В субботу на Бастьене
Ну, что он будет прекрасен в своем копании и занудстве я не сомневался. Но все-таки остался поражен.
Если б его воля была, онвсе паровозы поставил бы на вечный покой, чтоб они не увечились грубыми руками невежд. Он считал, что людей много, машин мало; люди - живые и сами за себя постоят, а машина - нежное, беззащитное, ломкое существо: чтоб на ней ездить исправно, нужно сначала жену бросить, все заботы из головы выкинуть, свой хлеб в олеонафт макать - вот тогда человека можно подпустить к машине, и то через десять лет терпения!
Все машинки были уже вроде знакомы, да и его на фотках видел. Но вот взаимоотношения - это что-то другое. Какая-то нежность к беззащитной вертящейся железяке. Посреди концерта некоторые звездочки были совершенно антропоморфного вида. И такая отеческая заботливость к механической игрушке с живым взглядом.
Айги порадовал. Порадовал своей деликатностью (особенно в первой части концерта), не стал себя выпячивать, дождался со своим роком какой-то специально отведенной страшной темы. А под конец так и вовсе какие-то потрясающие у них совместные моменты были.
Про музыку. Я Бастьена слушаю давно, но в записи это удовольствие сродни удовольствию от поп-музыки: па-па-ри-ра-па-па-пам... Вживую все не так. Сидишь и смотришь на его оркестр. Может ли быть живая музыка без живого исполнителя. При этом и его собственная игра явно недостаточна - событие как раз в диалоге музыканта и его механического творения, которое имеет свой голос и свою устремленность. Не имеет воли и амбиций, вряд ли спосособно сопереживать, но вступать с мастером во взаимоотношения согласно. Отсюда какая-то слушательская/зрительская заковыка: пытаешься поймать пустоту где-то между трущихся деталей и взглядом машиниста.
Остается потрясение, не вызываемое виртуозным исполнением или эмоциональной импровизацией - причастность к тайне. Айги, представляя Бастьена, упомянул о том, что образцом композитора Пьер назвал Баха. Что-то в этом есть. Правда, машинная точность Бастьена скорее выступает фактором случайности, неточности. Механизмы (в данном случае) больше люди, чем музыканты...
Про фотографов. Я симпатизирую искусству фотографии, мне понятно желание запечатлеть событие, оставить его в веках. Вот, к примеру, неплохой отчет. Но на концерте мне это стало непонятным. Это помимо раздражения от мельтешащих товарищей со вспышками. То есть происходит некоторое событие, событие организованное в пространстве и длящееся во времени. И тут кто-то своим затвором - клац - кусочек этого времени-пространства схватил. Получается примерно так: Сидит некий условный Гомер и рассказывает, что ему и положено (в условном переводе). "Гнев, богиня, воспой Ахиллеса пелеева ...". Тут один из слушателей выскакивает и и кричит "сына" вместе с рассказчиком, стремясь произнести слово чуть громче и остаться человеком, сказавшим "сына". И садится, а гексаметрические волны катятся дальше своим чередом. А что "сына", зачем "сына"? Непонятно. Это не в обиду фотографам. Я и сам посмотреть хорошие фотографии люблю.
UPD: Прошу прощения, затесавшийся тэг в цитате из Платонова изгнан за неблагонадежность.
Если б его воля была, онвсе паровозы поставил бы на вечный покой, чтоб они не увечились грубыми руками невежд. Он считал, что людей много, машин мало; люди - живые и сами за себя постоят, а машина - нежное, беззащитное, ломкое существо: чтоб на ней ездить исправно, нужно сначала жену бросить, все заботы из головы выкинуть, свой хлеб в олеонафт макать - вот тогда человека можно подпустить к машине, и то через десять лет терпения!
Все машинки были уже вроде знакомы, да и его на фотках видел. Но вот взаимоотношения - это что-то другое. Какая-то нежность к беззащитной вертящейся железяке. Посреди концерта некоторые звездочки были совершенно антропоморфного вида. И такая отеческая заботливость к механической игрушке с живым взглядом.
Айги порадовал. Порадовал своей деликатностью (особенно в первой части концерта), не стал себя выпячивать, дождался со своим роком какой-то специально отведенной страшной темы. А под конец так и вовсе какие-то потрясающие у них совместные моменты были.
Про музыку. Я Бастьена слушаю давно, но в записи это удовольствие сродни удовольствию от поп-музыки: па-па-ри-ра-па-па-пам... Вживую все не так. Сидишь и смотришь на его оркестр. Может ли быть живая музыка без живого исполнителя. При этом и его собственная игра явно недостаточна - событие как раз в диалоге музыканта и его механического творения, которое имеет свой голос и свою устремленность. Не имеет воли и амбиций, вряд ли спосособно сопереживать, но вступать с мастером во взаимоотношения согласно. Отсюда какая-то слушательская/зрительская заковыка: пытаешься поймать пустоту где-то между трущихся деталей и взглядом машиниста.
Остается потрясение, не вызываемое виртуозным исполнением или эмоциональной импровизацией - причастность к тайне. Айги, представляя Бастьена, упомянул о том, что образцом композитора Пьер назвал Баха. Что-то в этом есть. Правда, машинная точность Бастьена скорее выступает фактором случайности, неточности. Механизмы (в данном случае) больше люди, чем музыканты...
Про фотографов. Я симпатизирую искусству фотографии, мне понятно желание запечатлеть событие, оставить его в веках. Вот, к примеру, неплохой отчет. Но на концерте мне это стало непонятным. Это помимо раздражения от мельтешащих товарищей со вспышками. То есть происходит некоторое событие, событие организованное в пространстве и длящееся во времени. И тут кто-то своим затвором - клац - кусочек этого времени-пространства схватил. Получается примерно так: Сидит некий условный Гомер и рассказывает, что ему и положено (в условном переводе). "Гнев, богиня, воспой Ахиллеса пелеева ...". Тут один из слушателей выскакивает и и кричит "сына" вместе с рассказчиком, стремясь произнести слово чуть громче и остаться человеком, сказавшим "сына". И садится, а гексаметрические волны катятся дальше своим чередом. А что "сына", зачем "сына"? Непонятно. Это не в обиду фотографам. Я и сам посмотреть хорошие фотографии люблю.
UPD: Прошу прощения, затесавшийся тэг в цитате из Платонова изгнан за неблагонадежность.