Двадцатая (1940) симфония Мясковского: paslen

paslen

Двадцатая (1940) симфония Мясковского

May 30, 2011 16:31

для оркестра тройного состава, с посвящением Ю. А. Шапорину

Всё начинается как бы с полуслова, с полувзгляда, после чего музыкальные завитки, осложнённые внутренними противоречиями, начинают сыпаться и скатываться на слушателя, потихоньку отступая в сторону; открывая симфоническое дно, на котором тишь и благодать основной темы.
Воздушный бой; сшибка разнонаправленных воздушных масс, кислородное похмелье, минимум синонимов, мгновенное перемещение по горизонтали и по вертикали, позволяющее оживить панорамную съёмку, в которой меньше русского, чем раньше. Больше сугубо романтического.
Оптимизм схематизируется, графически подчёркивается медными, блестит на солнце, брызги духовых попадают за шиворот, проступают на лбу точно пот. Трудное, одышливое счастье соответствия эпохе.

Все признают за Двадцатой её неважность, промежуточность; тем интереснее зыбкое колыхание золотого желе, переходящего в неутрированную, раскосую раздумчивость.
Магистральное широкое дыхание, свойственное тому, что сочинялось раньше, выводится за скобки, новая социальность Восемнадцатой и Девятнадцатой, тихой (или громкой) сапой вытесняет интимность, теснящуюся в груди - собственно, так и поступала советская власть, исподволь меняя человека, его приоритеты, высветляя и овнешняя движения.
Движение, утрирующее каждый шаг. Личное оказывается запертым внутри лакированной шкатулки, вместе с бесполезными предметами, теряющими своё предназначение, но, тем не менее, добредающими до начала сороковых.
Перемена участи, не заметная самому автору, не замечаемая самим композитором. Не приносящая ярких плодов. Хотя, возможно, именно этим, многослойными потоками, окрашивающими вещество жизни даже не в цвета, но в оттенки, язык Мясковского и интересен. Певец не сосуда, но воды, наполнившей сосуд до краёв.

Хотя трассирующие коридоры воздушного лабиринта здесь очерчены особенно интересно и многослойно - они, обложенные разноцветной, переливчатой ватой, самодостаточны, точно ёлочные игрушки, спрятанные до поры, до времени.
Эти воздуховоды, постоянно колеблемые на ветру, всё время стремятся то вверх, то вниз, расчерчивая пространство невидимыми ступенями, образующими торжественные входы и выходы в брукнеровско-малеровском духе, лишь слегка откорректированным дискурсивной близостью «Могучей кучке».
Только если у того же Брукнера подобная торжественность и величавость характеризуют апофеоз всепобеждающей Веры, то чем вызван нынешний проникновенный пафос Мясковского?
То-то же.

Мясковский