Открытие Пасхального фестивля. Гергиев, Оркестр Мариинки. БЗК
С каждым годом открытие очередного Пасхального становится все более спокойным, будничным, почти деловым. Ни приветственных речей, ни ряс, ни ашлагов. ВИПы даже не подозревают как они мешают своими парковками, прислугой и прочими властными прибамбасами.
Неизменна телетрансляция, но чтобы её не заметить, достаточно сесть подальше от камер и штативов.
Если в прошлом году делали акценты за хоровой и звонильной программах, которые, возможно, имеют своего слушателя, но крайне сложны в подсчёте результативности (особенно медийной), поэтому (?) в этом году костяк программы составили сочинения Прокофьева, превратив симфонический раздел Пасхального в монографический монофестиваль одного композитора и одного оркестра, что кажется незабываемым. Надеюсь, оправдает.
Поэтому, что естественно, на открытии давали Первую симфонию и Первый фортепианный концерт, а так же, бонусом после антракта - Пятую симфонию, которые оркестр Мариинского театра, пожалуй, главный и безусловный «специалист» по прокофьевской музыке в стране (имеется ввиду не сколько комплект симфоний, которые записал Гергиев, но и постоянное присутствие в афише Мариинки опер и балетов Сергея Сергеевича) отработал в одном стилистическом ключе.
Я бы его определил как совмещение внимания к целому (когда вся громада сочинения, скрепленная ручейками или же ремнями лейтмотивов, увязывающих отдельные части и локальные мизансцены в тугой сноп, оказывается выполнена в одном стилистическом и смысловом стиле) и пристрастным разбором и ковырянием в частностях.
Из-за чего интерпретация оказывается особенно фактурной и живой - будто бы под руководством Гергиева музыканты вскрывают логику музыкальной мысли - то, как всё там внутри у прокофьевских опусов устроено.
Не вспарывают симфониям брюхо, чтобы оттуда повалились кишки разноцветных музыкальных облаков, но как бы демонстрируют электронные схемы с припаянными проводками и их переплетениями.
Приглаженная таким подходом, Пятая стала и более доступной и более, что ли, внятной - Гергиев с привычной лёгкостью укрощает весь этот время от времени вскипающий, но, тем не менее, дозированный хаос; его роль хочется обозначить именно что как роль «разводящего».
Внимание к фактурной выделке сделало особенно интересным и даже неожиданным (партитуры Прокофьева имеют свойство быть всё время новыми, свежими, каждый дирижёр находит в них что-то сугубо своё, из-за чего интерпретации так заметно рознятся) чётные части Первой симфонии, которую, в общем, сыграли достаточно сдержанно (копили силы к Пятой?), что странно, поскольку именно Первая идеально подходит темпераменту Маэстро, а он такие моменты всегда ценит и выделяет.
Примерно такой же план вышел и в отношении Пятой, написанной ближе к концу Великой Отечественной, где мне было интересно наблюдать за тем, как Прокофьев «соревнуется» с Шостаковичем и его Седьмой, противопоставляя эмблематической теме Нашествия свои машинообразно накатывающие волны повторений и нарастающих возвращений.
Для меня вдруг открылось, как очень конкретной «метафизике войны» у Дмитрия Дмитриевича, Прокофьев противопоставил свою, увеличив панораму обзора и «зашифровав» в Пятой механику движения истории; того самого «исторического духа», о котором писал Гегель и который пытался воплотить Бетховен.
Если в Первой симфонии Прокофьев достраивает классической традиции что-то вроде эпилога или чердака, а в Пятой вызывает на дуэль ближайшего по статусу и дарованию коллегу (сколько лет прошло, а я так и не могу определить, кто из них двоих для меня желаннее и «краше»), то в Первом фортепианном концерте Сергей Сергеевич, тоже ведь «шутка» заносчивого гения» рубится с Первым фортепианным Чайковского, создавая нечто монументальное, на грани с помпезностью, и громогласное.
За концертным роялем в этот вечер был Даниил Трифонов, победивший на последнем конкурсе Чайковского, которым и руководил маэстро Гергиев, тут же предложивший, как затем писали газеты и интернет, молодому пианисту выступления в лучших задах мира.
Трифонов не подвел и постепенно набирается зрелости. Он не строчит как пулемётчик и не заколачивает гвозди как Мацуев, и это уже хорошо; он принципиально «другой», представитель нового, уже постмацуевского поколения, умудрявшийся внести каплю интровертности даже в это яркое и сочное, очевидно экстравертное, расходящееся кругами из воронки, прокофьевское сочинение.
Гергиев имеет свой собственный образ Прокофьевской музыки, как бы слегка выровненной по краям, лишённой эмоциональных перепадов, внутренней и, тем более внешней неврастении и юмора (даже сарказма), что очень хорошо выражается в пользовании двумя регистрами.
В первом Гергиев как бы облетает исполняемую часть симфонии на небольшом частном самолёте - высоко сижу, далеко гляжу, охватывая целиком, но бегло, как бы опаздывая и боясь не успеть, всю музыкальную протяжённость, главное в которой не складки подробностей и склады деталей, но размывание ландшафта, на наших глазах превращающегося в абстрактную картину средней тяжести……….
Так было исполнены начальные части и Первой и Пятой, а вот в переходе к чётным частям, Дирижёр меняет манеру, пересаживаясь в скорый поезд - с близким (приближенным) мельканием ярких картинок за окном, когда ландшафт превращается в пейзаж, может быть, и весенний, дышащий парами и над парами, постоянно закручивающийся или разорачивающийся.
В музыкальном смысле, поезд предпочтительнее самолёта, поскольку позволяет проживать, такт за тактом, реальность в режиме реального времени; просмаковать и прочувствовать («обсосать косточку») каждой детали, любовно выписанной композитором и, не менее тщательно, повторённой за ним окестром.
Да, и, разумеется, не щадя жывота своего,мы будем тщательно следить за развитием этой темы.
