Письма Мопассана
После писем Флобера было логично прочитать письма Мопассана, которого Гюстав знал с раннего детства и пестовал до самой могилы; не только ставил ему руку и просвещал, но и ввёл в круги писательской элиты, для которой Ги стал «сыном полка».
К Золя, Гонкуру, Тургеневу и многим другим Мопассан обращался просто и со вкусом - «Здравствуй, учитель», что не могло не льстить мэтрам, вместе с Флобером принимавшим активное участие в жизни новеллиста.
Кроме того, жизнь Флобера весьма эффектно обрывается в самый пик нападок и преследований на молодого писателя, грозивших ему судом; ну, или, Мопассан грозил кому-то судом - честно говоря, к концу последнего тома его собрания сочинений 1958 года, прочитанного за одну ночь, я несколько запутался, так как судился Мопассан постоянно, неожиданно вкусив пользу от этого дела когда на одно из его стихотворений подали в суд, обвинив в безнравственности.
И тогда Ги попросил Гюстава, чтобы тот вступился за него и написал открытое письмо, как человек, которого самого преследовали подобными обвинениями после выхода «Госпожи Бовари», чуть позже повсеместной признанной шедевром.
Флобер вступился и дело закрыли, но параллельно Мопассан просил наставника помочь ему поменять место работы - из морского министерства, где он занят от утра и до ночи столь плотно, что практически не остаётся времени для работы (то есть для письма), он просит перевести его в министерство просвещения и культуры, где царит более располагающая гуманитарная и гуманистическая, как ему кажется, обстановка.
Мопассан просит об этом постоянно и настойчиво, жалостливо и интриганисто, описывая ужасы своего существования и просит свою мама (именно её родной брат и дружил с Флобером) написать Флоберу трогательное письмо, преувеличив тяготы морской службы.
Вообще, если писать о жизни Мопассана, то следует сочинять её со стороны этой женщины, страдавшей от солитера, но пережившей обоих своих сыновей и вообще всех родственников и знакомых - так что вполне понятно, что больше всего писем Ги пишет именно ей.
Первое письмо пишет 14-летний мальчик, который уже чего-то хочет добиться от матушки и, поэтому, отчаянно интригует, дальше манипуляции в письмах его будут только нарастать - Мопассан просит, требует, умоляет, шепчет и кричит десяткам окружавших его людей, издателей, а так же тех, кто, подобно мотылькам, летел на огонь его славы…
…Но когда Флобер добивается для него места в министерстве просвещения, хрен оказывается не слаще редьки и Мопассан продолжает ныть как ему там хреново, выкраивая время на писанину вплоть до выхода «Пышки», после которой (в районе тридцатилетия) он начинает жить с литературных заработков - так как Флобер, опять же по его просьбе, пишем массу рекомендательных писем издателям, которые то не хотят публиковать томик его дебютных стихов, а то тянут с его публикацией.
Для того, чтобы существовать на деньги от писанины, приходится много работать, съедая всё время и весь свой мозг - в то же самое время у Мопассана начинает резко ухудшаться зрение, а хорошим здоровьем он вообще никогда не блистал.
Жалобы на всевозможные отклонения и расстройства начинаются лет этак в 28, постоянно обрастая новыми подробностями, которые Мопассан мужественно преодолевает.
Проблемы со здоровьем нарастают вместе с количеством шаловливых писем всевозможным женщинам, целью которых, очевидно, являются вполне винные плотские утехи (взаимозависимость двух этих сторон личности очевидна), а так же вместе с беспокойством за здоровье матушки, которая хронически неважно себя чувствует - из-за чего понимаешь, что тема нездоровья окружала Мопассана с раннего детства и была усвоена им сколь бессознательно, столь и бесповоротно, как одна из самых магистральных тем жизни. (Повторяемость тем и развитие сюжетов, когда последующие письма подхватывают то или иное событие, продолжая комментировать его in progress, редкая удача и редкое качество эпистолярных нарративов мало кем реализованных; я имею ввиду именно событийный ряд, а не набор idée fixe, выкрашивающих корпус писательских писем в один метацвет…
Мопассан в числе таких последовательных рассказчиков, что делает его письма захватывающим и, пожалуй, главным свидетельством о жизни для всех интересующихся - тот случай, когда ЖЗЛ не особенно нужен
Последний том его собрания сочинений имеет законченный вид с весьма отчётливо проступающей внутренней структурой - от первого юношеского письма и вплоть до последнего, фиксирующего жуткие подробности медленно нарастающей агонии: «Я безусловно погиб. Я в состоянии агонии, у меня размягчение мозга, происшедшее от промывания соленой водой носовой полости. В мозгу произошла ферментация соли, и каждую ночь мой мозг вытекает через нос и рот в виде клейкой массы… Это неминуемая смерть, и я сошёл с ума. Моя голова мелет вздор. Прощайте, друг, вы не увидите меня больше…»
Если последней фразой последнего письма Флобера было дежурное - «Увидимся в начале будущей недели», обращённое, кстати, к Мопассану, то в законченности эпистолярия ученик очевидно превзошёл учителя).
Тем таких, кстати, у него, как и у Флобера, в письмах не слишком много - и если отбросить достаточно большое количество деловой переписки (Мопассан въедливо обсуждает каждый су) и послания незнакомкам (одной из них оказывается М. Башкирцева), останется корпус писем матери и Флоберу.
Ну, и Золя, о котором он злословит за глаза буквально в соседнем послании...
В них не очень много о литературе, как это было у Флобера, в них всё больше «про дела», то есть, про устройство своей карьеры и интриги, непосредственных впечатлений и рассуждений мало.
Да, отдельно стоит отметить такой эпистолярный поджанр как отклик на присланную книгу - видимо, у писателей этого времени и этого круга было принято обносить коллег своими новинками и Мопассан крайне быстро вырабатывает универсальный подход к откликам такого рода - многозанятый, очевидно, он писал их на бегу; оттого они так неконкретны.
Порой, невозможно понять читал ли он рецензируемый текст или нет, хотя иногда, крайне редко, по одной или двум деталям видно, что читал, но и этому не особо веришь после того, как натыкаешься на просьбу матери «приготовься перечитать побыстрей основные романы Тургенева и посылай мне по мере прочтения каждого резюме в 25 - 30 строк…»
Так что мне эти небольшие послания, с их обтекаемыми формулировками и восклицательными знаками (каждый раз читаемое произведение оказывается вершиной творчества мопассановского корреспондента) напомнили приветственные приветствия, которые анонимные спичрайтеры пишут от лица глав государств как отклики на события, которые никому не интересны и не нужны.
На его фоне Флобер выглядит заоблачным олимпийцем, стоящим в картинной классицистической позе а la Расин; живым памятником чистому и высокому Искусству, тогда как очевидно, что Мопассан - писатель нового времени и новой формации, выращивающий сюжеты на скрещении литературы и журналистики.
Малоприятный, короче, тип и совершенно не мачистый: до этих писем он казался мне едва ли не Хемингуэем XIX века (впрочем, чем дальше тем всё сильней и сильней у Эрнста нашего Калиманжарского возникают пробоины в том, что ещё совсем недавно было принято называть «мужественностью»), а после писем предстаёт человек неправильной какой-то мизантропии, скрывающийся от людей на яхте «Милый друг».
Самой точной, в этом смысле, мне кажется автохарактеристика, которой Мопассан пытался отделаться от очередной богатой русской девушки, попросившей его о знакомстве.
Письмо это, написанное примерно за месяц до "смерти" [ума] (и, кстати, последнее «личное» письмо, лишённое деловых или переговорных подробностей с издателями и адвокатами; последнее письмо сына своей матери было написано много раньше - двумя месяцами раньше. Точнее, это было даже не письмо, но телеграмма), разумеется, не лишено рисовки поп-идола, дела которого во всех смыслах плохи: Мопассан понимает, что умирает и, тем не менее, обменивается с г-жой Богдановой тремя письмами, самое объёмное из которых - последнее (глаза Мопассана уже почти не видят, книги ему читает слуга).
«Я стараюсь никому не показывать свою жизнь, и никто её не знает. Я скептик, отшельник и дикарь. Я работаю - и только, и живу так уединённо, что по месяцам одной лишь матери известно, где я нахожусь. Никто обо мне ничего не знает. Я слыву в Париже непонятным, загадочным человеком, я связан только с несколькими учёными, ибо обожаю науку, и с несколькими художниками, которыми восхищаюсь; я друг нескольких женщин, быть может, самых умных на свете, но они разделяют мои взгляды, то есть живут в известном пренебрежении к жизни и к свету, взирая на них с любопытством, но оставаясь чуждыми всему, что люди обычно ценят.
Я порвал со всеми писателями, которые выслеживают человека, видя в нём прототип для своих романов. Я на порог к себе не пускаю журналистов, я запретил писать о себе. Во всех напечатанных обо мне статьях нет ни слова правды. Я разрешаю говорить только о своих книгах.
Я дважды отказался от ордена Почётного легиона, а в прошлом году от избрания меня в Академию, ибо хочу быть свободным от всяких пут, от всяких обязанностей и не дорожить ничем не свете, кроме работы. Я ответил мадмуазель Башкирцевой, это правда, но так и не захотел с ней встретиться. Она написала мне, что добьётся своего; я уехал в Африку, написав ей, что с меня довольно этой переписки. После этого она умерла, и, таким образом, я с нею не познакомился. У её матери имеется десяток писем, адресованных мне, но не посланных. Я не захотел прочесть их, несмотря на самые настойчивые просьбы.
Я почти всегда живу на борту своей яхты, чтобы ни с кем не общаться. Я бываю в Париже лишь для того, чтобы наблюдать, как живут другие, и собирать нужную мне документацию…»
Неоднозначный Мопассан не лукавит - он действительно запрещал публикацию своих фотографий (и даже инициировал судебной процесс против журнала, опубликовавшего гравюру с его фотографии, но не дожил до его окончания - в этом, кстати, он похож на Флобера, который был категорически даже против любых иллюстраций своих произведений), как и инсценировку своих романов.
Он действительно и последовательно (тоже, как ученик Флобера) отказывался от формальных почестей и публичности, неоднократно повторяя без видимого лукавства, что личная жизнь - это личная жизнь, публике принадлежат тексты писателя, а не он сам, требуя от своих друзей уничтожения своих писем.
Возможно, именно поэтому корпус мопассановских писем неполон и односторонен, что хорошо для чтения, но плохо для изучения реалий его жизни.
Возможно, именно поэтому любовная переписка Мопассана нам недоступна; хотя, кажется, жалеть там особенно не о чем: те немногие любовные записочки его, обнародованные в последнем томе с/с особенной изощрённостью не блещут и написаны механистически - не на лету, но на бегу.
Совсем как отклики на чужие книги.
И последний миф, который развеивают, насколько они это могут, письма: Мопассан умер не от сифилиса.
То есть, вероятно, он у него был в юности, но дальше не проявлялся. Мопассан страдал от разнообразных форм ревматизма и многочисленных невралгий, связывавших его желудок и состояние кожи с уровнем зрения и болью в зубах.
Изношенность организма была так же следствием хронической усталости, и, как следствие, непреходящей неврастении.
Все это он дотошно описывает матери, своему самому близкому человеку, стенографируя заключения многочисленных медицинских светил.
Бунин «Смерть Мопассана»: http://lib.rus.ec/b/238538/read