"Новые художники" в ММСИ (в Ермолаевском, куратор Е. Андреева)
Если я всё правильно понял, что группа «Новых художников», собранная Тимуром Новиковым в конце 1982-го года («Митин журнал», вершинную институцию ленинградского культурного самосознания, создадут на два года позже) непосредственно предшествовала его же «Новой Академии» - то ли как антитезис, то ли как негатив…
«Академистов» недавно показывали в фонде «Екатерина» достаточно плотно - и эта работа Аркадия Ипполитова до сих пор кажется мне одним из лучших кураторских проектов последних лет, где счастливо сошлись несколько обстоятельств.
Во-первых, очевидный эстетический результат, который можно называть спорным, местечково-гламурным или каким угодно, но который, тем не менее, существует.
Во-вторых, Ипполитов весьма внимательно отнёсся к материалу, с которым работал, усиливая сильное и затушёвывая их многочисленные недостатки, выстраивая выставку таким образом, чтобы коммуникативный аттракцион развески зацепил любого, вне зависимости от качества представленного материала.
Ему, конечно, сильно помогла лоскутная аляповатость и цитатность «Новой Академии», её очевидная идеологичность (то есть, набор определённых, чётко проартикулированных воззрений и правил - выпуклая гендерная подкладка, пафос отщепенства и декоративная, кричащая яркость) и зрелищность, тогда как Екатерине Андреевой достались пациенты более проблемные и смурные.
Каждый из них, кто в лес, ко по дрова, тянет в свою сторону и объединение, скажем, рокеров и некрофилов (опять же, совсем ещё недавно обильно представленных в этих же самых залах Ермолаевского филиала) возможно на бытовой, а не эстетической платформе.
Поэтому от выставки у меня осталось сложное впечатление: сама по себе (кураторски) она хорошо придумана и сделана - ни на одном из этажей филиала в Ермолаевском нет суеты, красивая, акцентная развеска, помогающая экспонатам взаимодействовать друг с другом, дополняя и даже, порой объясняя.
Но сами экспонаты - гремучая смесь быстро устаревающих немецких «новых диких» и ещё более древней «Кобры» с отечественным застойным рукоделием, изобретающим дискурс на пустом месте по рекомендациям польских журналов - мне совершенно не глянулись.
Можно назвать их, как это сделала моя спутница, «одноразовыми», а можно «квартирными» (читай, кустарными) производными флэт-арта, более похожего на внятную, но самодеятельность.
Оппозиционности или андерграундности во всей этой неподнадзорности - минимум, так, ведь, она для нас и не самоцель; но и эстетической смелости тоже не так уж многовато - лучшее из представленного вполне себе представимо в евроремонтных интерьерах.
Несовершенство носителей (особенно в случаях с видео и выцветшими коллажами) не благородно старит материал, но указывает на его нарочитую временность, преходящесть - то, что украшало ленинградскую художественную утопию в её медленном дрейфе к более артикулированным практикам, имеет вид и смысл маленьких домашних радостей.
Вряд ли презумпция творения (всё, что сделано - сделано хорошо; всё золото, что блестит; всё, что блестит - автоматически интересно) сама по себе способна увлечь среднего зрителя, ничем питерскому арт-андерграунду не обязанного.
Кажется, это понимает и сам куратор, помещая на стены коридоров и лестничных клеток маленькие (не больше карандаша), вырезанные из бумаги произвольно группирующиеся человеческие фигурки - с одной стороны, близкие эстетике самодеятельного коллажа «новых диких», а, с другой, невольно указывающей на реальный размер выхлопа.
По всему выходит, что главным оказывается вопрос не качества и значения, но плотности среды обитания, что развивается, эволюционирует, порождая, в конечном счёте, нечто интересное. Оказывается, что сугубо художественная выставка может оказаться высказыванием и на совсем уже, казалось бы, отвлечённые, социологические какие-то темы, вроде того, что сколько усилий должно уйти в провинциальный перегной, прежде чем он породит нечто действительно интересное; и какова должна быть плотность среды, какими видами искусства эта среда должна подпитываться с тем, чтобы остаться в анналах.
Я ведь наблюдал массу провинциальных культурных объединений - литературных, художественных, театральных; подавляющее большинство из них, никем и ничем не скреплённое, разваливалось так и не набрав формы.
«Новым художникам» повезло сначала с городом, а, затем, с Тимуром Новиковым, воля которого и позволила претвориться бытовухе в нечто стоящее нынешней выставки.
Но, ведь, музей, вроде, и должен выдавать такие вот культурно-исторические экспозиции, посвящённые локальным явлениям прошлого - документировать, изучать и вводить в контекст, невзирая на то зрелищны они или нет.
И тут понимаешь ещё одну интересную закономерность: музеи, ведь, тоже бывают разные: одни из них скрупулезно изучают любую мелочь, делая малозрелищные, но важные в искусствоведческом смысле выставки; другие, вот как ММСИ, в основном используются как прокатные площадки для сменных выставок.
И здесь, следовательно, едва ли не автоматически включаются совершенно иные критерии восприятия - организм требует зрелищности или, как минимум, внятности высказывания.
Если представить гипотетический музей неофициальной ленинградской культуры, то нынешняя экспозиция в него легко вписывается, но если иметь ввиду конкретные культурные запросы современного человека, возникают некоторые сомнения…
Понятен интерес Русского Музея, в который Новиков слил отдал массивные архивы, понятны интересы как самих художников, заинтересованных в деньгах и респекте, так и коллекционеров, предоставивших экспонаты, а вот какой интерес должен водить по этим залам досужего зрителя?
Понятно, ведь, что есть выставочный план, что институции работают и что точно так же выпускаются спектакли и книги. Мы мало задумываемся о ритуальной стороне нашего потребления (в том числе и культурного), складывающегося в систему упадка с редкими вспышками сильных впечатлений.
В последнее время я пытаюсь сформулировать как дух города выражается через его культурную жизнь, через чреду постоянных событий, вынуждающих нас соучаствовать (ведь зачем-то я же собрался в ММСИ, дошёл, пришёл, посмотрел).
Ленинградская выставка, в этом смысле, вышла весьма московской.
Картинки с выставки: http://paslen.livejournal.com/1537802.html
«Академистов» недавно показывали в фонде «Екатерина» достаточно плотно - и эта работа Аркадия Ипполитова до сих пор кажется мне одним из лучших кураторских проектов последних лет, где счастливо сошлись несколько обстоятельств.
Во-первых, очевидный эстетический результат, который можно называть спорным, местечково-гламурным или каким угодно, но который, тем не менее, существует.
Во-вторых, Ипполитов весьма внимательно отнёсся к материалу, с которым работал, усиливая сильное и затушёвывая их многочисленные недостатки, выстраивая выставку таким образом, чтобы коммуникативный аттракцион развески зацепил любого, вне зависимости от качества представленного материала.
Ему, конечно, сильно помогла лоскутная аляповатость и цитатность «Новой Академии», её очевидная идеологичность (то есть, набор определённых, чётко проартикулированных воззрений и правил - выпуклая гендерная подкладка, пафос отщепенства и декоративная, кричащая яркость) и зрелищность, тогда как Екатерине Андреевой достались пациенты более проблемные и смурные.
Каждый из них, кто в лес, ко по дрова, тянет в свою сторону и объединение, скажем, рокеров и некрофилов (опять же, совсем ещё недавно обильно представленных в этих же самых залах Ермолаевского филиала) возможно на бытовой, а не эстетической платформе.
Поэтому от выставки у меня осталось сложное впечатление: сама по себе (кураторски) она хорошо придумана и сделана - ни на одном из этажей филиала в Ермолаевском нет суеты, красивая, акцентная развеска, помогающая экспонатам взаимодействовать друг с другом, дополняя и даже, порой объясняя.
Но сами экспонаты - гремучая смесь быстро устаревающих немецких «новых диких» и ещё более древней «Кобры» с отечественным застойным рукоделием, изобретающим дискурс на пустом месте по рекомендациям польских журналов - мне совершенно не глянулись.
Можно назвать их, как это сделала моя спутница, «одноразовыми», а можно «квартирными» (читай, кустарными) производными флэт-арта, более похожего на внятную, но самодеятельность.
Оппозиционности или андерграундности во всей этой неподнадзорности - минимум, так, ведь, она для нас и не самоцель; но и эстетической смелости тоже не так уж многовато - лучшее из представленного вполне себе представимо в евроремонтных интерьерах.
Несовершенство носителей (особенно в случаях с видео и выцветшими коллажами) не благородно старит материал, но указывает на его нарочитую временность, преходящесть - то, что украшало ленинградскую художественную утопию в её медленном дрейфе к более артикулированным практикам, имеет вид и смысл маленьких домашних радостей.
Вряд ли презумпция творения (всё, что сделано - сделано хорошо; всё золото, что блестит; всё, что блестит - автоматически интересно) сама по себе способна увлечь среднего зрителя, ничем питерскому арт-андерграунду не обязанного.
Кажется, это понимает и сам куратор, помещая на стены коридоров и лестничных клеток маленькие (не больше карандаша), вырезанные из бумаги произвольно группирующиеся человеческие фигурки - с одной стороны, близкие эстетике самодеятельного коллажа «новых диких», а, с другой, невольно указывающей на реальный размер выхлопа.
По всему выходит, что главным оказывается вопрос не качества и значения, но плотности среды обитания, что развивается, эволюционирует, порождая, в конечном счёте, нечто интересное. Оказывается, что сугубо художественная выставка может оказаться высказыванием и на совсем уже, казалось бы, отвлечённые, социологические какие-то темы, вроде того, что сколько усилий должно уйти в провинциальный перегной, прежде чем он породит нечто действительно интересное; и какова должна быть плотность среды, какими видами искусства эта среда должна подпитываться с тем, чтобы остаться в анналах.
Я ведь наблюдал массу провинциальных культурных объединений - литературных, художественных, театральных; подавляющее большинство из них, никем и ничем не скреплённое, разваливалось так и не набрав формы.
«Новым художникам» повезло сначала с городом, а, затем, с Тимуром Новиковым, воля которого и позволила претвориться бытовухе в нечто стоящее нынешней выставки.
Но, ведь, музей, вроде, и должен выдавать такие вот культурно-исторические экспозиции, посвящённые локальным явлениям прошлого - документировать, изучать и вводить в контекст, невзирая на то зрелищны они или нет.
И тут понимаешь ещё одну интересную закономерность: музеи, ведь, тоже бывают разные: одни из них скрупулезно изучают любую мелочь, делая малозрелищные, но важные в искусствоведческом смысле выставки; другие, вот как ММСИ, в основном используются как прокатные площадки для сменных выставок.
И здесь, следовательно, едва ли не автоматически включаются совершенно иные критерии восприятия - организм требует зрелищности или, как минимум, внятности высказывания.
Если представить гипотетический музей неофициальной ленинградской культуры, то нынешняя экспозиция в него легко вписывается, но если иметь ввиду конкретные культурные запросы современного человека, возникают некоторые сомнения…
Понятен интерес Русского Музея, в который Новиков слил отдал массивные архивы, понятны интересы как самих художников, заинтересованных в деньгах и респекте, так и коллекционеров, предоставивших экспонаты, а вот какой интерес должен водить по этим залам досужего зрителя?
Понятно, ведь, что есть выставочный план, что институции работают и что точно так же выпускаются спектакли и книги. Мы мало задумываемся о ритуальной стороне нашего потребления (в том числе и культурного), складывающегося в систему упадка с редкими вспышками сильных впечатлений.
В последнее время я пытаюсь сформулировать как дух города выражается через его культурную жизнь, через чреду постоянных событий, вынуждающих нас соучаствовать (ведь зачем-то я же собрался в ММСИ, дошёл, пришёл, посмотрел).
Ленинградская выставка, в этом смысле, вышла весьма московской.
Картинки с выставки: http://paslen.livejournal.com/1537802.html