственной смертью.
Уж если теперь даже солидные книжные сети не выдерживают и сдуваются, что ждать от бардов или театральных студийцев, молодых фотографов или активистов областного киноклуба?
Всех, в конечном счёте, победил один на всех «Бажовский фестиваль». Ведь, кажется, даже совсем уже простонародная "Играй, гармонь" сдулась.
А тогда мы встретились с Василием недалеко от его лавочки-склада.
Он кипел энтузиазмом, называл себя «деятелем культуры» и жаждал вполне заслуженного, как он считал, бенефиса.
Понятно откуда ветер. Пару раз я видел Василия, среди таких же очумелых энтузиастов, на Московском кинофестивале, куда регулярно приезжал корреспондентом местных газет (главное было договориться об оплате проездных билетов).
Василий тусовался там среди прочих кинолюбителей; где, видимо, и насмотрелся, болезный, на нравы. Возжаждал бенефиса.
Очерк мой так и назывался - «Кисилёв жаждет бенефиса», хотя впечатление от общения у меня осталось не слишком хорошим: уже тогда я понимал, что для того, чтобы заслужить звание «деятеля культуры» нужен эксклюзив, а не бесцельная торговля плодами чужого труда.
Мне всегда было свойственно подчёркнутое уважение к творчеству и к творцам, способным создать нечто принципиально новое.
Ну, или не принципиальное новое, но, хотя бы, готовое к употреблению.
Может быть, действительно, я слишком серьёзно тогда относился к признакам первородства, умел отличать их от обманок?
Вечность спустя, вижу наивность такого подхода, тем более, что в нынешние времена вокруг искусства толчётся такое количество временщиков, лелеющих себя (а, главное, почтенную публику) сколь убойными, столь незаслуженными самоназываниями, что Вася Кисилёв с его амбициями кажется сущим котёнком.
Увидев его возле перехода, я решил, что он не сидит здесь постоянно - что, скорее всего, это его первый и последний эксперимент по преодолению гордыни: столько брезгливого высокомерия сочилось из этой униженной позы и хитрой мордашки, которой он пытался придать жанровое соответствие роли и месту.
Но даже это не получалось.
Искушенный и опытный зритель мирового кино, он точно придумал театрализованный эксперимент, значение которого совсем не в сборе денег.
Но в какой-то тайной цели или миссии, позволяющей ему, нищенствующему маргиналу и подпольному человеку, думать о себе как о короле униженной вселенной.
По крайней мере, весь его взъерошенный вид говорил ровно об этом.
Хожу и думаю зачем мне была эта встреча - единственное действительно знакомое лицо в толпе за весь этот приезд.
Просто случай его совсем не про судьбы провинциальной культуры.
И не про увядшие ростки перестройки.
Он и не про одинокого, никому не нужного человека, всю жизнь смотревшего фильмы в видеотеке (вспомним, что именно из такого вечного зрителя вырос - и во что- Тарантино).
И не про непомерные амбиции, раздавившие человека.
И не про справедливость/несправедливость
И даже не про характер города с «гранитным камешком внутри», где ты вырос и поэтому невольно наблюдаешь, штрих пунктиром, параллельно идущие судьбы.
Даже если не хочется (в Москве, где ты возник в сознательном возрасте, все твои знакомые - сугубо из референтной среды и такого безнадзора - раз-два и обчёлся)...
Наша странная встреча - разве что про знойный летний день, когда блудишь глазами по сторонам, пытаясь зацепиться, ну, хоть за какую-нибудь рему, а не получается, не получается, не получается: потому что время наше не знает морали, не знает правил, считая ненужным задумываться о многих важных материях; в том числе, о причинно-следственных связях, отменить которые невозможно.
Поэтому мы сегодня не способны породить [порождать] истории и историй, законченных типов и, тем более, героя, с которым можно было бы идентифицироваться.
Который мог бы совпасть с тобой или, хотя бы, коснуться тебя своей тенью.