Гарри Гантрип, «Шизоидные явления, объектные отношения и самость»
Каков смысл ненависти? Это не абсолютная противоположность любви; таковой было бы безразличие, отсутствие интереса к данному человеку, нежелание вступать с ним во взаимоотношения и поэтому отсутствие какой-либо причины для любви или ненависти, полное отсутствие чувств по отношению к нему. Ненависть - это любовь, ставшая «сердитой» из-за отвержения. Мы можем действительно ненавидеть людей, если желаем их любви.
* * *
...младенцу или маленькому ребенку, зависимому и беспомощному, слишком страшно знать, что он находится во власти плохого мира. Травматическое переживание не может быть проработано направленной вовне самостью и переносится внутрь. Представляется более безопасным думать о себе как о плохом и считать, что к тебе справедливо плохо относятся. Фэйрберн выражал это чувство символическим языком религии, говоря, что безопаснее жить грешником в мире, управляемом добрым богом, чем быть святым в мире, управляемом дьяволом, и это действительно ярко описывает затруднительное положение ребенка в окружении, которое не отвечает его потребностям. Все словно сговорились заставить его чувствовать вину в связи со своей ненавистью и агрессией, и в конечном счете с проявлением любой активности.
* * *
Эти мыслители, от Кьеркегора до Хайдеггера и Сартра, полагали, что человеческое существование укоренено в тревоге, что, в конечном счете, у нас нет никакой опоры и единственное, что мы можем утверждать, так это «небытие», «нереальность» и финальное чувство тривиальности и бессмысленности. Это, несомненно, является шизоидным отчаянием и утратой контакта с эмоциональной реальностью, рационализированными в философии; и все же экзистенциальные мыслители, в отличие от логических позитивистов, призывают нас смотреть в лицо и иметь дело с этими реальными проблемами нашей человеческой природы.
* * *
«Чего люди боятся больше всего?» Многочисленные способы, которыми люди обороняются друг против друга в бизнесе, в социальной жизни, семье, и даже на досуге, говорят о том, что единственным вездесущим страхом является страх быть и выглядеть слабым, неадекватным, не столь сильным человеком, как другие, или неадекватным перед лицом требований данной ситуации, неудачником; страх быть униженным и выглядеть дураком перед лицом не помогающего и даже враждебного внешнего мира. Этот страх лежит за всей логически обосновываемой самоуверенностью, трудноуловимым эксгибиционизмом, скрытым хвастовством, стремлением к конкуренции или избеганием ее, потребностью в похвале, подбадривании и одобрении, тактическими действиями по обеспечению в первую очередь безопасности и многими другими защитными реакциями на жизнь, которые лежат на поверхности и открыты любому взору.
* * *
Требуется большая культурная революция для создания атмосферы, в которой пациентам будет легче принимать психотерапию; культурной атмосферы, в которой не только исчезло бы «табу на нежность» (по Яну Сатти), но также и его более глубокая импликация: «табу на слабость». Тогда и будет понята потребность «исцелиться в состоянии пассивного восстановления сил», как это уже принимается в отношении болезней тела. Но тогда может быть меньше и душевнобольных людей.
* * *
У него была могучая вера в силу важных идей, которые сами позаботятся о своем распространении, и именно это и случилось.
* * *
В той мере, в какой мы имеем дело с агрессией, по-видимому, мало шансов на достижение человеком когда-либо счастья и доброты».
Я считаю, что эта традиционная догма является древнейшим самообманом человека. Мы предпочитаем верить в то, что обладаем «могущественными влечениями» (Фрейд), даже если они плохие или антисоциальные, потому что тогда мы можем верить в то, что сильны. Для людей страшно поверить в то, что мы созданы для социальных отношений и любви и в то же самое время малы и слабы перед лицом подавляющей реальности.
Черчилль был ближе к фактическому положению дел, когда сказал: «Все мы черви, однако я полагаю, что я яркий червь».
* * *
...младенцу или маленькому ребенку, зависимому и беспомощному, слишком страшно знать, что он находится во власти плохого мира. Травматическое переживание не может быть проработано направленной вовне самостью и переносится внутрь. Представляется более безопасным думать о себе как о плохом и считать, что к тебе справедливо плохо относятся. Фэйрберн выражал это чувство символическим языком религии, говоря, что безопаснее жить грешником в мире, управляемом добрым богом, чем быть святым в мире, управляемом дьяволом, и это действительно ярко описывает затруднительное положение ребенка в окружении, которое не отвечает его потребностям. Все словно сговорились заставить его чувствовать вину в связи со своей ненавистью и агрессией, и в конечном счете с проявлением любой активности.
* * *
Эти мыслители, от Кьеркегора до Хайдеггера и Сартра, полагали, что человеческое существование укоренено в тревоге, что, в конечном счете, у нас нет никакой опоры и единственное, что мы можем утверждать, так это «небытие», «нереальность» и финальное чувство тривиальности и бессмысленности. Это, несомненно, является шизоидным отчаянием и утратой контакта с эмоциональной реальностью, рационализированными в философии; и все же экзистенциальные мыслители, в отличие от логических позитивистов, призывают нас смотреть в лицо и иметь дело с этими реальными проблемами нашей человеческой природы.
* * *
«Чего люди боятся больше всего?» Многочисленные способы, которыми люди обороняются друг против друга в бизнесе, в социальной жизни, семье, и даже на досуге, говорят о том, что единственным вездесущим страхом является страх быть и выглядеть слабым, неадекватным, не столь сильным человеком, как другие, или неадекватным перед лицом требований данной ситуации, неудачником; страх быть униженным и выглядеть дураком перед лицом не помогающего и даже враждебного внешнего мира. Этот страх лежит за всей логически обосновываемой самоуверенностью, трудноуловимым эксгибиционизмом, скрытым хвастовством, стремлением к конкуренции или избеганием ее, потребностью в похвале, подбадривании и одобрении, тактическими действиями по обеспечению в первую очередь безопасности и многими другими защитными реакциями на жизнь, которые лежат на поверхности и открыты любому взору.
* * *
Требуется большая культурная революция для создания атмосферы, в которой пациентам будет легче принимать психотерапию; культурной атмосферы, в которой не только исчезло бы «табу на нежность» (по Яну Сатти), но также и его более глубокая импликация: «табу на слабость». Тогда и будет понята потребность «исцелиться в состоянии пассивного восстановления сил», как это уже принимается в отношении болезней тела. Но тогда может быть меньше и душевнобольных людей.
* * *
У него была могучая вера в силу важных идей, которые сами позаботятся о своем распространении, и именно это и случилось.
* * *
В той мере, в какой мы имеем дело с агрессией, по-видимому, мало шансов на достижение человеком когда-либо счастья и доброты».
Я считаю, что эта традиционная догма является древнейшим самообманом человека. Мы предпочитаем верить в то, что обладаем «могущественными влечениями» (Фрейд), даже если они плохие или антисоциальные, потому что тогда мы можем верить в то, что сильны. Для людей страшно поверить в то, что мы созданы для социальных отношений и любви и в то же самое время малы и слабы перед лицом подавляющей реальности.
Черчилль был ближе к фактическому положению дел, когда сказал: «Все мы черви, однако я полагаю, что я яркий червь».