Светлана Анатольевна
На почту пошёл пораньше, чтобы миновать очереди (обычно тратишь больше часа, хотя где ещё можно разглядывать какое-то время фиксированное количество людей? Только в очереди почтового отделения), и точно - контора была пуста, только приёмщица Светлана Анатольевна с боковом окошке, тогда как на центральном табличка - «касса не работает».
Табличка меня смутила, так как это вполне может означать, что отделение сегодня работает только на выдачу, поэтому я и уточнил в боковом окошке можно ли сдать бандероли с книгами.
Светлану Анатольевну, женщину (не дама, не барышня, но именно женщина) между пятидесятью и шестидесятью (средней плотности [ширококостная]? очки с толстыми стёклами-лупами, следы сошедшей покраски на волосах, строгая униформа с бейджиком) мой вопрос рассердил: А я вас не устраиваю?
Сначала она спросила куда будем книги посылать, заграницу с ходу отвергла, на Урал согласилась, а потом до неё дошла суть моего вопроса и она разозлилась, мол, если она тут сидит, то почта работает, а иначе для чего она тут и пораньше на работу пришла (обручального кольца нет).
Я объяснил, что если «касса не работает», то возможны варианты и она, услышав рассудительное рассуждение, интеллигентный говор и отсутствие агрессии, тут же отыграла обратно - почта, вообще-то, место адское, поэтому любой посетитель воспринимается как потенциальная угроза: тем более, что люди идут постоянно, попадаются самые разные типы, к тому же все обязательно торопятся.
Почтовый процесс активно не совпадает с современными скоростями -машинерия осталась прежняя, советская ещё (марки клеим от руки), но добавились новые причиндалы - компьютерный учёт, электронная касса, постоянно сбоящий агрегат для считывания кодов. Обработка корреспонденции становится всё более кропотливой, а лишних лук нет - годами вижу одних и тех же работниц, стареющих вместе со мной и моими книгами.
Светлана Анатольевна - из них, тщательная, кропотливая, незаметная. В прошлый раз она призналась, что плохо видит, а затем схватила мою семикилограммовую посылку и побежала относить её в тамбур.
Вот и сейчас, прочитав адреса, она меня вспомнила и сказала тихим извинительным тоном, что книги, всё-таки, за границу можно, вот, вещи нельзя, а книги - пожалуйста, «вы ведь недавно у нас тоже какие-то книги за рубеж отправляли…»
Тут пришёл почтальон, заведующий выдачей денег - мужик предпенсионного возраста, сообщивший о забастовке таджикских дворников (накануне прошла информация, что им уже полгода не выплачивают те жалкие крохи, которые должны) и я увидел у Светланы Анатольевны новый коммуникативный затык.
Сначала она возмутилась, что таджики работать не хотят, так пусть едут к себе дворниками-то работать, а то демпингуют, понимаешь, расценки снижают, места занимают, из Рязани или Твери дворника уже не найдёшь. Активно, понимаешь, губят наш народ, который и такой и сякой и, понимаешь, пьющий. Если они сами-то не пьющие, то вот пусть у себя дома улицы метут.
Я хотел было у неё спросить о том кто губит наш народ, за исключением самого нашего народа, однако, вспомнив её реакцию на более нейтральную реплику про кассу, сдержался.
Подумал, что очень уж Светлана Анатольевна всё близко к сердцу принимает, ну, то есть, по виду она совершенно беззащитна перед новой информацией (радиоточка транслирует радио «Дача» и Игорь Корнелюк трясёт в ней своими кудрями: «Подожди, дожди, дожди, я оставил любовь позади…» За окнами светлеет) и только потом, чуть спустя, ставит барьер.
Про Рязань она повторила два раза, но потом извечная бабья жалостливость взяла вверх и она начала жалеть несчастных гастарбайтеров, доведённых до отчаянья - уж если они бастуют то тогда вообще швах.
Тут начался накапливаться молчаливый, переминающийся с ноги на ногу народ. Дамочка в резиновых сапогах попросила выдать ей бандероль из Парижа и пока я надписывал клеёнчатые конверты, Светлана Анатольевна пошла её искать, а найти-то и не может.
И я снова увидел, что она начала волноваться, чуть ли не до дрожи в руках, то ли за себя и свою репутацию, то ли за своё почтовое отделение и всю почту России, как человек ответственный и предельно собранный, серьёзный. А потом она нашла эту парижскую коробку, разрезав какой-то очередной транзитный мешок с подарками и я увидел как её тут же отпустило, как она внутренне обмякла, расслабилась. Вернулась в норму.
Пока она искала «почтовое отправление» («а я уже было начала сомневаться в своих способностях», гордо сказала она то ли себе, то ли резиновым сапожкам, надрезая горловину мешка) пискнула смска, сначала у мужика в драповом пальто, а затем у меня - очередное разводилово из, скорее всего, мест заключения (номер из Свердловской области, 8(902)2753231 уведомлял о списании с моего несуществующего счёта 13000 рублей). Сначала хотел ответить матерно, но понял, что тогда с меня снимут деньги (на то, видимо, и расчёт) и сдержался. Залёз в Интернет, пробил номер, и точно: жулики.
А Светлана Анатольевна всё продолжала и продолжала клеить на мои конверты марки - совсем как в прошлом и даже позапрошлом веке.
И я понял, как она скромна и застенчива до полной незаметности и незаменимости, что невозможно придумать ей ни прошлого, ни будущего, ни даже того, чем она занимается скоротечными зимними вечерами, когда возвращается после работы домой (почта работает до 20.00 и, как я сам неоднократно видел, очередь, требующая справедливости, задерживает закрытие), тем более, что вряд ли она живёт в СВАО (хотя всё может быть).
И что, на самом деле, мы все, более или менее, вот такие же, как она, намертво приклеенные к своему месту и образу жизни, до поры, до времени незаменимые, со своими коммуникативными и иными затыками. Простые люди. Прикол в том, что сейчас все люди «простые», то есть, находящиеся приблизительно в равных условиях - если не экономических, то общественно-политических и экзитенциальных-то уж точно. Такое у нас время - атомированного постмассового общества и без элит.
Морали не будет. Когда я вышел на улицу, уже совсем рассвело и я отправился фотографировать чёрные мешки с сухой листвой, которые десятками стоят за нашим домом: нынешняя осень вышла длинной и таджики замучались сгребать и утрамбовывать падалицу в пакеты.
А теперь, когда выпал снег, мешки накрыло и они стали напоминать пеньки, оставшиеся вместо деревьев.
Табличка меня смутила, так как это вполне может означать, что отделение сегодня работает только на выдачу, поэтому я и уточнил в боковом окошке можно ли сдать бандероли с книгами.
Светлану Анатольевну, женщину (не дама, не барышня, но именно женщина) между пятидесятью и шестидесятью (средней плотности [ширококостная]? очки с толстыми стёклами-лупами, следы сошедшей покраски на волосах, строгая униформа с бейджиком) мой вопрос рассердил: А я вас не устраиваю?
Сначала она спросила куда будем книги посылать, заграницу с ходу отвергла, на Урал согласилась, а потом до неё дошла суть моего вопроса и она разозлилась, мол, если она тут сидит, то почта работает, а иначе для чего она тут и пораньше на работу пришла (обручального кольца нет).
Я объяснил, что если «касса не работает», то возможны варианты и она, услышав рассудительное рассуждение, интеллигентный говор и отсутствие агрессии, тут же отыграла обратно - почта, вообще-то, место адское, поэтому любой посетитель воспринимается как потенциальная угроза: тем более, что люди идут постоянно, попадаются самые разные типы, к тому же все обязательно торопятся.
Почтовый процесс активно не совпадает с современными скоростями -машинерия осталась прежняя, советская ещё (марки клеим от руки), но добавились новые причиндалы - компьютерный учёт, электронная касса, постоянно сбоящий агрегат для считывания кодов. Обработка корреспонденции становится всё более кропотливой, а лишних лук нет - годами вижу одних и тех же работниц, стареющих вместе со мной и моими книгами.
Светлана Анатольевна - из них, тщательная, кропотливая, незаметная. В прошлый раз она призналась, что плохо видит, а затем схватила мою семикилограммовую посылку и побежала относить её в тамбур.
Вот и сейчас, прочитав адреса, она меня вспомнила и сказала тихим извинительным тоном, что книги, всё-таки, за границу можно, вот, вещи нельзя, а книги - пожалуйста, «вы ведь недавно у нас тоже какие-то книги за рубеж отправляли…»
Тут пришёл почтальон, заведующий выдачей денег - мужик предпенсионного возраста, сообщивший о забастовке таджикских дворников (накануне прошла информация, что им уже полгода не выплачивают те жалкие крохи, которые должны) и я увидел у Светланы Анатольевны новый коммуникативный затык.
Сначала она возмутилась, что таджики работать не хотят, так пусть едут к себе дворниками-то работать, а то демпингуют, понимаешь, расценки снижают, места занимают, из Рязани или Твери дворника уже не найдёшь. Активно, понимаешь, губят наш народ, который и такой и сякой и, понимаешь, пьющий. Если они сами-то не пьющие, то вот пусть у себя дома улицы метут.
Я хотел было у неё спросить о том кто губит наш народ, за исключением самого нашего народа, однако, вспомнив её реакцию на более нейтральную реплику про кассу, сдержался.
Подумал, что очень уж Светлана Анатольевна всё близко к сердцу принимает, ну, то есть, по виду она совершенно беззащитна перед новой информацией (радиоточка транслирует радио «Дача» и Игорь Корнелюк трясёт в ней своими кудрями: «Подожди, дожди, дожди, я оставил любовь позади…» За окнами светлеет) и только потом, чуть спустя, ставит барьер.
Про Рязань она повторила два раза, но потом извечная бабья жалостливость взяла вверх и она начала жалеть несчастных гастарбайтеров, доведённых до отчаянья - уж если они бастуют то тогда вообще швах.
Тут начался накапливаться молчаливый, переминающийся с ноги на ногу народ. Дамочка в резиновых сапогах попросила выдать ей бандероль из Парижа и пока я надписывал клеёнчатые конверты, Светлана Анатольевна пошла её искать, а найти-то и не может.
И я снова увидел, что она начала волноваться, чуть ли не до дрожи в руках, то ли за себя и свою репутацию, то ли за своё почтовое отделение и всю почту России, как человек ответственный и предельно собранный, серьёзный. А потом она нашла эту парижскую коробку, разрезав какой-то очередной транзитный мешок с подарками и я увидел как её тут же отпустило, как она внутренне обмякла, расслабилась. Вернулась в норму.
Пока она искала «почтовое отправление» («а я уже было начала сомневаться в своих способностях», гордо сказала она то ли себе, то ли резиновым сапожкам, надрезая горловину мешка) пискнула смска, сначала у мужика в драповом пальто, а затем у меня - очередное разводилово из, скорее всего, мест заключения (номер из Свердловской области, 8(902)2753231 уведомлял о списании с моего несуществующего счёта 13000 рублей). Сначала хотел ответить матерно, но понял, что тогда с меня снимут деньги (на то, видимо, и расчёт) и сдержался. Залёз в Интернет, пробил номер, и точно: жулики.
А Светлана Анатольевна всё продолжала и продолжала клеить на мои конверты марки - совсем как в прошлом и даже позапрошлом веке.
И я понял, как она скромна и застенчива до полной незаметности и незаменимости, что невозможно придумать ей ни прошлого, ни будущего, ни даже того, чем она занимается скоротечными зимними вечерами, когда возвращается после работы домой (почта работает до 20.00 и, как я сам неоднократно видел, очередь, требующая справедливости, задерживает закрытие), тем более, что вряд ли она живёт в СВАО (хотя всё может быть).
И что, на самом деле, мы все, более или менее, вот такие же, как она, намертво приклеенные к своему месту и образу жизни, до поры, до времени незаменимые, со своими коммуникативными и иными затыками. Простые люди. Прикол в том, что сейчас все люди «простые», то есть, находящиеся приблизительно в равных условиях - если не экономических, то общественно-политических и экзитенциальных-то уж точно. Такое у нас время - атомированного постмассового общества и без элит.
Морали не будет. Когда я вышел на улицу, уже совсем рассвело и я отправился фотографировать чёрные мешки с сухой листвой, которые десятками стоят за нашим домом: нынешняя осень вышла длинной и таджики замучались сгребать и утрамбовывать падалицу в пакеты.
А теперь, когда выпал снег, мешки накрыло и они стали напоминать пеньки, оставшиеся вместо деревьев.