Заметки о Русском [часть вторая]: камень без романа
Я разделил заметки о ГРМ на две части для того, чтобы маркировать переход в Корпус Бенуа, начинал-то я в Михайловском дворце, но постепенно продвигался вглубь музейного комплекса, высматривая в окнах особенности Михайловского парка, который тоже, ведь, недавно реконструировали, точно так же, как и Летний сад.
Помимо этих двух территорий, ГРМ отошла часть Строгановского дворца (на прошлой неделе там открыли выставку шестидесятников-нонконформистов), Мраморного (определенного под Отдел новейших течений, призванного символизировать всё актуальное и продвинутое, тем более с коллекцией подарков герра Людвига во главе), а так же Интженерный замок, в котором сейчас проходит выставка картин Брюллова.
Так же, вывески "Русского музея" я видел на павильнах, стоящих возле одного из фасадов Инженерного замка (того, где на фасаде высечен девиз с количеством букв, равных количеству прожитых Павлом лет, а так же стоит конный монумент деду от внука, сделанный Растрелли, и который Кононов считает одной из лучших в Европе конных статуй [уж всяко лучше "Медного всадника", "в котором уже дышит бидермайер..."], отменно, между прочим, отремонтированных...
Сейчас по пути ГРМ, вкладывающегося в экспансию и расползание по городу, превращающего уважаемую музейную институцию в что-то схожее с конторой элитной недвижимости, пошёл и ГМИИ, коллекции которого ещё более скудны и невыразительны.
Но ГРМ, хотя бы, достаются настоящие архитектурные памятники, которые реконструируются и покрываются позолотой ровно в той же степени (если где сколько прибудет то в другом месте столько же и убудет) в какой сердцевина комплекса дряхлеет и вымывается (кальцием из костей), покрываясь патиной запущенности, оторванности от насущных потребностей современного человека.
Достаточно на этих музейных бабулек посмотреть, громко (будто бы этим самым они хотят перекричать пластические мессиджи картин и скульптур) разговаривающих друг с другом в дверях; там, где граничат две подведомственные им территории.
Они в ГРМ совсем не такие, как в Эрмитаже, точно вторые ездят на таксо, а первые взяты непосредственно из троллейбуса (или даже автобуса); не говоря уже об окнах, вопиющих о чудовищной экологии в Ленинградской области.
По случаю жары, все они приоткрыты - квадратные форточки нижнего ряда с выставленными на улицу металлическими спицами, покрытыми печальной ржой; на эти подоконники странно садиться так, как они кажутся грязными не потому, что в Музее не убрано, но это та самая личная лишняя копоть, которую только в Эрмитаже умеют обернуть во благо и качество нового интеллектуального (точнее, интуитивного) вещества.
Собственно, я всё это знал (понимал) заранее, из воспоминаний о более ранних визитах (вот уж точно, ГРМ - одноразовый музей, исчерпываемый одиночным визитом, если уже даже мне хватило экскурсии тридцатилетней давности; хотя, разумеется, никто не мешает тебе завести и здесь пару-другую фавориток, любить которых всё равно как посещать любовниц), из-за чего сразу же и пошёл сюда со стороны Канала Грибоедова, в Корпус Бенуа, на веер временных выставок ( Нестерова и, разумеется, Лабаса), а всё остальное - «если только сил хватит…»
Оказалось оно всё такое маленькое, что сил хватило - и на Бенуа и на Михайловский и на возвращение обратно, чтобы сделать ещё один круг на месте, стартовав с врубелевской опушки, замыкающей циферблат-ХХ.
Кустодиев. Архипов. Малявин. Два зала Серова.
Тут снова идёшь против часовой, через дозированный модерн и, не менее дозированный декаданс (не очень, опять же, понятно почему символисты, типа Судейкина и Сапунова висят тут, но не вместе с Бенуа и Сомовым, что было бы более логичным) и неоклассику Яковлева и Шухаева, пока не выходишь на полшестого, откуда, как из низины самой что ни на есть низшей точки, начинается восхождение русского авангарда к высотам советского соцреализма.
Авангард, разумеется, и здесь открывается Ларионовым и Гончаровой (её больше, чем его), которых хватает на полтора зала с роскошным квартетом библейских фигур в центре, далее, по костакиевской программе, обязательный набор беспредметников, от Клюна до Поповой (по одной-две работёнки), пока Волга не разливается, заливая окоём, самым значительным из мною виденных, количеством работ Малевича.
Здесь, конечно, больше всего народа; стоят и сидят, вслушиваясь в аудиогиды, вглядываются, хотя картины эти предназначены бОльшей частью не для рассматривания, но для умозрения.
Хотя более поздний Малевич, которого тут тоже достаточно, с пустыми овалами голов без лиц вполне чувственный, осязаемый, пластичный.
Даже и в сравнении с Филоновым, которого так много я тоже никогда ещё не видел.
Это два главных козыря ГРМ, демонстрируемых таким образом, чтобы было чем перед иностранцами гордиться.
Дальше несколько первостатейных шедевров Петрова-Водкина дают возможность перейти к блокаде, ВОВ («Оборона Сталинграда», «Фашист пролетел») и суровому стилю (Попков, Андросов), после чего начинается яркая мельтешня левого МОСХа с обязательными тетеньками-шестидесятницами-семидесятницами, типа Назаренко, Булгаковой и Нестеровой, после чего щепоть протоконцептуалистов, висящих лицом к площади с Врубелем.
Круг замкнулся. Скачкообразная кураторская логика очевидна.
Медленная развеска (по одной, максимум две картины на стену) и отсутствие Крымского, во всех смыслах, вала делает из ХХ века комикс в нескольких отмеренных главах.
Линейная логика Корпуса Бенуа утверждает три ХХ века в одном: во-первых, авангард, во-вторых, официальный соцреализм; в-третьих, неофициальный нон-конформизм.
Все они инкапсулируются вокруг отсутствующих центров и, как будто, между собой не связаны, но иллюстрируют тезис Ленина про одновременное наличие двух (а по факту, трёх) одномоментных культур, от шизофренической рас-стро-ен-нос-ти которой, отчего-то, ни у кого не болит голова.
Будем думать, что обилие новых территорий, парков, замков и дворцов позволит ГРМ со временем, победив изжогу и ажитацию, создать более полноценную, взвешенную и свободную от оптики нынешнего времени (суровый стиль это гуд, а Набалдян или Герасимов это фи-кака) экспозицию про прошлый век, который, ведь, в искусстве так и не закончился (в чём я лишний раз убедился посетив «Эрарта», совсем новый музей современного искусства на 29-ой линии Васильевского острова).
«Русский» и «русское» здесь определяется как «сюжетное», «связанное» и нарративно «очевидное», ибо проникнутое общественным пафосом; это не музей, но книжка с картинками, история в иллюстрациях с репродукциями неважного качества.
Шаг от литературы и литературщины в сторону и кураторский глаз начинает плавать и бояться собственной неочевидности - точно все эти непрозрачности могут существовать сами по себе, без изучения и описания.
И я ведь даже не про «второй авангард» и не про нон-конформистов думаю (не говоря уже о новейших течениях, куда собрался наведаться завтра), но про новое качество, которое скопом должны давать все эти старые картины, висящие созвездьями в сквозняке естественнонаучного подхода, более приемлемого в Планетарии.
Мы же, в конце концов, не картины выставляем, но основы идентичности, поэтому, ну, нельзя же так прямолинейненько!
Ну, то есть, я понял: Эрмитаж, за которым никому никогда не угнаться, это нам «расплата» за первенство ГТГ в области «балета», тогда как ГРМ - точно такой же почётный симулякр областного масштаба, как городской, по сути, ГМИИ.
Я тут не про соперничество двух столиц говорю (глупости-то какие), но по разорванность цельного, имеющего две главы и две головы, точней, два подголоска.
И оно всё безоценочно, да?
Главный вопрос (преобразования архитектурно-пространственных токов в осязаемые эстетические впечатления, побуждающие к активной чувственной и интеллектуальной деятельности) пока вынесем за скобки - зачем же, в самом деле, обобщать и говорить о чужих духовных потребностях, не до конца разобравшись в своих собственных? Тем более, что Питеру на роду, вероятно, написано, совмещать размах с приватностью, столичность с отсутствием дистанций и дистанцирования - так, когда идёшь по Питеру, кажется, что здесь всё близко, даже если оно и совсем не близко или же и вовсе дальше далёкого.
Я это понял ещё в свой позапрежний приезд, соизмерив место, где умирал Пушкин с непосредственной, можно сказать, близостью (руку протяни) к главным царским покоям - тем, где двор, там, где Штаб.
Там, где власть (в том числе и символическая).
В отличие от Москвы, это нестрашная столица, областная судьба которого создаёт внутри российского сознания (внутри тесного черепа) какие-то странные, отчётливо-безотчётные голограммы…
Однако, я слишком отвлекся [тема-то нескончаема]. Возможно, Эрмитаж - это и есть «небесный СПб», точно так же, как Третьяковка - есть главное «духовное измерение Москвы», тяговые, «коренные» места силы, большие самих себя.
Тогда как ГРМ и ГМИИ символически стеснены оковами материального - гипсовыми слепками, обломками потухших традиций хранения (никто же давным-давно не назначает в главные музеи Кунцкамеру или какую-нибудь Оружейную палату)…
В этот приезд, услышал фразеологизм "одноразовый туризм" - де, приехав, люди в СПб более не возвращаются.
Крайне русская история.
Помимо этих двух территорий, ГРМ отошла часть Строгановского дворца (на прошлой неделе там открыли выставку шестидесятников-нонконформистов), Мраморного (определенного под Отдел новейших течений, призванного символизировать всё актуальное и продвинутое, тем более с коллекцией подарков герра Людвига во главе), а так же Интженерный замок, в котором сейчас проходит выставка картин Брюллова.
Так же, вывески "Русского музея" я видел на павильнах, стоящих возле одного из фасадов Инженерного замка (того, где на фасаде высечен девиз с количеством букв, равных количеству прожитых Павлом лет, а так же стоит конный монумент деду от внука, сделанный Растрелли, и который Кононов считает одной из лучших в Европе конных статуй [уж всяко лучше "Медного всадника", "в котором уже дышит бидермайер..."], отменно, между прочим, отремонтированных...
Сейчас по пути ГРМ, вкладывающегося в экспансию и расползание по городу, превращающего уважаемую музейную институцию в что-то схожее с конторой элитной недвижимости, пошёл и ГМИИ, коллекции которого ещё более скудны и невыразительны.
Но ГРМ, хотя бы, достаются настоящие архитектурные памятники, которые реконструируются и покрываются позолотой ровно в той же степени (если где сколько прибудет то в другом месте столько же и убудет) в какой сердцевина комплекса дряхлеет и вымывается (кальцием из костей), покрываясь патиной запущенности, оторванности от насущных потребностей современного человека.
Достаточно на этих музейных бабулек посмотреть, громко (будто бы этим самым они хотят перекричать пластические мессиджи картин и скульптур) разговаривающих друг с другом в дверях; там, где граничат две подведомственные им территории.
Они в ГРМ совсем не такие, как в Эрмитаже, точно вторые ездят на таксо, а первые взяты непосредственно из троллейбуса (или даже автобуса); не говоря уже об окнах, вопиющих о чудовищной экологии в Ленинградской области.
По случаю жары, все они приоткрыты - квадратные форточки нижнего ряда с выставленными на улицу металлическими спицами, покрытыми печальной ржой; на эти подоконники странно садиться так, как они кажутся грязными не потому, что в Музее не убрано, но это та самая личная лишняя копоть, которую только в Эрмитаже умеют обернуть во благо и качество нового интеллектуального (точнее, интуитивного) вещества.
Собственно, я всё это знал (понимал) заранее, из воспоминаний о более ранних визитах (вот уж точно, ГРМ - одноразовый музей, исчерпываемый одиночным визитом, если уже даже мне хватило экскурсии тридцатилетней давности; хотя, разумеется, никто не мешает тебе завести и здесь пару-другую фавориток, любить которых всё равно как посещать любовниц), из-за чего сразу же и пошёл сюда со стороны Канала Грибоедова, в Корпус Бенуа, на веер временных выставок ( Нестерова и, разумеется, Лабаса), а всё остальное - «если только сил хватит…»
Оказалось оно всё такое маленькое, что сил хватило - и на Бенуа и на Михайловский и на возвращение обратно, чтобы сделать ещё один круг на месте, стартовав с врубелевской опушки, замыкающей циферблат-ХХ.
Кустодиев. Архипов. Малявин. Два зала Серова.
Тут снова идёшь против часовой, через дозированный модерн и, не менее дозированный декаданс (не очень, опять же, понятно почему символисты, типа Судейкина и Сапунова висят тут, но не вместе с Бенуа и Сомовым, что было бы более логичным) и неоклассику Яковлева и Шухаева, пока не выходишь на полшестого, откуда, как из низины самой что ни на есть низшей точки, начинается восхождение русского авангарда к высотам советского соцреализма.
Авангард, разумеется, и здесь открывается Ларионовым и Гончаровой (её больше, чем его), которых хватает на полтора зала с роскошным квартетом библейских фигур в центре, далее, по костакиевской программе, обязательный набор беспредметников, от Клюна до Поповой (по одной-две работёнки), пока Волга не разливается, заливая окоём, самым значительным из мною виденных, количеством работ Малевича.
Здесь, конечно, больше всего народа; стоят и сидят, вслушиваясь в аудиогиды, вглядываются, хотя картины эти предназначены бОльшей частью не для рассматривания, но для умозрения.
Хотя более поздний Малевич, которого тут тоже достаточно, с пустыми овалами голов без лиц вполне чувственный, осязаемый, пластичный.
Даже и в сравнении с Филоновым, которого так много я тоже никогда ещё не видел.
Это два главных козыря ГРМ, демонстрируемых таким образом, чтобы было чем перед иностранцами гордиться.
Дальше несколько первостатейных шедевров Петрова-Водкина дают возможность перейти к блокаде, ВОВ («Оборона Сталинграда», «Фашист пролетел») и суровому стилю (Попков, Андросов), после чего начинается яркая мельтешня левого МОСХа с обязательными тетеньками-шестидесятницами-семидесятницами, типа Назаренко, Булгаковой и Нестеровой, после чего щепоть протоконцептуалистов, висящих лицом к площади с Врубелем.
Круг замкнулся. Скачкообразная кураторская логика очевидна.
Медленная развеска (по одной, максимум две картины на стену) и отсутствие Крымского, во всех смыслах, вала делает из ХХ века комикс в нескольких отмеренных главах.
Линейная логика Корпуса Бенуа утверждает три ХХ века в одном: во-первых, авангард, во-вторых, официальный соцреализм; в-третьих, неофициальный нон-конформизм.
Все они инкапсулируются вокруг отсутствующих центров и, как будто, между собой не связаны, но иллюстрируют тезис Ленина про одновременное наличие двух (а по факту, трёх) одномоментных культур, от шизофренической рас-стро-ен-нос-ти которой, отчего-то, ни у кого не болит голова.
Будем думать, что обилие новых территорий, парков, замков и дворцов позволит ГРМ со временем, победив изжогу и ажитацию, создать более полноценную, взвешенную и свободную от оптики нынешнего времени (суровый стиль это гуд, а Набалдян или Герасимов это фи-кака) экспозицию про прошлый век, который, ведь, в искусстве так и не закончился (в чём я лишний раз убедился посетив «Эрарта», совсем новый музей современного искусства на 29-ой линии Васильевского острова).
«Русский» и «русское» здесь определяется как «сюжетное», «связанное» и нарративно «очевидное», ибо проникнутое общественным пафосом; это не музей, но книжка с картинками, история в иллюстрациях с репродукциями неважного качества.
Шаг от литературы и литературщины в сторону и кураторский глаз начинает плавать и бояться собственной неочевидности - точно все эти непрозрачности могут существовать сами по себе, без изучения и описания.
И я ведь даже не про «второй авангард» и не про нон-конформистов думаю (не говоря уже о новейших течениях, куда собрался наведаться завтра), но про новое качество, которое скопом должны давать все эти старые картины, висящие созвездьями в сквозняке естественнонаучного подхода, более приемлемого в Планетарии.
Мы же, в конце концов, не картины выставляем, но основы идентичности, поэтому, ну, нельзя же так прямолинейненько!
Ну, то есть, я понял: Эрмитаж, за которым никому никогда не угнаться, это нам «расплата» за первенство ГТГ в области «балета», тогда как ГРМ - точно такой же почётный симулякр областного масштаба, как городской, по сути, ГМИИ.
Я тут не про соперничество двух столиц говорю (глупости-то какие), но по разорванность цельного, имеющего две главы и две головы, точней, два подголоска.
И оно всё безоценочно, да?
Главный вопрос (преобразования архитектурно-пространственных токов в осязаемые эстетические впечатления, побуждающие к активной чувственной и интеллектуальной деятельности) пока вынесем за скобки - зачем же, в самом деле, обобщать и говорить о чужих духовных потребностях, не до конца разобравшись в своих собственных? Тем более, что Питеру на роду, вероятно, написано, совмещать размах с приватностью, столичность с отсутствием дистанций и дистанцирования - так, когда идёшь по Питеру, кажется, что здесь всё близко, даже если оно и совсем не близко или же и вовсе дальше далёкого.
Я это понял ещё в свой позапрежний приезд, соизмерив место, где умирал Пушкин с непосредственной, можно сказать, близостью (руку протяни) к главным царским покоям - тем, где двор, там, где Штаб.
Там, где власть (в том числе и символическая).
В отличие от Москвы, это нестрашная столица, областная судьба которого создаёт внутри российского сознания (внутри тесного черепа) какие-то странные, отчётливо-безотчётные голограммы…
Однако, я слишком отвлекся [тема-то нескончаема]. Возможно, Эрмитаж - это и есть «небесный СПб», точно так же, как Третьяковка - есть главное «духовное измерение Москвы», тяговые, «коренные» места силы, большие самих себя.
Тогда как ГРМ и ГМИИ символически стеснены оковами материального - гипсовыми слепками, обломками потухших традиций хранения (никто же давным-давно не назначает в главные музеи Кунцкамеру или какую-нибудь Оружейную палату)…
В этот приезд, услышал фразеологизм "одноразовый туризм" - де, приехав, люди в СПб более не возвращаются.
Крайне русская история.