Выставка Ребекки Хорн в ММАМ
Некоторые из инсталляций, привезённых на нынешнюю московскую выставку (первую в России), я уже видел на Венецианской биеннале, в далеком теперь 1997 году.
И тогда они обращали на себя внимание точечной ясностью сложной, сложенной простоты. Свежестью.
Жаль, что самые эффектные из них, подвешенных к потолку, к нам не привезли.
Во-первых, скорее всего, расхватаны; во-вторых, скорее всего, вешать под потолок перевёрнутый рояль, из рта которого сыплются ноты-зубы или вывешивать композицию из падающих панцирных кроватей, дорого. Обошлись работами эконом-класса.
Впрочем, некоторые инсталляции с Биеннале до ММАМ всё-таки, добрели. И, в первую очередь, это один из вариантов (в Венеции их показывали три или даже четыре) механического оркестра, похожего на морское существо, тонкие медные, постоянно шевелящиеся щупальца которого отбрасывают осторожно колючие тени.
Доехала и пара локальных механизированных артефактов, точно выпавших из какой-то сюрреалистической кунсткамеры.
Скрипка, повешенная в проходе и издающая звуки с помощью двух эффектных колб. Стенной самописец, посвящённый Пушкину и разбрызгивающий по поверхности холла струи чёрной краски, постепенно превращая эту стену во фреску стиля абстрактного экспрессионизма (ещё не Поллок, но уже не Мазервелл).
Всё это, разумеется, работает с немецкой точностью: бинокли, расставленные внутри размотанных киноплёнок прилежно крутятся вокруг своей оси и тогда между двух электродов, подвешенных под потолком, пробегает искра. Стальная игла, символизирующая пчелу, оплодотворяет механический цветок.
Сухие деревья, окружённые подвижными округлыми зеркалами и постоянно двигающимися линзами, дают роскошные, ползучие тени. То деревьев, то солнечных пятен, то расплывчатых клякс, а то вполне конкретных солнечных зайчиков.
Эти «Блуждающие огни» самая эффектная работа выставки, претендующая на массу трактовок.
Мобилография выставки: http://paslen.livejournal.com/1687534.html
Но, самое главное, что она дико красива: перемещение линз, зеркал и стёкол, подсвеченных фонарями, каждое мгновение даёт новую конфигурацию теней, которая запрограммирована таким образом, чтобы не повторяться.
Звучит тревожнаямедитативная музыка Хейдена Чисхольма. Блуждая между установок, сочетающих мумифицированные останки живых деревьев и остова со стекляшками, замечаешь вмонтированные в основания стоек черепа. А затем и обувь, стоящую у некоторых из берёз.
Всё это отсылает то ли к бирнамскому лесу из «Макбета» то ли, что будет точнее, к «Вальпургиевой ночи» из первой (во второй есть ведь тоже) части «Фауста» (Хорн не чужда академизма: каждая вторая ее работа к кому-нибудь да и отсылает).
Блуждающий огонёк
Мне изменить придётся вам в угоду,
Мой лёгкий нрав и всю мою природу.
И вкривь, и вкось блуждать привыкли мы.
Мефистофель
Эге! Ты - человека подражатель?
Во имя чёрта - марш вперёд, приятель,
Не то - тебя задую я сейчас!
Блуждающий огонёк
Я вижу, вы хозяин здесь; для вас
Всё сделать я готов, чтоб не сойти с дороги.
Но помните: гора от чар с ума сойдёт,
И если вас огонь блуждающий ведёт
То вы к нему не будьте слишком строги!
(в переводе Николая Холодковского)
Кстати, про снисхождение. Возле этой инсталляции (видимо, заметив как тщательно я её фотографирую) ко мне прицепилась смотрительница.
Скучающая, как водится, бабулька, объяснившая мне, что негоже им, немцам, объяснять нам про лагеря.
Сначала я даже не понял о чём её интерпретация.
- Про какие лагеря, - уточняю, - пионерские?
Она говорит, мол, ну, как же вы не понимаете, концентрационные конечно: видите черепа?
- А причём же тут они?
- А при том, что негоже им, немцам, нам про лагеря напоминать. Мы и без них всё помним.
Пришлось объяснить тетушке про суть ботвы. Разницу интерпретаций и прочие коммуникативные аттракционы.
Видно было, впрочем, что она не хочет меня понимать. Причём, из принципиальных соображений.
Или же просто ошалев от избыточной медитативности (походи-ка тут часок-другой), брызгающей в разные стороны предумышленной суггестией.
На выходе из зала я столкнулся лицом к лицу с Дмитрием Гутовым, в воздушных работах которого (инсталляции из летающих под небом воланчиков, закреплённых на как бы невидимых лесках; нот, зависающих в воздухе; стрел, пущенных в разные стороны - фотографии всех этих акций как раз в это же самое время висят на четвёртом этаже филиала ММСИ в Ермолаевском переулке) влияние Ребекки Хорн можно отметить едва ли не как одно из самых что ни на есть очевидных.
В пролётах между этажами поднимается (а затем опускается) распахиваясь, а после сжимаясь чемодан беглеца. Стальной шест, на котором он закреплен, почему-то напомнил мне о стриптизе.
Разговор со смотрительницей, похожей на призрака в заповедном лесу, а затем и Гутов, вернули меня к русской повестке дня: последнее время я немного думаю об отставании отечественных исторических циклов от средне-цивилизационной температуры по больнице.
Искусство в этом смысле даёт такие подсказки и проводит такие аналогии, что закачаешься как то самое блуждающее дерево.
То, что в художественной Европе носили в 90-х, привозится в главный хипстерский музей только сейчас, предъявляя в качестве модной новинки двоюродные изводы сюрреализма, поженившегося с политкорректным кинетизмом в духе Тэнгли (впрочем, уже видеодокументализация перформансов Ребекки Хорн, показанная на последней Московской Биеннале отсылала к очевиднейшей авангардной архаике).
Мэтью Барни повезло больше: его видеофрески, без которых не было бы АЕСов, привезли на ММКФ значительно раньше.
А вот до Дженифер Стейнкамп нам ещё шагать да шагать, хотя в её случае для масштабной ретроспективы и привозить-то ничего не надо.
И тогда они обращали на себя внимание точечной ясностью сложной, сложенной простоты. Свежестью.
Жаль, что самые эффектные из них, подвешенных к потолку, к нам не привезли.
Во-первых, скорее всего, расхватаны; во-вторых, скорее всего, вешать под потолок перевёрнутый рояль, из рта которого сыплются ноты-зубы или вывешивать композицию из падающих панцирных кроватей, дорого. Обошлись работами эконом-класса.
Впрочем, некоторые инсталляции с Биеннале до ММАМ всё-таки, добрели. И, в первую очередь, это один из вариантов (в Венеции их показывали три или даже четыре) механического оркестра, похожего на морское существо, тонкие медные, постоянно шевелящиеся щупальца которого отбрасывают осторожно колючие тени.
Доехала и пара локальных механизированных артефактов, точно выпавших из какой-то сюрреалистической кунсткамеры.
Скрипка, повешенная в проходе и издающая звуки с помощью двух эффектных колб. Стенной самописец, посвящённый Пушкину и разбрызгивающий по поверхности холла струи чёрной краски, постепенно превращая эту стену во фреску стиля абстрактного экспрессионизма (ещё не Поллок, но уже не Мазервелл).
Всё это, разумеется, работает с немецкой точностью: бинокли, расставленные внутри размотанных киноплёнок прилежно крутятся вокруг своей оси и тогда между двух электродов, подвешенных под потолком, пробегает искра. Стальная игла, символизирующая пчелу, оплодотворяет механический цветок.
Сухие деревья, окружённые подвижными округлыми зеркалами и постоянно двигающимися линзами, дают роскошные, ползучие тени. То деревьев, то солнечных пятен, то расплывчатых клякс, а то вполне конкретных солнечных зайчиков.
Эти «Блуждающие огни» самая эффектная работа выставки, претендующая на массу трактовок.
Мобилография выставки: http://paslen.livejournal.com/1687534.html
Но, самое главное, что она дико красива: перемещение линз, зеркал и стёкол, подсвеченных фонарями, каждое мгновение даёт новую конфигурацию теней, которая запрограммирована таким образом, чтобы не повторяться.
Звучит тревожнаямедитативная музыка Хейдена Чисхольма. Блуждая между установок, сочетающих мумифицированные останки живых деревьев и остова со стекляшками, замечаешь вмонтированные в основания стоек черепа. А затем и обувь, стоящую у некоторых из берёз.
Всё это отсылает то ли к бирнамскому лесу из «Макбета» то ли, что будет точнее, к «Вальпургиевой ночи» из первой (во второй есть ведь тоже) части «Фауста» (Хорн не чужда академизма: каждая вторая ее работа к кому-нибудь да и отсылает).
Блуждающий огонёк
Мне изменить придётся вам в угоду,
Мой лёгкий нрав и всю мою природу.
И вкривь, и вкось блуждать привыкли мы.
Мефистофель
Эге! Ты - человека подражатель?
Во имя чёрта - марш вперёд, приятель,
Не то - тебя задую я сейчас!
Блуждающий огонёк
Я вижу, вы хозяин здесь; для вас
Всё сделать я готов, чтоб не сойти с дороги.
Но помните: гора от чар с ума сойдёт,
И если вас огонь блуждающий ведёт
То вы к нему не будьте слишком строги!
(в переводе Николая Холодковского)
Кстати, про снисхождение. Возле этой инсталляции (видимо, заметив как тщательно я её фотографирую) ко мне прицепилась смотрительница.
Скучающая, как водится, бабулька, объяснившая мне, что негоже им, немцам, объяснять нам про лагеря.
Сначала я даже не понял о чём её интерпретация.
- Про какие лагеря, - уточняю, - пионерские?
Она говорит, мол, ну, как же вы не понимаете, концентрационные конечно: видите черепа?
- А причём же тут они?
- А при том, что негоже им, немцам, нам про лагеря напоминать. Мы и без них всё помним.
Пришлось объяснить тетушке про суть ботвы. Разницу интерпретаций и прочие коммуникативные аттракционы.
Видно было, впрочем, что она не хочет меня понимать. Причём, из принципиальных соображений.
Или же просто ошалев от избыточной медитативности (походи-ка тут часок-другой), брызгающей в разные стороны предумышленной суггестией.
На выходе из зала я столкнулся лицом к лицу с Дмитрием Гутовым, в воздушных работах которого (инсталляции из летающих под небом воланчиков, закреплённых на как бы невидимых лесках; нот, зависающих в воздухе; стрел, пущенных в разные стороны - фотографии всех этих акций как раз в это же самое время висят на четвёртом этаже филиала ММСИ в Ермолаевском переулке) влияние Ребекки Хорн можно отметить едва ли не как одно из самых что ни на есть очевидных.
В пролётах между этажами поднимается (а затем опускается) распахиваясь, а после сжимаясь чемодан беглеца. Стальной шест, на котором он закреплен, почему-то напомнил мне о стриптизе.
Разговор со смотрительницей, похожей на призрака в заповедном лесу, а затем и Гутов, вернули меня к русской повестке дня: последнее время я немного думаю об отставании отечественных исторических циклов от средне-цивилизационной температуры по больнице.
Искусство в этом смысле даёт такие подсказки и проводит такие аналогии, что закачаешься как то самое блуждающее дерево.
То, что в художественной Европе носили в 90-х, привозится в главный хипстерский музей только сейчас, предъявляя в качестве модной новинки двоюродные изводы сюрреализма, поженившегося с политкорректным кинетизмом в духе Тэнгли (впрочем, уже видеодокументализация перформансов Ребекки Хорн, показанная на последней Московской Биеннале отсылала к очевиднейшей авангардной архаике).
Мэтью Барни повезло больше: его видеофрески, без которых не было бы АЕСов, привезли на ММКФ значительно раньше.
А вот до Дженифер Стейнкамп нам ещё шагать да шагать, хотя в её случае для масштабной ретроспективы и привозить-то ничего не надо.