В поисках утраченного Эрмитажа
Кем бы ты не представлял себя или его, всё, тем или иным боком, окажется в «тему, тем более, если хоть как-то задействованы ощущения бесконечности - будь ты хоть Ионой во чреве кита или же Левиафаном внутри Левиафана, скользящим по системам гладкомышечного кишечника, набитого полипами исторических изображений etc.
Эрмитаж - это же Ватикан, музей внутри города, который, в свою очередь находится внутри города-музея; конечно, музей в качестве смыслового, географического и метафизического центра это перебор, однако, лучше Эрмитаж, нежели Кремль, который, вроде бы тоже играет в странную игру открытости-закрытости горожанам, но как-то совсем уже режимно (читай, мертвенно), то есть, непонятно.
Теократия, владеющая умозрительным миром смотрителей чужих сновидений (а, что, вполне нормальное, полноценное основание для основания то ли партии, то ли религии нового типа).
И странно, что никто ещё не догадался обряжать эрмитажных котов в форму гвардейцев или же вручать вечно сонной охране алебарды вместо мобильников.
Там же ещё всё время, пока идёшь и смотришь, такое ощущение, что помещения эти до сих пор отапливаются дровами и освещаются свечами: другое качество жизненных ощущений, отличающих блюда, приготовленные на открытом огне от разогретых в микроволновке.
Я даже не про аутентичность, но, скорее, особость этого самого продвижения, которое, зал за залом, обволакивает тебя настойчивостью капустных листьев, внутри которых кочерыжка - ты сам.
Хотя есть разумеется и «копоть», но только не буквальная, хотя и фактически оседающая на стены и по углам, но, что ли, энергетическая или, как ещё недавно сказали бы, духовная - экранирующая и отражающая все те эманации, что вырабатываются умозрительными органами всех тех людей, которые здесь были, но после своего визита перестали быть умозрительными; точнее, они здесь так и остались своими лучевыми, что ли, отделениями.
Как если стены - пористая губка, впитывающая всё напрочь или же обратка нашей собственной восприимчивости, впрочем, куда более ограниченной по амплитуде, нежели внутренняя архитектура бывших покоев.
Да, пожалуй, несмотря на сжатость (и зажатость - или же окаменелость), относительно Лувра, в Эрмитаже необходимы несколько входов, в том числе и со стороны, скажем, Зимней Канавки, поскольку посещение Зимнего расхолаживает.
Посещение покоев - это совершенно другое и про другое; сам характер пространств настраивает на совсем иной характер восприятия, который затем сложно изменить и сфокусировать, переключить от рассмотрения всей интерьерной красоты в целом на какие-то локальные прелести отдельных картин.
Зимний ловит внимание в западню, выбраться из которой практически невозможно - все нерастраченные, накопленные и намоленные силы, всё-таки, остаются здесь, в светлой и просторной анфиладе, брызжущей декоративным изобилием.
И, несмотря на то, что это одна треть, а то и одна четвёртая, основные суммы посетители оставляют здесь, сохраняя на все прочие коллекции (которые, на самом деле, и есть главное за чем они сюда якобы приходят) медяки сдачи, поскоблённые по сусекам остатки, которые, хотя и сладки, но уже окончательно неусваеваемы.
Зимний превращает посещение в светский раут, в проход сквозь, превращающий смотрение картин в скольжение, проходящего мимо, когда движение важнее остановок, становящихся всё более и более формальными.
Холодными.
Сам Эрмитаж начинается с итальянской живописи, с залов Леонардо и Рафаэля (с лёгким заступом, конечно же, в кватроченто), где декоративная избыточность встречается с внутренней, в пучок сжатой силой артефактов, ну, и разбивается о них.
И то - что это за экспозиционное решение-то такое (впрочем, понятно почему и откуда взявшееся: самой логикой истории искусств продиктованное) начинать с глобального наступления, с, так сказать, вершин, которые более уже никогда не будут преодолены (побиты).
В этих помещениях окна слегка затемнены розовато-голубой плёнкой, призванной защитить Мартини и Боттичелли от выгорания (из-за чего слегка подкрашенная Нева становится чуть-чуть Летой), хотя, скорее всего, всё иначе - это ренессансные сгустки дают во вне столь густой след, что, вот же, город и вид на Васильевский, на Петропавловскую, необходимо обезопасить.
И если главное - всё же проход, то посещение автоматом становится не про живопись, мелькающую видами за окном поезда, но про логику движения, в том числе и цивилизационного, про наблюдение за изменениями, читай, за историей, которая собирает нынешнее (итоговое) сознание из пазлов прошлого.
Начиная, разумеется с итальянцев, ты видишь как дух, подобно солнечному зайчику, перебегал с одной стороны улицы на другую, с ветки на ветку, вспыхивая то в Испании (совсем как-то рядом, и географически и экспозиционно), то в Голландии, то в Германии, а то и во Фландрии.
Больше всего, разумеется, французов (ну, так положено) разложенных то рядом с англичанами в дворцовых покоях, а то забиваемых под самые колосники на третьем, но это, ведь, уже не живопись, но, скорее, литература, сначала поиски новых ракурсов (тем, жестов, техник и их сочетаний), затем - новых средств выразительности и выражения (вырождения).
Такие музеи следовало бы называть не художественными, но естественно-научными: картины выполняют здесь роль иллюстративного материала, призванного что-то там обозначить, показать, выявить даже и несмотря на отрывочность и обрывистость на которую это высказывание обрекают особенности коллекционирования (то есть, складывания и складирования коллекций).
Выедая воздух, наработанный творениями за ночь (уж не знаю, как они, без отпуска, успевают восстанавливаться; хватает ли санитарных и выходных дней), рядом с группами китайских туристов, спохватываюсь - зачем им Гекуба?
И, раз уж я ничем от них, по малому счёту и большой нужде, не отличаюсь, зачем оно мне?
Что это за уроки ласки мозжечка, посредством сетчатки, на которой запечатлеваются не сами картины (цветовые и композиционные решения), но следы переживаний, что они вызывают?
Я вижу как они мгновенно вызревают, вызванные определёнными (неопределяемыми) наборами воздействий, чтобы затем запуститься внутрь извилин, вырабатывающих вещество памяти.
И там, в закоулках лабиринтов, кстати, похожих устройством на эрмитажный кишечник, среди других импульсов аминокислот и вспышек их в виде полых подобий однажды увиденных картин (там, внутри они похожи на бестелесные, в хламидах, убегающие фигуры второго плана, которые Тинторетто так любит изображать несколькими касаниями кисти) они так и живут, группируясь и перегруппировываясь в бесконечные цепочки преображений.
Оттого-то, вероятно, так и важно переживание пространства (его выкликание и формулирование его в вербале), что, с избытком накопленное, оно то ли толкает, то ли выталкивает на качественно иной уровень - вот только как объяснить [передать] - чего?
Уж не для проистекания ли внутреннего же самостояния, подобно Индиане Джонсу, несущегося по многоуровневому тоннелю таинственной пещеры прямо к внутренним озёрам отчаянной непрозрачности с площадками по краям, созданными специально для сталактитов и сталагмитов; с внезапными порталами и многоступенчатыми арками в духе пиранезевских «Карцеров» (ну, или «Темниц»)?
Всё-таки, музыка, вибрирующая и проносящаяся, сквозняком, от уха до уха, мимо долей, есть нечто внеположенное внутреннему устройству. Наше восприятие она задевает по касательной.
Литература (неважно, при этом, столпотворение ли то огненных буковиц или оживших, движущихся картин) действует избирательнее и хитрее, забираясь туда, куда ничто уже не доберётся; но, тем не менее, её участь - быть сырьём и готовить когда качественные, а когда количественные изменения сознания.
Звучание посещает тебя как любовь, как страсть, как болезнь или же лихорадка; как повышенная температура.
Кино забирает тебя от тебя, возвращая сознание в сознание изжеванном и помятом виде.
Живопись же (как и прочие, пластические виды искусства, вплоть до архитектуры, существующие в единичных экземплярах и закреплённые почти всегда за конкретными местами обитания) в этом ряду более похожа даже не на театр (здесь и сейчас), но на припадочное курение, акт которого на наших глазах распадается на пыль и пепел, смолой оседающий на стенках изнанки.
Просто иначе её не вынести, точнее, не унести с собой; существует лишь один способ сохранить виденное в памяти - самому стать для него рамой.
Самому стать музеем, в котором, как известно самое главное - коллекции, а не концепции.
Генеральный штаб, Дворцовая площадь: http://paslen.livejournal.com/1404206.html
Зимний дворец, Зимняя канавка: http://paslen.livejournal.com/1403900.html
Эрмитажный люд-1: http://paslen.livejournal.com/1402868.html
Эрмитажный люд-2: http://paslen.livejournal.com/1403357.html
Зимний. Атланты. Покои. Иорданская лестница. Лоджии Рафаэля. Висячий сад. Павильонный зал: http://paslen.livejournal.com/1402174.html
Зал Рембрандта: http://paslen.livejournal.com/1401803.html
Эрмитажные шедевры, залы и экспонаты: http://paslen.livejournal.com/1400928.html
Окна Эрмитажа: http://paslen.livejournal.com/1400514.html