и присвоили ему званье короля (с)
в этой - довоенной, так и хочется сказать, но война уже полыхала вовсю - прозе глаза останавливаются на подсвеченном памятью фрагменте, мелочи, уводящей от главного. главное же в том, что из нее, то есть, прозы, выводится весь послевоенный англоязычный автор. секрет Полишинеля - Набоков и сам пишет об этом в коротком вступлении к двум главам неоконченного романа. память - таковы ее свойства - выбрасывает содержимое захламленных подвалов без оглядки на то, как они соотносятся во времени, не утруждается неблагодарной работой расстановки костяшек в правильном порядке. за нее это проделывают другие отделы содержимого черепной коробки. отсюда вытекает та легкость, с какой причина и следствие меняются местами, проделывая это так же непринужденно, как партнеры в бальном танце. более того, если не утруждать себя упорядочиванием, а попросту запрячь телегу в лошадь, легко (и соблазнительно) связать одной упряжью две совершенно не связанные друг с другом вещи.
«Как-то прошлой осенью Фальтер отправился по делу в винограднейший из приморских городов, и, как обыкновенно, остановился в тихом маленьком отеле, хозяин которого был его давним должником. Надо себе представить этот отель, расположенный под перистой мышкой холма, поросшего мимозником, и неполностью застроенную улочку с полдюжиной каменных дачек, где пели радиолы в нгебольшом человеческом пространстве между Млечным путем и олеандровой дремой, и пустыри, где вырабатывали свой ночной цинк кузнечики, и растворенное окно Фальтера в третьем этаже. Проведя гигиенический вечер в небольшом женском общежитии на бульваре Взаимности, он, в отличном настроении, с ясной головой и легкими чреслами, вернулся около одиннадцати в отельчик, и сразу поднялся к себе. Пепельное от звезд чело ночи, тихо-безумное ее выражение, роение огней в старом городе, забавная математическая задача, по поводу которой он в прошлом году переписывался со шведским ученым, сухой и сладкий запах, как бы сидящий без мысли и дела там и сям в ямах мрака, метафизический вкус удачно купленного и перепроданного вина, на днях полученное из далекого, мало соблазнительного государства известие о смерти единоутробной сестры, образ которой давно увял в памяти, - все это, мне так представляется, плыло в сознании у Фальтера, пока он шел по улице и потом поднимался к себе, и хотя в отдельности эти мысли и впечатления ничуть не были какими-либо новыми или особенными для этого крепконосого, не совсем заурядного, но поверхностного человека (ибо по своей человеческой сути мы делимся на профессионалов и любителей, - Фальтер, как и я, был любитель), они в своей совокупности образовали быть может наиболее благоприятную среду для вспышки, для катастрофической, как главный выигрыш, чудовищно случайной, никак не предсказанной обиходом его рассудка, сверхжизненной молнии, поразившей его в ту ночь в том отеле.» (↑)
пели радиолы? память тут же принимается насвистывать нехитрый мотивчик послевоенной песенки всеми любимого барда... во дворе, где каждый вечер... и т.д. учитывая времена и обстоятельства - подсказывает упрямое содержимое коробки - между двумя текстами не может быть никакой связи. но как порой хочется послать ко всем чертям скрупулезную работу мелкого клерка, угнездившегося меж извилин лобной доли коры дуба, прибегнуть к какому-нибудь головокружительному антраша из области метафизики или вудуизма.
можно ли - отвешивая оплеухи опостылевшему клерку, кричишь в его серые глазки - пренебречь тем фактом, что Набоков выделял первейшего из наших бардов? переводил его тексты на английский ( ↑)? объявил - в другом послевоенном романе - неповторимым гением (↑)? чуть ли не королем? не видишь ли ты очевидной мистической связи между двумя столь несхожими авторами? и их текстами?
трясет головой, не дает ответа
«Как-то прошлой осенью Фальтер отправился по делу в винограднейший из приморских городов, и, как обыкновенно, остановился в тихом маленьком отеле, хозяин которого был его давним должником. Надо себе представить этот отель, расположенный под перистой мышкой холма, поросшего мимозником, и неполностью застроенную улочку с полдюжиной каменных дачек, где пели радиолы в нгебольшом человеческом пространстве между Млечным путем и олеандровой дремой, и пустыри, где вырабатывали свой ночной цинк кузнечики, и растворенное окно Фальтера в третьем этаже. Проведя гигиенический вечер в небольшом женском общежитии на бульваре Взаимности, он, в отличном настроении, с ясной головой и легкими чреслами, вернулся около одиннадцати в отельчик, и сразу поднялся к себе. Пепельное от звезд чело ночи, тихо-безумное ее выражение, роение огней в старом городе, забавная математическая задача, по поводу которой он в прошлом году переписывался со шведским ученым, сухой и сладкий запах, как бы сидящий без мысли и дела там и сям в ямах мрака, метафизический вкус удачно купленного и перепроданного вина, на днях полученное из далекого, мало соблазнительного государства известие о смерти единоутробной сестры, образ которой давно увял в памяти, - все это, мне так представляется, плыло в сознании у Фальтера, пока он шел по улице и потом поднимался к себе, и хотя в отдельности эти мысли и впечатления ничуть не были какими-либо новыми или особенными для этого крепконосого, не совсем заурядного, но поверхностного человека (ибо по своей человеческой сути мы делимся на профессионалов и любителей, - Фальтер, как и я, был любитель), они в своей совокупности образовали быть может наиболее благоприятную среду для вспышки, для катастрофической, как главный выигрыш, чудовищно случайной, никак не предсказанной обиходом его рассудка, сверхжизненной молнии, поразившей его в ту ночь в том отеле.» (↑)
пели радиолы? память тут же принимается насвистывать нехитрый мотивчик послевоенной песенки всеми любимого барда... во дворе, где каждый вечер... и т.д. учитывая времена и обстоятельства - подсказывает упрямое содержимое коробки - между двумя текстами не может быть никакой связи. но как порой хочется послать ко всем чертям скрупулезную работу мелкого клерка, угнездившегося меж извилин лобной доли коры дуба, прибегнуть к какому-нибудь головокружительному антраша из области метафизики или вудуизма.
можно ли - отвешивая оплеухи опостылевшему клерку, кричишь в его серые глазки - пренебречь тем фактом, что Набоков выделял первейшего из наших бардов? переводил его тексты на английский ( ↑)? объявил - в другом послевоенном романе - неповторимым гением (↑)? чуть ли не королем? не видишь ли ты очевидной мистической связи между двумя столь несхожими авторами? и их текстами?
трясет головой, не дает ответа