Шостакович, Бриттен. РНО. Юровский. КЗЧ
Абонементный концерт должен был совместить две четвёртых симфонии, Бетховена и Шостаковича (к 75-летию написания и 50-летию первого исполнения), однако, дирижёр заболел и срочно нашли замену, оказавшуюся весьма удачной; особенно после того как Юровский поменял первую часть программы - вместо Бетховена сыграли сначала пять фрагментов Шостаковича, найденных в его архиве и "Русские похороны" Бриттена, роскошная пьеса для дюжины медных духовых и трёх ударников, опять же, при жизни композитора не опубликованная.
Написанный на основе революционной песни ("Вы жертвою пали в борьбе роковой"), которую Шостакович использовал в одной из своих последних симфоний, этот опус, написанный тогда же, когда Дмитрий Дмитриевич сочинял Четвёртую в СССР, таким образом, встраивается в единый пафос и метасюжет, суть которого - медленный и плавный вход в широкоформатную громаду Четвёртой, идеально подходящей для масштабной интерпретации.
Сначала исполнили эти пять фрагментов разной длительности (некоторые из них состоят всего из нескольких тактов, общее звучание - семь минут), причём к самому длинному - последнему куску, Largo, приступали дважды.
Малиновки заслыша голосок Звонок мобильного телефона помешал медленному нарастанию чистого скрипичного звука, словно бы обозначившего тихий предрассвет.
Таким образом, предельно заострив внимание как музыкантов, так и слушателей, повторив свою стратегическую хитрость из прошлого концерта, на котором сочинение Веберна было исполнено два раза подряд, делая концерт особенным. Штучным.
Так и сегодня, все эти музыкальные фрагменты, похожие на греческие метопы, дошедшие во фрагментах, обрывавшиеся не успев начаться, больше намекали, нежели давали, настраивая то на вдох, а то на выдох, на сугубый несерьёз, на ожидание мяса.
И только этот вынужденный повтор (сидя на правом портике, я внимательно следил за мимикой Юровского, который не сразу решился прервать звучание, только-только начинавшее разгораться и наливаться соком света, прошла пара секунд, которые он как бы сбросил, точно воду, нервно встряхнув пальцами) во-первых, сделал слушательское внимание особенно пристрастным и, во-вторых, позволил музыкантам подсобраться, из-за чего последний кусок прозвучал особенно скульптурно и фактурно; объёмно когда середина звучания, точно расчёсанная на прямой пробор, расходилась по полюсам, подобно морю, по дну которого шёл Моисей.
Пьеса Бриттена, точно нарочно написанная для выдающихся духовных, которые сначала точно собрали революционный напев, а потом разобрали на подгулявшие составляющие, переходящие, перешедшие в вариации на заданную тему, чтобы окончиться полнозвучным крещендо.
И это действительно прозвучало эпиграфом к монументальной многофигурной фреске, состоящей из многочисленных, накрепко сшитых, постоянно сменяющихся лоскутов, исполненных в разных стилевых манерах, как бы постоянно бьющих мимо несуществующего центра.
Юровскому, который ещё вчера сидел во время торжественного открытия исторической сцены Большого Театра в царской ложе подле царя президента РФ, удалось передать эту нервную, посверкивающую энергию со-общения в музыке как бы представившей виртуальную модель нынешней России и окружающей её агрессивной семиосферы, давление которой вполне приравнивается к антропологическим деформациям, накапливаемым человеком во время тотального террора, спастись от которого невозможно.
Глобальная музыка была и исполнена глобально, крупно, зримо, с неожиданно вскипающими внутренними озёрами и воронками каких-то инфернальных зон прямого, громогласного, открытого звука, нападавших душным, тесным кошмаром, из-за которого действительно становилось сначала страшно, а затем тошно - с такой силой, Лермонтов, мучитель наш корчится и кривляется под гнётом негативных ветров, прикрывая своё неверие, тоску, экзистенциальную изжогу каскадом ложных финалов, пришитых и прошитых белыми нитками.
Фета жирный карандаш.
С трубным хроматическим, едва ли не органным гласом внутри первой части и темой нашествия, которой, чуть позже, он откроет Седьмую; и трагическим обрывом второй части, который он повторит в затухающем <предсмертном> финале Пятнадцатой.
С непреходящей зубной болью, изжогой и желудочными коликами, слегка замаскированными под борьбу противоположностей, оканчивающуюся обязательной победой советского добра над несоветским злом, безусловной народностью и верой в будущее - хотя если понимать двойную, двойственную породу кода весьма легко вывернуть мессидж Шостаковича наизнанку.
Но как-то даже не хочется раскладывать исполнение на составляющие, поскольку важен сам этот почти факт проявления в полнозвучном оркестре символической голограммы страны - бесконечной, путающей время с пространством и пространство со временем, бытия с небытиём, зон мерцательного отсутствия и полнейшей аритмии с накатывающими волнами разноцветной дурноты.
С другой стороны, это же очень московская, октябрско-ноябрская музыка; со всеми подробностями конкретного дня, текущего момента, которому передаётся это извращённое напряжение, накрывшее нашу страну без остатка (овация после исполнения симфонии выглядела едва ли не политической манифестацией, люди пришли услышать то как услышат и отобразят их)и которое, в свою очередь, передаёт его, аккумулируя с такой силой, что в зале перегорает свет.
Вышибает пробки и свет выключается, весь, даже запасной, погружая КЗЧ в полную темноту и даже, как не странно, тишину, так как оркестр перестаёт звучать, а публика не успевает испугаться, как свет <первый раз на моей памяти происходит такое> через пару секунд вспыхивает вновь, причём первыми зажигаются разноцветные театральные цветофильтры, которые начинают тревожно бегать по кругу и менять цвета, а затем загорается и общий свет, для начала в полнакала, затем в прежнюю мощь.
Все, на сцене и в зале, молчат и смотрят на то как будет реагировать Юровский, но дирижёр спокойно даёт отмашку начинать с прерванного места.
И несколько раз вдавливало в кресло вообще конкретно.
Час звучания пролетел в несколько мгновений, очень хотелось, чтобы постоянная смена темпов и ракурсов не заканчивалась бы, длилась еще часов этак пару.
