С натуры
Ира и Миша Гробманы отмечают сегодня пятьдесят (sic!) лет совместной жизни.
Ира рассказывает про их свадьбу на чьей-то даче, где собрались люди, чуть позже ставшие гордостью неофициального искусства (от Вс. Некрасова до "Генки Айги"), а Миша показывает на большую горизонтальную картину, висящую у них в салоне над дверью ("Ира + Миша = Любовь") и лукаво спрашивает Зою - картина эта написана с натуры или нет?
Это они весь вечер спорят друг с другом - нужно ли художнику ходить на пленёр.
Миша фыркает и говорит, что нет ничего важнее фантазии художника, широким жестом показывая на уродцев, рассаженных им по картонкам с надписями (свои последние работы Гробман делает на книжных обложках).
Зоя вежливо и почтительно хамит, извиняясь: "Вообще-то, я добрая, это трава у меня злая..."
Я не вмешиваюсь.
Когда Зоя приходит, Миша тут же ведёт её на третий этаж, в мастерскую, и показывает сначала работы на картонках, затем новую серию коллажей, выполненных поверх старого гробмановского автопортрета с психоделической шевелюрой.
Картинки на картонках Зоя одобрила, хотя и позволила себе дать Мастеру несколько технологических советов, а вот коллажи назвала монотонными.
Хотя, разумеется, больше хвалила, чем ругала, говорила, как мастер мастеру, "грандиозно" и "гениально", а когда мы сели пить чай, достала блокнотик и начала рисовать.
Говорит, что работать очень любит. Де, ничего ей не надо, только, вот, работу подавай.
Говорит, что работать начинает как только просыпается, главное до мастерской добраться.
Говорит, что всё прочее ей неинтересно, ибо хочется проводить время со смыслом и значнием, а не тратить на всякую хрень. "Какие дискотеки?"
"Есть зуд труда и он у нас в крови" - это про Черкасскую; она даже когда на тебя смотрит, то, будто бы, автоматически переносит тебя на белую плоскость. Измеряет и оценивает.
Она только что из Парижа, где смотрела выставки и, на этот раз, фокусировалась на Энгре и Жерико; она собирается в Нигерию, откуда привезёт массу экзотических и прекрасных (ключевое слово тут "прекрасных") пейзажей.
Туда она собирается возить "бусы", а оттуда - африканские пейзажи, почти как Гоген; важно только найти правильную форму - вот когда она рисовала в Германии, то очень хорошо "шёл" жирный чёрный контур, а попала в Париж и поняла, что там этот приём не работает и нужно придумать нечто совершенно иное: в Париже нечего рисовать чёрным контуром, понимаешь?
Я хотел было назвать Эйфелеву башню, но удержался.
Потом не выдержал и вмешался в спор про необходимость натуры.
Сначала вспомнил Шабурова, который "ходит на этюды", рассматривая ширпотреб и игрушки в китайских киосках, потом сказал, что нынешний мир настолько огламурен и зашлакован симулякрами, что рисование с натуры оказывается для молодых да ранних вполне понятной попыткой прорваться к реальности.
Зоя согласилась со мной, а Миша попенял, что ждал от меня поддержки, а не дождался.
А Зоя сказала - "Ну, конечно, хорошо тебе, Миша, сидеть в мастерской и читать книжки, а у тебя есть большая соломенная шляпа? У тебя же море в трёхстах метрах, взял бы этюдник, надел бы шляпу и пошёл бы на берег. Хочешь, вместе пойдём?"
Она стояла, руки в боки, рассматривала картинки-картонки, тут ей понравилась одна, она сказала: "Миша, подари".
А Миша сказал: "Для тебя, Зойка, ничего не жалко".
И не подарил, поскольку картинки эти нужны для следующей выставки, которую Гробман хочет сделать в виде инсталляции, поэтому все они пока нужны.
А Зоя сказала: "Ну, так ты себе ещё одну такую же нарисуешь, я же для тебя рисовала ( имея ввиду свои рисунки для гробмановской коллекции про "ёблю")"...
На что Гробман сказал: "Ну, сколько можно рисовать одно и то же. Я уже рисовал её дважды, оба раза купили, что теперь, четвёртый раз писать одно и то же?"
Тогда Зоя сказала: "Ты, Миша, не жадный, а очень жадный!"
На что Гробман быстро и очень радостно согласился: "Не просто "очень", но "очень, очень и очень", а потом взял и подписал работу, которая понравилась Черкасской, чтобы она смогла забрать её после выставки.
И я очень пожалел, что не рисую картин, потому, что мне очень бы хотелось подарить свои картины и Зое и Мише, и чтобы они, в ответ, подарили мне свои.
И чтобы их картины висели затем у меня в квартире и напоминали бы о золотой свадьбе Иры и Миши и о той золотой поре, когда деревья были большими, но я не пишу картин, поэтому я снова отмолчался.
А потом Миша вытащил откуда то картонку, размерами меньше других, и на ней было написано, что, мол, здесь, под этим камнем лежит художник Михаил Гробман.
Картинка была совсем маленькая, а букв на ней было очень много и все они налезали друг на дружку, как тела в той самой коллекции, для которой Зоя нарисовала несколько роскошных эротиечских композиций.
И Зоя расстроилась, и как бы закрылась от маленькой картонки более большой, а затем, когда мы спустились вниз и пили чай, Зоя спросила: "Миша, что же тебе надо?"
В смысле, от жизни надо. От судьбы. Скажем, я в таких случаях отвечаю - "деньги", а Миша, у которого денег много, ответил: "Женщину".
Должно быть, он пошутил в том же самом смысле, как я шучу про деньги, намекая на ироничную неправду своего ответа.
Ира засмеялась, а Зоя начала стыдить Гробмана: "Миша, как тебе не стыдно - ведь у тебя есть жена..."
На что Голубкина-Врубель и вспомнила про юбилей, затем рассказала про свадьбу.
Затем пришёл художник Боя и тогда они стали спорить о нужности или ненужности этюдов уже втроём.
Между прочим, Боря, как и Зоя, тоже держался за работу с натурой.
А мы с Ирой, в отместку, начали говорить о литературе.
А Зоя, в отместку, рассказала о выставке, которую готовит - в ней участвуют только женщины. Её подруги.
Нормальный такой феминистский подход, который Гробман решил порушить, сказав, что в этой выставке обязательно должен участвовать хотя бы один художник мужеского пола.
На что Зоя, даже не дослушав Гробмана, сказала, что нет, нет и ещё раз нет. Она не злая, просто у неё трава такая.
На что я просил Зою о возможности присоединения к выставке трансексуалов или трансвеститов, на что Боря ответил вместо Зои, что трансы пусть свистят в другом месте.
Но я засомневался, что Гробман, захотевший поучаствовать в бабской выставке, будет переодеваться и краситься, на что Ира сказала: "Ещё как будет!"
Богема, однако. Вот они, нравы. Вот она жесть и жизнь, мифотворчество. Самоотдача. И успех.
Дорогие Ира и Миша! Живите долго и так же насыщенно, тесно, а не пресно, служите примером и радуйте всех нас много-много лет и ещё три года.
Пусть бриллиантовая свадьба (это когда шестьдесят лет вместе) плавно перетечёт в платиновую (это когда семьдесят), а вы всё ещё будете такими же молодыми и энергичными.
И для того, чтобы так хорошо сохраниться можно похерить хождение на этюды - вы и без них нарисовали свою жизнь так, что закачаешься.
