Дружба народов на Зелёной ветке
Негр обнимается с девчонкой на задней площадке вагона метро. Не то, чтобы сугубо эротично и с вызовом, но, де, так держаться проще, удобнее. Плюс, конечно, конфетно-букетный период в самом разгаре и если переспали, то всегда пару раз. Обычная парочка без девиаций. Очевидно, студенты.
Девочка наша, невысокая, низкозадой посадки, с хвостиком, размалёвана. Негр высокий, стройный, губастый. В оранжевых ботинках. Она в него вцепилась как в кусок хлеба, мнёт ему пальто, точно привораживает, дорвалась.
Наблюдаю за народом, который не то, чтобы осуждает, но видит и фиксирует. Стреляет глазами. Мужичок, сидящий напротив, тетка в квадратных очках. Постоянно отводят взгляды. Если бы на месте негра был чел московской выпечки с челочкой и большими наушниками, никто бы и не заметил, а здесь - очевидное присутствие чужака, вторгшегося на приватную территорию столичного хлебосольства.
Полусвободно и, оттого, обозримо: никто не мешает обзору, все как на прострел. Ни одного гастарбайтера. Обычно в перегонах взгляды гуляют свободно, как ветер, а тут спотыкаются о студентов и на долю мгновения замирают. Точнее, подвисают. Далее автоматически включается работа извилин, мгновенно отражающаяся на лице, лишённом какой бы то ни было мимики.
Интересно видеть как активность внутренней жизни проступает на лице: через глаза, в основном - чем подспудных движений больше тем они подвижнее. Ощутимее. А больше движений - больше жизни, жизненного. То есть, человеческого и того, что мы ещё пока понимаем под этим.
На Белорусской ребята, взявшись за руки, выходят, оставляя после себя точно пустую нишу, которую они до этого занимали - так они были сцеплены в нечто единое (больше девушка, конечно же, повисшая на кавалере как на частной собственности, вдавившая в него весь свой темперамент и всё своё ожидание).
А когда двери за ними захлопываются - точно вода смыкается; точно ряска мгновенно восстанавливается из монохромной среды обитания, акцентированной однообразными гаджетами - планшетами, электронными читалками и телефончиками, которые теперь, когда никто не мешает, становятся заметнее своих хозяев.
Девочка наша, невысокая, низкозадой посадки, с хвостиком, размалёвана. Негр высокий, стройный, губастый. В оранжевых ботинках. Она в него вцепилась как в кусок хлеба, мнёт ему пальто, точно привораживает, дорвалась.
Наблюдаю за народом, который не то, чтобы осуждает, но видит и фиксирует. Стреляет глазами. Мужичок, сидящий напротив, тетка в квадратных очках. Постоянно отводят взгляды. Если бы на месте негра был чел московской выпечки с челочкой и большими наушниками, никто бы и не заметил, а здесь - очевидное присутствие чужака, вторгшегося на приватную территорию столичного хлебосольства.
Полусвободно и, оттого, обозримо: никто не мешает обзору, все как на прострел. Ни одного гастарбайтера. Обычно в перегонах взгляды гуляют свободно, как ветер, а тут спотыкаются о студентов и на долю мгновения замирают. Точнее, подвисают. Далее автоматически включается работа извилин, мгновенно отражающаяся на лице, лишённом какой бы то ни было мимики.
Интересно видеть как активность внутренней жизни проступает на лице: через глаза, в основном - чем подспудных движений больше тем они подвижнее. Ощутимее. А больше движений - больше жизни, жизненного. То есть, человеческого и того, что мы ещё пока понимаем под этим.
На Белорусской ребята, взявшись за руки, выходят, оставляя после себя точно пустую нишу, которую они до этого занимали - так они были сцеплены в нечто единое (больше девушка, конечно же, повисшая на кавалере как на частной собственности, вдавившая в него весь свой темперамент и всё своё ожидание).
А когда двери за ними захлопываются - точно вода смыкается; точно ряска мгновенно восстанавливается из монохромной среды обитания, акцентированной однообразными гаджетами - планшетами, электронными читалками и телефончиками, которые теперь, когда никто не мешает, становятся заметнее своих хозяев.