Фантомные роли
На открытие выставки Бориса Орлова в Третьяковку пришло много разного сиятельного народа. Однако, я обратил внимание на одну очень даже бодрую старушку в форменной, двухцветной, накидке. Её можно было принять за буфетчицу или полотёра, честно говоря, затрудняюсь представить чем она занимается в ГТГ на Крымском валу (помимо неё на вернисаже присутствовал и местный эмчээсник), но слушала она художника внимательнее журналистов и, тем более, состоятельных коллекционеров и функционеров. Стояла в стороне и слушала, пока Орлов проводил «виртуальный тур» по экспозиции.
После того, как рема иссякла, перейдя в кулуарное общение, старушка покинула благородное собрание, вернувшись к месту работы. Точнее, возвращаясь к нему через лестницу, ведущую прямо в отдел новейших течений, расположившихся под залом эксклюзивных проектов, проходя мимо чреду пустынных залов кинетистов, концептуалистов и младоконцептуалистов с ощущением честно выполненного дела: выставку посмотрела и поняла, художника дослушала до конца.
Так вышло, что я спускался и шёл к гардеробу следом за ней. Поэтому услышал, как в одном из залов этажом ниже её окружили взволнованные (sic!) смотрительницы пустых помещений, принявшиеся расспрашивать посетительницу вернисажа о том, что она видела. И, разумеется, как ей выставка.
Меня накрыла эта волна искренней и теплой (даже горячей) заинтересованности людей, прикованных к конкретному месту и, оттого, пропускающих важное для них событие. Разумеется, когда у них будет свободное от дежурства время, они составят собственное мнение об «Фантомных болях», но пока расспрашивают первого гонца только что открывшейся выставки. Самого первого свидетеля. Открылась ли? Как открылась? Хороша ли?
И тут моя старушка заговорила. В нескольких предложениях, лишённых аффекта и терминологической фени, разобрала постконцептуальную фазу творчества Орлова, с каждым прожитым годом все более и более внешне походящим на покойного Пригова.
Во всём этом беглом наблюдении меня поразило всё - сначала вернисажное соучастие старушки в леопардовых лосинах, столь отличное от великосветского рассеянного внимания, а после, может быть, даже больше этого, осмысленное ощущение собственной культурной миссии, с которым смотрительницы сидят по своим углам. Люди не могут относиться к своим занятиям как к пустому проведению времени: любой артистический пук требует от них осмысленности и вовлечённости.
Причём, почему-то мне даже кажется, что они (вкусы их, пристрастия) выше и лучше того искусства, что вокруг них отобрано и выставлено кураторами. Жертвы современного искусства или же победители его?
После того, как рема иссякла, перейдя в кулуарное общение, старушка покинула благородное собрание, вернувшись к месту работы. Точнее, возвращаясь к нему через лестницу, ведущую прямо в отдел новейших течений, расположившихся под залом эксклюзивных проектов, проходя мимо чреду пустынных залов кинетистов, концептуалистов и младоконцептуалистов с ощущением честно выполненного дела: выставку посмотрела и поняла, художника дослушала до конца.
Так вышло, что я спускался и шёл к гардеробу следом за ней. Поэтому услышал, как в одном из залов этажом ниже её окружили взволнованные (sic!) смотрительницы пустых помещений, принявшиеся расспрашивать посетительницу вернисажа о том, что она видела. И, разумеется, как ей выставка.
Меня накрыла эта волна искренней и теплой (даже горячей) заинтересованности людей, прикованных к конкретному месту и, оттого, пропускающих важное для них событие. Разумеется, когда у них будет свободное от дежурства время, они составят собственное мнение об «Фантомных болях», но пока расспрашивают первого гонца только что открывшейся выставки. Самого первого свидетеля. Открылась ли? Как открылась? Хороша ли?
И тут моя старушка заговорила. В нескольких предложениях, лишённых аффекта и терминологической фени, разобрала постконцептуальную фазу творчества Орлова, с каждым прожитым годом все более и более внешне походящим на покойного Пригова.
Во всём этом беглом наблюдении меня поразило всё - сначала вернисажное соучастие старушки в леопардовых лосинах, столь отличное от великосветского рассеянного внимания, а после, может быть, даже больше этого, осмысленное ощущение собственной культурной миссии, с которым смотрительницы сидят по своим углам. Люди не могут относиться к своим занятиям как к пустому проведению времени: любой артистический пук требует от них осмысленности и вовлечённости.
Причём, почему-то мне даже кажется, что они (вкусы их, пристрастия) выше и лучше того искусства, что вокруг них отобрано и выставлено кураторами. Жертвы современного искусства или же победители его?